чнил я, когда он закончил.
Там фигня. После нашего с тобой разговора, когда ты еще сказал, что он снимает квартиру возле областной больницы, я его там караулил. Прям у входа на территорию. Сначала по вечерам, но дохлое дело, он, походу, перерабатывает, потому что у меня ни разу не получилось его дождаться. Я специально в школу не пошел в тот день, когда математичка еще решила, что я из-за контроши. Короче, я тогда просто пошел к семи утра ждать его. Дождался. Он меня сразу узнал и, по-моему, мысленно обматерил.
Он попытался быстро пройти мимо, но я его остановил, окликнул. Здравствуйте, сказал. Так что ему пришлось на меня посмотреть.
Я ему сказал:
– Извините за тот раз.
Я имел в виду за поцелуй, ну он понял. Кивнул. А я дальше не придумал, что говорить, а он разговор вроде как тоже не развивает. Ну и сказал первое, что в голову пришло:
– Я знаю, что вы расстались. Если что, у меня ничего к вам не поменялось.
Он мне ответил:
– У меня к тебе тоже.
И ушел.
– Когда ты понял, что влюбился? – спросил я, помолчав.
– Не знаю. Наверное, сразу, как увидел его.
– В шестом классе?
Ярик замялся, словно ему неловко за это признание.
– Ну да, получается, в шестом.
– И за что ты его любишь? Ты даже не знаешь, какой он.
– Не знаю, – повторил он. – Если знаешь за что, это уже не любовь, получается.
Я начал загибать пальцы, мысленно считая: шестой, седьмой, восьмой, девятый…
– Четыре года?! – вопросительно воскликнул я.
– Да, – скорбно кивнул Ярик.
– Тебе что, больше заняться нечем?
Он виновато вздохнул.
– Ну я же не могу это контролировать…
Я понимал, как жалко прозвучу, но не мог не спросить:
– А я тебе вообще когда-нибудь нравился?
Ярик задумался.
– Ты… Да, наверное да. Но не так, как он. По-детски, в начальной школе.
Я вспомнил себя в начальной школе: трусливый тихоня, который изо всех сил старался прилежно выполнять домашку и лишний раз не отсвечивать. Чем там можно было очароваться, даже «по-детски»?
Ярик вторил моим мыслям:
– Ты ни с кем не разговаривал, но Инна Константиновна хвалила твои школьные сочинения.
– И поэтому я тебе нравился?
– Да, – серьезно ответил Ярик. – Мне было интересно, о чем может рассказать человек, который все время молчит.
Меня зацепили эти его слова. В хорошем смысле. Я столько всего мог рассказать, было бы кому послушать. Есть вещи, о которых никому нельзя говорить, но и постоянно молчать тоже становится невозможно. В моей жизни их две: семья и планирование убийства.
– Ярик, ты же мне друг? – неожиданно спросил я.
Он искренне растерялся.
– Не знаю, ты же мне так и не ответил, ну, на открытку…
– Давай как будто друг, – кивнул я. – Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– Хорошо. – Он посерьезнел в лице, выкинул в унитаз недокуренный бычок. – Говори.
– Я, может быть, не вернусь в школу.
Он нахмурился.
– Почему?
– Мы с отцом едем на каникулы на Байкал. А когда вернемся, я планирую убить человека. Не говори никому.
– Чего?! – Опешив, Ярик заулыбался, будто решил, что я прикалываюсь.
Не обратив внимания на этот эмоциональный всплеск, я продолжил:
– Я постараюсь сделать это незаметно, но, если у меня не получится, я, возможно, не вернусь в школу.
– Не получится убить?
– Нет, не получится незаметно.
Ярик помотал головой, словно проверяя, реальность это или сон. Потом быстро заговорил:
– Стой, стой, стой, ты гонишь, что ли? Что значит «убить»? Кого?
– Обещай, что никому не расскажешь, – потребовал я.
Ярик приподнял руки, словно в него целились.
– Обещаю.
Голос у него при этом дрогнул.
Я поставил рюкзак на подоконник, раскрыл самый большой отдел. Начал последовательно вытаскивать учебники: география, математика, история… И, наконец, маленький пакетик с цианидом. Взяв двумя пальцами, я осторожно вытащил его на свет – прямо перед лицом Ярика.
Он перестал дышать.
– Это что?
– Цианистый калий.
– Сколько здесь?
– Два грамма. Чтобы убить человека, нужно меньше одного.
Ярик сглотнул, делая шаг назад.
– Где ты его взял?
– Нашел продавца через даркнет.
– Это пиздец.
В его голове мне почудилось осуждающее неодобрение. Задетый этим тоном, я сунул пакетик обратно на дно рюкзака и веско сказал:
– Меня изнасиловал взрослый мужик. Вот что такое пиздец. А это, – я кивнул на свой рюкзак, – правосудие.
– Так заяви в полицию.
Он с таким видом это предложил, будто самый умный, а я, дурак, и не в курсе, что преступников не обязательно травить ядом. Меня взбесил его неуместный совет.
– Ярик, я живу с двумя геями и ребенком из детского дома, какая, нахрен, полиция?
– А типа если ты попадешься с ядом, они не узнают, что ты живешь с двумя геями и ребенком из детского дома?
Теперь меня взбесила уместность этого замечания. Но признавать за ним правоту все равно не хотелось.
