Так началось путешествие.
Странное ощущение: никогда раньше мы ничего такого не делали, а тут – недельная поездка на машине. С отцом. В фильмах такое всегда оборачивается либо чем-то очень смешным, либо грустным. Интересно, как будет у нас?
Все началось раздражающе. По крайней мере для Льва. Едва мы выехали из города (а выехали мы за несколько минут – дороги свободные), как Ваня заявил:
– Я хочу писать.
Лев тут же завелся.
– А дома ты не мог этого сделать?
– Я сделал. Но я снова хочу.
Мы ехали по узенькой однополосной дороге: справа голая земля с остатками подтаявшего снега, слева – то же самое. Лев остановился на обочине.
– Иди, – бросил он Ване.
– Куда? – не понял тот.
– Писать. Ты же просился.
– А куда?
Брат растерянно оглядел голое пространство.
– Весь мир перед тобой, – ответил Лев.
– Тут даже кустиков нет.
– Где я возьму тебе кустики в конце марта? Отвернись от дороги, и все.
– Все будут смотреть.
Вздохнув, Лев вгляделся в чистое поле.
– Вон там стоит какое-то дерево.
Я тоже присмотрелся: одинокая коряга торчала из земли метрах в ста от дороги.
– Я боюсь идти туда один, – заявил Ваня.
– Тогда поехали дальше, – кивнул Лев, снова заводя мотор.
– Нет! Сходи со мной!
Мученически возведя глаза к потолку, папа повернул ключ зажигания, выключая, и покорно вышел из машины. Молча кивнул Ване – выходи, мол.
Они спустились в кювет: Лев – аккуратно и боком, Ваня – непонятно как, из окна машины не разглядел, но жалобный крик «Черт, мои носки!» на несколько секунд сотряс воздух.
Прогулка по полю и обратно заняла у них минут пять, с учетом стояния у дерева. Лев вернулся в машину первым, а Ваня задержался у водоотводной канавы.
Захлопывая дверь машины за собой, папа устало спросил:
– Тебя не нужно отвести пописать?
– Нет, спасибо.
Ваня поднялся на обочину (грязный до такой степени, словно по полю перемещался исключительно ползком) и, что-то сжимая в кулаке, постучал в мое окошко. Я открыл дверь, а он резко сунул мне в лицо раскрытую ладонь.
– Замороженная лягушка! – заорал он при этом.
Я отшатнулся, вглядываясь в коричневое нечто в его руке. И правда: маленькая заиндевевшая лягушка болотного цвета.
– Фу, убери!
Я попытался откинуть его руку, но он захохотал.
– Ты что, боишься?
И нарочно поднес ее еще ближе ко мне, почти к носу, запев противным голосом:
– Мики боится лягушек, Мики боится лягушек!
Я отметил про себя, что чувство ритма и примитивных мелодий у него сохранилось, но в данной ситуации порадоваться не смог – понял, что действительно боюсь этой лягушки.
Все больше вжимаясь в Льва в попытках отстраниться от Вани, я жалобно попросил:
– Папа, скажи ему!
А папа, откинувшись в кресле, проводил сам с собой какую-то мысленную медитацию: закрыл глаза, не реагируя на наши разборки, и, я уверен, усердно убеждал себя в чем-то.
– Ну, папа! – отчаялся я привлечь его внимание.
– Ну, папа! – вторил мне Ваня, передразнивая.
Он ткнул лягушкой в мою щеку, и меня передернуло.
– Убери, она склизкая, дохлая и воняет!
– Сам ты дохлый и воняешь!
– Ты воняешь!
– Ты!
– Так. – Лев наконец открыл глаза. – Ты, – он показал на меня, – успокойся. А ты, – теперь на Ваню, – выбрось эту дрянь.
– Это не др…
– Мне плевать, – перебил Лев. Его ледяное спокойствие обдало меня настоящим холодом. – Положи туда, откуда взял и… Господи, почему ты такой грязный?
Папа открыл бардачок, вытащил из него пачку влажных салфеток и кинул их Ване. Сказал:
– Пока не отмоешься, в машину не сядешь. Одежду я тоже имею в виду.
Следующие пятнадцать минут мы наблюдали, как Ваня усиленно оттирает от грязи джинсы, куртку, руки и лицо (сначала той же салфеткой, что и руки, но стоило Льву мучительно вздохнуть, как он сообразил и взял новую). На этот сухой душ у Вани ушла целая пачка и, закончив, он не задумываясь швырнул упаковку вместе с использованными салфетками в кювет.
Развернувшись к машине, Ваня замер на полушаге, столкнувшись со взглядом Льва.
– И что это ты сделал? – спросил он.
– Выкинул…
– Иди подбирай.
Обиженно засопев, Ваня полез в кювет. Мы со Львом отвлеклись на минуту, поворчав на Ванины манеры, мол, надо будет этим заняться, а когда снова повернулись к кювету, брат уже вылезал обратно – с упаковкой и… грязный.
Лев опешил.
– Блин, Ваня!
– Я упал! – жалобно заоправдывался он. – Я не хотел, я не специально, там скользко!
Я молчал, сдерживая смех, чтобы не бесить Льва еще больше. Он тоже молчал, сдерживая, видимо, всего себя. Ваня, потупившись, спросил:
– У тебя есть еще салфетки?
– Купим на заправке, – с напускным спокойствием ответил Лев, пристегивая ремень. – Садись.
– Но я…
– Похер уже, садись.
