– Добрый день, уважаемые новобрачные и гости! Сегодня на наших глазах происходит знаменательное событие…
Его безупречный русский язык и тон с придыханием, каким он и произносил типичную речь советского госрегистратора, окутали меня странной аурой «российскости». Слово «российскость» я изобрел в первую же неделю пребывания в Канаде – оно описывало все, что напоминало мне о доме: от мелочей вроде запаха ржаного хлеба до русских кварталов. Я не любил «российскость» в России, но встречать «российскость» за ее пределами – волшебное ощущение.
– …Семья – это добровольный союз любящих людей, поэтому я хочу спросить вас: является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и хорошо обдуманным?
Первым сказал Слава:
– Да.
Потом Лев:
– Да.
– Если кому-то известны обстоятельства, препятствующие данному союзу, можете сказать об этом сейчас или молчать вечно.
Я криво усмехнулся одним уголком рта: киношная фразочка, в России так не говорят.
Лев, уловив мою усмешку, поднял взгляд – от этого мне показалось, что пространство сжалось и замерло, остановив время.
Канадская система здравоохранения оказалась не очень приветлива ко Льву: сертификация медицинского образования, полученного в России, займет еще несколько лет. Он учился в резидентуре, получал за это «мизерную плату» и чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке.
«Я работаю реаниматологом двенадцать лет, а он – девять, – раздраженно рассказывал Лев о каком-то молодом преподе. – И при этом смотрит на меня так, как будто личинка врача – это я, а не он».
Слава не стремился его поддержать:
«Да с чего ему на тебя так смотреть?»
«Ну, наверное, с того, что я его ни хрена не понимаю. Но это не потому, что я дерьмовый врач, а потому что у него проблемы с дикцией. Он узкоглазый, как эти напротив».
(«Эти напротив» – это наши соседи из Китая.)
«Не узкоглазый, а азиат», – тактично поправлял Слава.
Но Лев, будто не слушая, продолжал:
«Они там почти все узкоглазые, даже преподы. Говорят как с кашей во рту. У всех свои акценты, даже у одних узкоглазых акцент не такой, как у других, а я должен как-то это понимать, должен понимать, что он мне там про амниотическую эмболию рассказывает на китайском».
«С каких пор ты стал расистом?»
«Легко тебе не быть расистом, сидишь дома и ни хрена не делаешь, пока я доказываю каким-то кретинам, что имею право называться врачом в их сраной стране».
«Я вообще-то тоже работаю», – сдержанно замечал Слава.
«Да, охренительная у тебя работа – рисовать каракули».
«Ну кто виноват, что у тебя не такая?»
«Да мне такая и не нужна. Моя самая высокооплачиваемая медицинская должность в России меня полностью устраивала. А теперь я здесь, с тобой, смешанный с нищетой, дерьмом и китайцами».
Мне стало не по себе от сквозящей агрессии в тоне Льва, и я вышел к родителям в гостиную – казалось, так я смогу проконтролировать ситуацию, хотя ничего я не мог на самом деле.
Едва я появился на пороге, Лев сказал: «Выйди, мы разговариваем».
Они стояли посреди комнаты, как соперники на ринге, и от этого вся ситуация начала выглядеть еще неприятней.
«Ты не разговариваешь, ты…»
Я хотел сказать: «Ты кричишь», но это было бы неправдой – он не кричал.
«Ты давишь».
Слава, будто бы не замечая моего появления, продолжал разговор: «Значит, это я виноват?»
Лев, повернувшись к нему, едко произнес: «А что, я по собственной воле сюда потащился?»
«Прекрасное заявление накануне свадьбы. Я думал, мы семья».
«Мне плевать, что ты думал», – неожиданно резко оборвал Лев.
«Что?»
«Ничего».
«В смысле, тебе плевать…»
Слава не договорил, его оборвал хлесткий удар по щеке. Я отшатнулся, как будто ударили меня, и, удивленно мигая, посмотрел на родителей. Слава, едва касаясь пальцами, держался за щеку, Лев, замерев, неотрывно смотрел на него, как будто сам не верил в то, что сделал.
«Прости, – выдохнул он. И, не дождавшись никакой реакции, опять: – Прости, прости, прости, я не хотел…»
Он попытался обнять Славу, но тот, отстранившись, посмотрел на меня. Вывернувшись из рук Льва, он тремя легкими шагами оказался рядом и закрыл дверь, отсекая меня от происходящего в комнате.
А теперь я стоял на сцене в «самый прекрасный день их жизни» и неотрывно смотрел на Льва, стараясь выдержать такую же холодную невозмутимость во взгляде. Буквально доля секунды, но ее хватило для немого диалога, понятного только нам: «Молчи».
«А я и не собирался ничего говорить».
Известны ли мне обстоятельства, препятствующие данному союзу? Может быть.
Но я о них ничего не сказал.
Emergency
Я сразу понял, что нравлюсь ему – Артуру, мужчине-с-головой-многогранником, к которому нельзя подходить. Заметил его цепкий взгляд еще при первом рукопожатии, тогда, у центральных ворот парка. Не знаю, это, конечно, неправильно, но, когда мне чего-то «нельзя», я всегда хочу проверить: а что будет?