– Я не попадусь, – уверенно сказал я, хотя до сих пор слабо представлял, как заставлю Артура проглотить яд.
– Мики, это дикая тупость. Ты сядешь в тюрьму, твоих родителей спалят, брата заберут. Не проще ли сразу пойти к ментам, если сценарий все равно один и тот же? Так хоть без тюрьмы.
– Я не попадусь, – беспомощно повторил я. И еще раз: – Не говори никому. Или ты мне больше не друг.
Снова прижав рюкзак к груди, я, пятясь, пошел к выходу, не сводя строгого взгляда с Ярика. Он смотрел непонятно: напуганно, растерянно и в то же время решительно. Развернувшись, я выскочил за дверь вместе со звонком.
Замороженная лягушка
Я сложил вещи в рюкзак в таком порядке: в большом отделе – цианистый калий, сверху две пары джинсов, три футболки, свитер, дождевик; в боковом отделе – мятые распечатки с текстом про Шмуля, пачка чистых листов бумаги, две шариковые ручки, карандаш, жвачка, «Книжный вор». На соседней кровати брату помогал собираться Слава. Отойдя от него, он бесшумно оказался за моей спиной, и я вздрогнул от вопроса:
– Тебе помочь?
– Нет! – Я испуганно отпрянул. – Я сам!
Но он все равно заглянул в мой рюкзак, не скрывая скептического отношения к моей самостоятельности: «А это что? Зачем ты это берешь? Это новая футболка, возьми другую. Зачем тебе столько штанов на неделю? А трусы носят только лохи, да?» Я послушно перекладывал вещи под Славиным надзором, не позволяя ему перетряхивать рюкзак.
Вообще-то мы должны были собраться накануне, но нам не хватило, как это сказал Ваня, силы воли. Впрочем, ее не хватило не только на это – встать в шесть утра мы тоже не смогли. В итоге был уже девятый час, а мы все еще копались в шкафу, не зная, на каких носках остановить выбор.
– С ананасиками или с авокадиками? – спрашивал Ваня у Льва, устало прислонившегося к косяку в коридоре.
– С ананасиками, – терпеливо отвечал Лев.
– Почему? По-моему, с авокадиками лучше.
– Тогда с авокадиками.
– Но ты же сказал сначала с ананасиками! Почему?
Медленно вдохнув и выдохнув, Лев очень спокойно просил:
– Ваня, не нервируй меня.
Брат обиженно возвращался в комнату, так и не определившись с носками, и тогда в коридор выглядывал я.
– Пап, лучше черные джинсы, или темно-синие, или те с дыркой на колене, но они у меня с восьмого класса, наверное, будут короткие…
Лев сказал, чтобы я надел черные. Заметив играющие желваки на скулах (плохой знак!), я сразу метнулся обратно в комнату и надел синие.
Ровно в девять мы стояли с рюкзаками на крыльце, ожидая, пока Лев подгонит машину прямо к подъезду. Он выглядел почти как в тот день, когда мы избили Артура, только вместо темной рубашки – красная, клетчатая, от чего облик скинхеда переменился на канадского лесоруба.
Слава стоял рядом с нами в одной футболке и пижамных штанах, поеживаясь от холодного ветра. Когда Лев, остановив машину возле нас, опустил окно, Слава шагнул к нему.
– Когда вы вернетесь?
Лев обернулся к нам с Ваней, погружающим рюкзаки в багажник. Спросил в открытое окно:
– Когда вам в школу?
– Второго апреля, – ответил Ваня.
– Вернемся первого, – заверил Лев.
Я вздрогнул от этих дат. Второго апреля я планировал идти не в школу, а к новому бизнес-центру на левом берегу города – там находился офис Артура, я прогуглил его строительную фирму. Накануне я приезжал туда, провел под окнами полдня: пытался понять, сколько времени он проводит на работе и покидает ли офис во время обеденного перерыва. В два часа он спустился к ресторану на первом этаже в том же здании и вышел из него только через сорок минут. Значит, все, что мне необходимо, – поймать такой момент еще раз, а когда он будет есть – отвлечь, позвонить с другого номера, заставить ненадолго отойти от стола. Ну, я что-нибудь придумаю, я был уверен. Еще поразглядывал зал ресторана через витражные окна: столики изолированы друг от друга, в обеденное время много людей, суетливо. Все это мне только на руку.
От прокручивания плана в голове меня отвлек Славин голос. Он строго сказал Льву:
– Чтобы до полуночи вернул детей в целостности и сохранности.
– А в полночь что?
– Превращусь в козла.
– То есть сам в себя сорок раз? – хмыкнул Лев.
Слава, засмеявшись, наклонился и поцеловал его в губы. Я, садясь на переднее кресло, даже замер от неожиданности: не смог припомнить, когда последний раз был свидетелем подобной сцены. Ваня с заднего сиденья протянул: «Фу-у-у-у».
Оборвав поцелуй, Слава сказал:
– Я тебя люблю.
– А нас?! – ревностно возмутился Ваня.
Папа начал было говорить, что, конечно, тоже любит, но Лев поспешно закрыл окно, отгораживая нас от Славы, и ответил вместо него:
– А вас он терпеть не может, попросил вывезти в лес и закопать. Поехали.
Мы замахали Славе в окна с такой интенсивностью, будто правда поверили, что видим его в последний раз, а он, зябко переминаясь с ноги на ногу, послал нам воздушный поцелуй.