Ваня, радостный, что не заставили отмываться снова, забрался на заднее сиденье. Лев завел машину, мы тронулись с места и едва проехали несколько метров, как я осознал ужасную вещь. Мы долго стояли на холоде, я испугался лягушки, потом еще смеялся над Ваней и теперь…
– Пап, – осторожно сказал я.
– Что?
– Я хочу писать.
Кузбасс
Дорога была скучной.
Когда я впервые услышал слова «Трехдневное путешествие до Байкала», я представлял, что мы будем проезжать провинциальные города, и можно будет посмотреть, как обстоят дела в других местах: так же плохо, как у нас, или еще хуже? Но почти все населенные пункты Лев объезжал стороной, поэтому окружающая действительность выглядела уныло: степь-степь-лес-деревня-лес-степь-степь. Иногда Ваня восклицал с заднего сиденья: «О, корова!»
Ему, кстати, все казалось интересным. Я даже позавидовал: где взять столько энтузиазма? Дыша в мой затылок с заднего сиденья, он пытливо расспрашивал обо всем, что видел:
– Почему здесь столько коров?
– Они пасутся.
– Почему они здесь пасутся?
– Видимо, рядом ферма.
– Почему только коровы?
– Может, там живут только коровы или других животных выводят в другое время.
– А бывают фермы, где живут только коровы?
В конце концов я надел наушники. Ваня возмутился, что мне «мертвые старики рокеры» важнее, чем собственный брат. Но я на самом деле просто для виду их надел, чтобы Ваня перестал зудеть над ухом. Мне так-то было интересно, что будет дальше, ведь в качестве собеседника оставался только Лев, но он был за рулем и всем своим видом давал понять: я сосредоточен, не смейте со мной разговаривать.
Ну Ваня и не стал разговаривать. Он высунулся между нашими креслами и стал внимательно следить за дорогой, чтобы подсказывать Льву.
– Обгоняй!.. Не обгоняй. Обгоняй!.. Нет, стой, не сейчас. Вот давай, обгоняй!
Это длилось несколько минут, пока Лев не сказал, что, если Ваня будет ему мешать, он не справится с управлением, мы попадем в аварию, в которой умрут все, кроме него (Вани то есть), и он будет жить еще долго-долго и нести за этот случай моральную ответственность девяносто лет.
– С чего ты взял, что мне будет стыдно? – только и спросил Ваня.
Мы ехали уже больше пяти часов, когда я понял, что от долгого сидения у меня затекло тело, а еще мне нестерпимо захотелось спать, есть и ныть (одновременно). Я уже собирался приступить к последнему, как вдали с правой стороны дороги показались гигантские красные буквы: «Кемерово». Ваня тоже их увидел, обрадовался, как старому другу:
– Ура, Кемерово!
Я удивленно посмотрел на папу.
– Мы что, заезжаем в город?
– Слава сказал, что я должен вас кормить, – мрачно буркнул Лев.
Трубы, трубы, трубы – вот и все, что можно было увидеть на въезде в Кемерово. Трубы вблизи, трубы вдалеке, трубы между приземистыми домами, трубы посреди многоэтажек (хотя, может, так только кажется на расстоянии). Из бело-красных полосатых труб поднимался тяжелый дым, смешиваясь с небом, и было тяжело понять, где заканчивается экологическая катастрофа, а где начинаются облака. Да и были ли они вообще, облака? Теперь я в этом не уверен. Думаю, в Кемерове облака делают из дыма.
Пока я смотрел по сторонам из окон машины, в меня заползала едкая тоска: что за дурацкое путешествие по самым унылым городам планеты, да еще в такую мерзкую погоду?
Лев, словно тоже почувствовав давящую безнадегу, покосился в мою сторону.
– Ты же любишь родину, Мики. В Канаде только и делал, что просился домой.
– А я ничего и не говорю.
Ваня, носом прилипнув к окну, от всего искренне приходил в восторг:
– Эти трубы похожи на рождественские трубочки, которые в Ванкувере продавались в декабре, помнишь, Мики? Ого, смотрите, вот это дымище в небо валит!
Чем дальше мы въезжали в город, тем легче дышалось – во всех смыслах. Трубы постепенно скрывались за панельными высотками и сталинскими домами, и Кемерово обретал внешний вид обычного города – скучного, конечно, но уже без апокалиптического оттенка. Мимо нас задребезжал старый трамвайчик, и Ваня снова радостно воскликнул:
– Ого! На нем написано «КэЗэМэЗэ»!
Следующие полчаса, разъезжая по городу, мы с братом спорили, где остановимся поесть. Ване нравилось все, что блестело, мигало электрическими вывесками и было написано яркими буквами.
– О, давай в шаурмечную! Или вот, пельмени «У Вована»! О, смотри, кафе «Елена»!
Я в этот момент скроллил страницы с отзывами в интернете и отметал все Ванины варианты:
– Ага, там рейтинг один и три и по залу бегают тараканы. Вот, пап, давай лучше сюда, тут оценка четыре и девять, средний ценник две тыщи рублей.
На поиски компромисса у нас ушел еще час, и в конце концов мы его нашли: недорогую кофейню с рейтингом четыре и девять и – специально для брата – дурацким названием («Сегодня, Таня» – так она называлась). Внутри были пять столиков, минималистичный дизайн и очень много светло-розового цвета.
– Фу, как по-девчачьи, – скривился Ваня, оценивая интерьер.