Мне льстило его внимание, поэтому я, как бы играя в поддавки, не сводил с него глаз весь вечер – время от времени он улавливал это и подолгу смотрел в ответ.
Празднование начало завершаться только к утру, на рассвете пошли разговоры о том, кто куда собирается («Мы еще погуляем» – «А мы, наверное, в отель»). Артур подошел ко мне.
– Прогуляемся?
Я растерялся.
– Что?
Но прозвучало ничего, резковато даже.
– Говорю: прогуляемся?
– Зачем?
– Дома вы с братом будете только мешать.
– Мы идем к Пелагее играть в настольные игры, мы договаривались.
– Хорошо.
Он отступил на шаг, и я искоса глянул на него: в профиль он казался даже симпатичным – прямой нос и выпирающий подбородок придавали ему сходство с греческими скульптурами. Я ощутил смесь интереса, страха и восторга: он такой взрослый, такой независимый, а ходит вокруг меня в стыдливом смущении, познакомиться пытается.
– А куда? – спросил я, повернувшись к нему.
Он оживился.
– Что «куда»?
– Куда прогуляемся?
Артур пожал плечами.
– Да так… По городу. На рассвете, наверное, красиво.
– Ну хорошо, я тогда отпрошусь у родителей.
Артур поспешно возразил:
– Тогда лучше не надо.
– Что не надо?
– Идти со мной.
– Почему?
– Сколько тебе лет? Мне казалось, тебе уже…
– Шестнадцать, – соврал я, прибавив лишний год.
Само как-то вырвалось: представил, что скажу как есть, и он передумает. Решит, что для прогулок с ним я слишком маленький.
– Ну… Тогда как знаешь.
Я забеспокоился, что он сейчас уйдет, перестав со мной заигрывать, и заторопился к родителям – они стояли на парковке, совещаясь, как уместить все подарки в одном багажнике. Не сводя взгляда с Артура (а он, поспешно наматывая шелковый шарф вокруг шеи, поглядывал в нашу сторону), я спросил у отцов:
– Все прошло хорошо? Вам понравилось?
Лев многозначительно промолчал, а Слава ответил:
– Все отлично. Ты как?
– В порядке. Мы к Пелагее, играть в настолки. Можно?
– Можно. Мозг ей только не сильно выносите.
– Мы чуть-чуть, – заверил я. Обняв Славу на прощание, я повернулся к Льву и сказал: – Покеда.
– И тебе не болеть, – откликнулся он.
Обогнув машину, я перебрался к следующей группке ожидающих такси: Рома, Пелагея, Юля и Ваня прятались от вечернего ветра под деревянным навесом и играли в города («Гравити Фолз!» – «Нет такого города». – «Тогда Готэм». – «Да Ваня, давай нормальный». – «В смысле, он нормальный!..» – «Изумрудный город!» – выкрикнула Юля совсем не к месту).
Я, подойдя к Пелагее, шепнул ей на ухо:
– Отпусти меня погулять?
– Какое «погулять»? – возмутилась она, и я занервничал, что родители услышат. – Поздно уже.
– Ну тебе жалко, что ли?
– Жалко! – кивнула она. – Себя. Что со мной твои родители сделают, если узнают, что я тебя проворонила?
– Они не узнают. Я просто чуть-чуть попозже к вам приду.
Заметив, что она начала сомневаться в своем категоричном отказе, я решил додавить.
– У меня голова разболелась, хочу развеяться.
– Ну… – Она замялась.
– Пожа-а-а-алуйста, – протянул я.
– Будь на связи, включи звук, следи за телефоном, понял?
Я кивнул и, дождавшись, чтобы машина родителей уехала первой, поспешил уйти: быстрее, чем станет страшно, быстрее, чем благоразумие проснется во мне и возмутится: «Он старше тебя почти в три раза, придурок».
Я заметил Артура у центральных ворот, на выходе из парка. Он торопливо повернул в сторону католической церкви, и я бесшумно прошмыгнул за ним. На улице больше не было ни души, вокруг горы и лес. Меня тревожно передернуло: если произойдет убийство, никто и показаний не даст, что последний раз меня видели с ним.
Я с усилием отбрасывал эти мрачные мысли, то и дело накатывающие, как тошнота, и побуждающие повернуть обратно. «Это всего лишь знакомый родителей, – убеждал я сам себя. – Что в нем такого страшного? Ничего».
Я прошел за Артуром не меньше километра – из-за эйрподсов в ушах он не слышал шагов, а я держал большое расстояние, стараясь, чтобы вытянувшаяся тень на асфальте не выдавала моего присутствия.
На пешеходном переходе он остановился в ожидании зеленого света, и тогда я нагнал его, встал рядом. Он вздрогнул, заметив мое появление.
Вытащив один наушник, спросил:
– Что ты тут делаешь?
– Прогуливаюсь, – непринужденно ответил я. – Вы же звали.
– Тебя родители отпустили?
Улыбнувшись, я туманно произнес:
– Допустим…
Расценив мой тон как флирт, он тоже улыбнулся.
Мы вместе перешли дорогу и теперь шагали рядом.
– Вы друг Льва? – уточнил я.
– И Льва, и Славы.
Я подумал: «Странно, Слава не сказал, что Артур – его друг».
– Понравилась свадьба? – спросил он, будто бы стараясь поддерживать светский разговор.