– Он начал мне угрожать, что сделает так, чтобы Юлю перестали лечить, что убедит в этом свою мать. Сейчас я понимаю, какой это бред, но тогда… Мне было восемнадцать, я понятия не имел, как работает система, чувствовал себя потерянным, моя сестра умирала, я… Я поверил каждому его слову.
Слава сжал стакан в пальцах с такой силой, что я забеспокоился, как бы тот не лопнул. Подняв на меня взгляд, он хрипло произнес:
– Ты хотя бы пытался сказать ему «нет». Я не пытался.
– Ты рассказал Льву?
Слава выдохнул с вымученной улыбкой:
– Нет, конечно нет.
– Почему «конечно нет»?
Он ответил так, словно это было очевидно:
– Я считал, что изменил ему, что это как… Ну, как проституция, типа я расплатился с ним за услуги. Это Артур меня шантажировал, что расскажет Льву. А у меня в жизни был очень неподходящий момент, чтобы оставаться одному.
– И ты до сих пор не рассказал?
– Ты первый, кто слышит эту историю.
– Это было один раз?
– Да. Юле не помогала химия. И вообще мало что помогало. Он отстал от меня, пропал с горизонта, ушел из медицины, и я слышал о нем постольку-поскольку до самой свадьбы.
– И ты правда думаешь, что, если бы рассказал Льву, он бы… бросил тебя?
Слава снова натянуто улыбнулся. У него есть такая черта – улыбаться в неуместные моменты.
– Он ревновал меня ко всем. Я вообще не допускал мысли, что смогу ему рассказать о конкретной физической измене.
– Но это же не…
– В моей голове это была измена, – опередил Слава. – Все эти годы я об этом так и думал. Я не вырывался, не дрался, не сопротивлялся, не говорил: «Нет». Прошло тринадцать лет, и только сейчас, когда это случилось с тобой, я вдруг понял, что со мной тогда произошло то же самое. Раньше мне даже в голову не приходило. Я искренне считал себя идиотом, который сам виноват.
Я еще старался сохранить лицо, но плакал уже совсем открыто: слезы катились по щекам одна за другой, как наперегонки. Нос, наверное, покраснел – дышать стало нечем. Пришлось всхлипывать и вдыхать ртом.
Я тоненько спросил, шевеля дрожащими губами:
– Почему люди, которые сталкиваются с насилием, считают, что это их вина?
Слава, вздохнув, закрыл лицо ладонями. Посидел так с минуту, потом обессиленно опустил руки и сказал:
– Ну вот, ты пришел за помощью, а я довел тебя до слез… Прости, отец из меня дерьмовый.
– Неправда.
– Еще какая правда. Никогда не прощу себе того, что случилось. Я ведь знал, кто он такой. Только я это знал. Если бы я рассказал Льву… Если бы я хотя бы перед свадьбой ему рассказал, ты был бы в порядке. Не могу перестать об этом думать.
Я не знал, что сказать. Мне было неловко, что Слава так сильно винит себя, хотелось облегчить его состояние.
– Мне кажется, если ты расскажешь Льву теперь, он поймет, – осторожно предположил я.
Слава неожиданно легко согласился:
– Да, теперь да.
– Так расскажи ему.
Папа, улыбнувшись, несколько мечтательно произнес:
– Надеюсь, он тоже посадит меня в машину, привезет к дому Артура и даст в руки биту.
Я неуверенно рассмеялся.
– Серьезно?
– Ужасно непедагогично в таком признаваться, но я был рад тому, что вы сделали.
Слава виновато посмотрел на меня – наверное, ему стало неловко за это признание. А я вдруг ощутил к нему прилив щемящей нежности: в этом взгляде мне на мгновение привиделся тот мальчик, которым он был, – там, в стенах онкодиспансера, всего лишь на два года старше меня. Мне стало обидно, что для него так и не нашлось понимания, принятия, объяснения, что он взрослел с этим, так никому и не рассказав. Зато теперь я мог его принять.
Заметил: с тех пор как мы с отцами учимся разговаривать друг с другом, они всё больше и больше становятся похожи на нормальных людей – со своим прошлым, со своими обидами, со своими ошибками. И может быть, рассказывая о своей боли, они выглядят чуть менее взрослыми и авторитетными, зато более понятными и близкими, почти такими же, как я сам, и начинают вызывать во мне очень трепетные чувства – желание любить их, понимать, прощать.
Протянув руку к Славе, я дотронулся до его пальцев. Стараясь не расплакаться от наплыва чувств, прошептал:
– Я люблю тебя, папа.
Он в ответ тоже зашептал:
– И я люблю тебя, Мики.
Наверное, тоже пытался не плакать.
У меня был план
Забегая вперед, скажу: Артура не постигло еще одно возмездие.
В первые дни после нашего разговора со Славой я приглядывался к рукам Льва: тогда, в день нашей мести, он здорово отбил себе костяшки пальцев и потом еще неделю заматывал правое запястье бинтом, собираясь на работу.
Но теперь ничто не выдавало открывшейся правды, и я задумывался: а открылась ли она вообще? От переживаний начал лезть не в свое дело: уточнил у Славы, состоялся ли между ними разговор насчет Артура. Слава ответил, что состоялся. Подробностями не поделился.
Тогда я спросил у Льва, врежет ли он Артуру еще раз.
