– Какой у тебя любимый цвет?
Я растерялся:
– В смысле?
– Просто твой любимый цвет.
Я натянуто улыбнулся одним уголком рта.
– Мы знакомимся, что ли?
– Да. Я вдруг понял, что совсем тебя не знаю.
А я понял, что тоже не знаю, какой у меня любимый цвет. Как-то не задумывался об этом, хотя стоило, вдруг кто спросит, а у меня готовый ответ. Жизнь-то длинная.
– Синий, – ответил я первое, что пришло на ум.
Очень хотелось ответить хоть что-то, чтобы поддержать разговор. Боялся, что скажу: «Никакой» – и всё, мы потеряем друг друга. А мне нужно было с ним говорить. Хоть о чем. Но почему-то очень нужно.
– Синий и его оттенки, – повторил я. – А у тебя?
Лев пожал плечами.
– Я не понимаю концепцию любимого цвета. У меня его нет.
Я подумал: «Блин, ну так-то у меня тоже».
Лев посмотрел в зеркало заднего вида на Ваню.
– А у тебя какой любимый цвет?
– Никакой, – тут же брякнул брат.
– Любимое время года?
– Да пофигу как-то.
– Любимый фильм?
– Пофигу-у-у, – растянул Ваня.
Выглядело так, словно Лев пробирается на ощупь в абсолютной темноте.
– Любимая книга?
– Я ненавижу читать.
Отец сдался, выдав саркастически:
– С тобой приятно разговаривать, Ваня, ты очень интересный.
Он поправил зеркало, отворачивая его от брата чуть в сторону. Я тяжко вздохнул, осознавая, что на целую неделю эти двое станут моей ближайшей компанией. Мне кажется, каждого из нас в отдельности ужасала такая перспектива.
Вернувшись домой, я вспомнил про Артура, лег на кровать и загуглил в телефоне: «Убийство 15 лет срок». От начала до конца прочитал статью в Уголовном кодексе. В самом плохом случае мне дадут десять лет. Я подсчитал: в двадцать пять уже буду на свободе – вся жизнь впереди.
Отложив телефон на тумбочку, я сложил руки на груди и закрыл глаза. «Я ведь это не всерьез», – мысленно заверил сам себя.
Или, может?..
Стояла непроглядная тьма. Дорога напоминала ту самую, до отеля, только я прекрасно понимал: это не она. Я знал, что нахожусь не в Ванкувере, но время от времени в темном пространстве проблескивали стеклянные высотки – прямо как там. Я так долго шел по бесконечным лабиринтам улиц, что даже странно: как еще ни разу не наступило утро?
Нужный дом вырос передо мной незаметно. Тогда, со Львом, мы сворачивали во дворы, но теперь я будто бы зашел с другой стороны, словно эта многоэтажка всегда стояла прямо на проезжей части. Я задрал голову, посмотрел на сотни темных квадратов-окон: за одним из них он.
Подумал: что он сейчас делает? Залипает в телик или ноутбук? Пьет чай? Занимается сексом? Наверное, и не думает даже, что я стою на улице и всматриваюсь в его спальню.
Стараясь долго не задерживаться, я прошел в подъезд. Тугая дверь нехотя поддалась, и я оказался сразу на лестничной клетке. Я помнил: он живет высоко, Лев поднимал его на лифте. Но я решил идти пешком – тянул время.
Между пятым и шестым этажом кто-то оставил посреди лестничного проема старое зеркало. Я бросил в него взгляд и увидел незнакомого человека. То есть это был я, конечно, но какой-то другой, взрослый, высокий, мои холодные заостренные черты лица сильно напоминали лицо Льва – разве я когда-то был похож на него до такой степени? И руки. Я опустил взгляд на свои руки. Откуда эти выступающие вены? Тогда же заметил кобуру пистолета на поясе.
Шагнув к лестнице, я начал подниматься дальше, и мои шаги гулко отдавались во всех углах, казалось, что каждый обитатель дома слышит меня и следит за мной в дверной глазок. И знает. Знает, что я собираюсь сделать.
Наконец я заметил его дверь. Никогда не видел раньше, но почувствовал, что не ошибаюсь. Сделал глубокий вдох, медленно выдохнул. Поднял руку, нажал на дверной звонок.
Прошло полминуты, прежде чем я услышал, как защелкали замки с обратной стороны двери. Сразу же опустил руку на рукоять пистолета, сжал ее.
Повторил про себя: «Он откроет, я выдерну, выстрелю».
Он откроет.
Я выдерну.
Выстрелю.
Секунды опять растянулись в вечность. Сердце выскакивало из груди. Ладони вспотели, и я переживал: хоть бы пистолет не выскользнул из рук.
Он откроет.
Я выдерну.
Выстрелю.
Пуля пробила его голову. Словно в замедленной съемке я увидел, как взорвалась верхняя часть черепа. Кровь вперемешку с мозгами разлетелась в разные стороны, заляпала мое лицо и одежду, заляпала стены и зеркало, заляпала детский портрет в фоторамке (кстати, почему на нем изображен я?).
С глухим стуком тело упало на пол, и я блаженно улыбнулся: он умер. Ничто не дарило мне большего счастья, чем осознание, что он умер. Улыбнувшись этой мысли, я наконец-то опустил руку с пистолетом.
Перешагнув через его тело, я прошел на кухню. Взял стакан и налил себе воды, пачкая окровавленными руками все вокруг: посуду, поверхности и ручки от шкафчиков.
Пил воду, рассматривал в окно полицейские машины. Мне было так хорошо.
Вот что мне начало сниться с тех пор, как я допустил мысль об убийстве.
Слава нашел мне психотерапевта, но теперь его появление скорее мешало, чем способствовало исцелению. Если я расскажу ему, что планирую убить Артура, вряд ли он поддержит, верно?
Впервые оказавшись в его кабинете, я сразу подумал, что кто-то из нас двоих ошибся дверью, и даже шагнул обратно в коридор, чтобы перепроверить надпись на табличке: «Игорь Викторович. Психотерапевт». Зайдя обратно, я с сомнением покосился на парня в мягком кресле: тоннели в ушах, пирсинг в носу, выбритые виски на высвеченных волосах, через правую руку тянется татуировка с замысловатыми узорами. Одежда еще такая, словно он снял ее с тиктокера: светло-розовая толстовка, укороченные джинсы, белые кеды. Я сразу почувствовал себя старым в своих школьных брюках и рубашке (пришлось идти к нему сразу после уроков).
Даже когда я догадался, что он не просто так сидит в том кресле, я все равно удивился его словам:
– Привет. Меня зовут Игорь Викторович, я психотерапевт, специализируюсь на сексуализированном и домашнем насилии. – И он указал мне в кресло напротив себя, приглашая сесть.
Кресла были желтыми, кричащими, как и весь остальной кабинет в попугайных тонах: бирюзовые стены, красные шторы – что за фигня вообще?
– В смысле, вы профессионально насилуете? – уточнил я, присаживаясь.
Он слегка улыбнулся.
– Хорошая шутка. Нет, я помогаю жертвам сексуализированного и домашнего насилия.
Мы говорили с психологом уже третью неделю, и я старался быть откровенным: честно рассказывал про свадьбу, Артура, травку, Лорди, Мишу – про все. Он внимательно слушал, иногда вздыхал и что-то записывал в свою тетрадь. Сначала я думал, что он пишет что-то типа «Ну и придурок» или «Он безэмоциональный психопат», но однажды я подглядел в эти записи, когда тот вышел из кабинета, – ничего такого там не было. Просто какие-то скучные заметки.
После третьего сеанса Игорь Викторович попросил Славу зайти в кабинет, а меня – выйти. Я вышел, тут же прильнул ухом к двери и, как мне кажется, правильно сделал. Если со мной что-то не так, разве я не имею права об этом знать?
Они заскрипели креслами, устраиваясь поудобней, и я услышал вопрос терапевта:
– Вы обращались когда-нибудь к психиатру?
– Я? – шутливо переспросил Слава.
– По поводу Микиты.
– Мы обращались к психотерапевту раньше.
– С какими жалобами?
– Панические атаки, суицидальные намерения…
– У него были суицидальные намерения?
– Да, он планировал отравиться цитрамоном. – Слава сказал это таким извиняющимся тоном, словно ему неловко за меня – экий дурачок.
– И что сказал специалист?
– Депрессивный эпизод. – Папа тут же начал оправдываться: – Но в последнее время ему, кажется, стало лучше. Про суицид он больше не говорил.
– Угум-с.
Игорь Викторович замолчал, и я огорчился, что не могу видеть его лицо. Что означало вот это вот «угум-с»?
Хорошо, что Слава сам уточнил:
– А в чем дело?
– Он попадает в странные истории, вам не кажется?
– Что значит «странные»?
– Ему в голову приходят странные идеи, к которым он недостаточно критичен. Я имею в виду плохие идеи, которые кажутся ему хорошими.
– Вы про Артура? Про то, как он увязался за ним?
– Да, про Артура, про саму идею продолжать, чтобы поймать его на чем-то, про траву, про секс за траву, про… Он пронес травку в аэропорт, вы говорили?
– Ага.
– И при этом был трезвый?
– Он месяц не употреблял на тот момент.
– М‐да… – Игорь Викторович снова помолчал. – И, судя по всему, он эмоционально неустойчив.
Будто подсказывая, Слава осторожно сказал:
– В шестом классе он сильно избил одноклассника, и с того момента все стало… вот таким странным.
Я разозлился: какого черта он рассказывает посторонним, что было со мной в шестом классе? Предатель.
– Дебют с началом переходного возраста… – задумчиво проговорил Игорь Викторович. – В общем, я рекомендую вам обратиться с ним к врачу-психиатру.
– С чем?
– Я не могу ставить диагнозы, я не врач.
– Но вы явно что-то имеете в виду.
Игорь Викторович вздохнул.
– Я имею в виду биполярное расстройство.
Слава ответил с неожиданным облегчением:
– Вряд ли, я никогда не видел его эйфорически веселым.
– Да, я так и понял, – охотно согласился Игорь Викторович. – Я вижу здесь смешанную форму. Депрессия и мания присутствуют одновременно, смазывая клиническую картину: мы не видим ни классической депрессии, ни классической мании. Может, что-то вроде дисфорической мании.
– Это что?
– Это… Низкий фон настроения, раздражительность, импульсивность, скачка идей, сниженная критичность. Похоже?
Слава ответил с заметной неохотой:
– Похоже… – И тут же быстро заговорил: – Но он ведь травмирован, разве нет? У него умерла мама, родной отец слился, мы с мужем были для него не самыми лучшими родителями, много всего делали не так, а теперь еще и это изнасилование…