– Я еще тогда ему все сказал, – напомнил он.
Мы сидели на кухне у него дома, пили черный чай из черных чашек (и от этого чай казался прозрачным, как вода).
– И ты не хочешь повторить?
– Я хочу его сразу убить, – признался Лев. – Но я же не могу.
Я замер, упершись взглядом в свое отражение в чашке. В голове один вопрос: «А я – могу?»
На кухню ворвался Ваня, встревая в мои мысли своим появлением. Он с ногами забрался на табурет, схватил двумя пальцами печенье из вазочки. Льва от этого передернуло.
– Ты руки после того, как трогал собаку, помыл?
– Зачем мыть руки после собаки? – не понял Ваня, потирая глаз свободной рукой (Лев от этого дернулся еще раз).
– Ты копался у нее в зубах, я видел.
– Мы играли в стоматологию.
Лев ловко выхватил из Ваниных рук надкусанную печеньку и тоном, не терпящим возражений, отправил того к раковине. Ваня подчинился, пробубнив под нос:
– Все как всегда.
– Что именно? Твоя безалаберность?
– А если я не буду безалаберным, ты со мной вообще общаться перестанешь, – неожиданно выдал Ваня.
Он сердито засопел у кухонной раковины, быстро-быстро растирая мыльные руки под водой. Лев следил за этим не мигая, но дело было не в контроле – он словно завис, Ванино заявление застало его врасплох. Интересно: раньше папа злился, теперь – терялся и расстраивался.
Когда брат вернулся за стол, Лев смущенно сообщил:
– Мне дали задание…
– Кто? – спросил Ваня.
– Какое? – спросил я, потому что догадывался кто.
– Давайте займемся чем-нибудь вместе, – борясь с внутренней неловкостью, предложил Лев. – Втроем. Только вы и я.
– Чем? – спросили мы с Ваней в один голос.
– А чем бы вы хотели заняться?
Мы с братом переглянулись. Я прожил со Львом уже больше десяти лет, но слабо представлял, какой досуг с ним можно разделить.
– Можно сходить в театр, – неуверенно произнес я.
Ваня тут же отверг мою идею:
– Фу, в театре много музыки.
– А куда хочешь ты?
– Лучше в кино.
– А в кино, что ли, музыки мало?
– Смотря какой фильм!
Пока мы с Ваней спорили, где больше музыки – в кино или в театре, нас перебил отец:
– Давайте что-нибудь масштабней. Хотите куда-нибудь съездить?
– В другую страну? – тут же подскочил Ваня.
– Рекомендуют же не улетать никуда, – напомнил я.
Дело шло к середине марта – из-за неконтролируемого распространения вируса страны начали закрываться на въезд и выезд, а туристы – застревать за границей.
– У природы не бывает карантина, – заметил Лев.
Ваня обрадовался природе еще больше, чем поездке в другую страну.
– Поедем в лес?
– Почему бы и нет, – пожал плечами папа. Спросил совсем по-светски: – Вы бывали на Байкале?
Я прыснул.
– Я бывал только там, куда вы меня отвозили.
– Меня тоже не отвозили, – поддакнул Ваня. – Мы поедем на Байкал?
– Если все согласны.
– А на чем? – спросил я. – Поезд?
Лев поморщился.
– Из окна поезда жизни не видно.
– А как ты хочешь?
Ваня ответил мне таким тоном, будто я несмышленый ребенок:
– Машина, Мики! Палатки, костры и запеченная картошка!
У меня эта идея никакого энтузиазма не вызвала.
– И сколько туда ехать на машине?
Лев прикинул:
– Дня три.
– И еще обратно… – заметил я.
– Ну да, где-то неделя.
– Неделя жизни в палатках? – с нарастающей тревогой переспросил я. – Но еще холодно… Я не хочу спать в холоде и жить в грязи.
Ваня сказал со знанием дела:
– Вообще-то на обочинах стоят мотели.
Он так уверенно звучал, словно сто раз катался до Байкала и обратно.
– Мотель – идеальное место для убийства, – ответил я.
Ваня возликовал:
– Так это еще лучше!
Лев меня поддержал:
– Я тоже не люблю грязь, но, думаю, это решаемо.
Брат закатил глаза.
– Вы хреновые путешественники, вы капризули. Грязь – это наше все!
Итак, было решено: на весенних каникулах, после моего дня рождения, мы едем на Байкал. Втроем. И Слава с нами не едет. Значит, если Лев разозлится, решив утопить нас в самом глубоком озере в мире, вряд ли кто-то его остановит.
Следующим утром, когда Лев подвозил нас до дома, я попытался осторожно прояснить: к чему этот педагогический жест?
Лев, на удивление, ответил очень честно:
– Я не знаю, как с вами общаться. Особенно с ним. – Это он кивнул на Ваню, который, развалившись вдоль заднего сиденья, залипал в телефон.
Мне вспомнилось раннее детство, первые годы жизни со Львом – тогда, оставшись вдвоем, мы вообще не знали, что можно друг другу сказать, поэтому не говорили ничего. Перед глазами явственно нарисовалось утро воскресенья: кухня, на завтрак яичница или каша, Лев за столом читает «Мастера и Маргариту», Слава уехал по делам, во всей квартире стоит давящая тишина. Слышно только часы: тик-так.
Лев прервал мои воспоминания неожиданным вопросом: