– Что ты писал? – серьезно, без толики смеха спросил я. Боялся спугнуть.
– Стихи.
Улыбка снова наползла на лицо против моей воли. Борясь с ней, я сдавленно переспросил:
– Стихи?
– Ага.
Какое-то время мы ехали молча. Точнее, папа молчал, а я только вздыхал: «Офигеть… И ты скрывал… Офигеть… Как так…» Потом спросил:
– И почему тогда выбрал медицинский?
– Потому что мир казался мне ненадежным. Я взрослел посреди разрухи. Думал: чтобы хоть где-то пригодиться посреди всей этой жести, кем я должен стать? Врач – одна из немногих профессий, которая нужна всегда. И когда плохо – нужнее всего. Вот, например, сейчас.
– Сейчас? – не понял я.
– Ну скоро здесь будет как в Европе, но в плохом смысле. Я про вирус. Это уже не вопрос вероятности, а вопрос времени, – пояснил Лев. – Но кто точно не останется без работы, так это врачи. Скорее всего, любые врачи, потому что рано или поздно их начнет не хватать.
– Смотрю, ты действительно не прогадал, настало твое время, – засмеялся я.
Я пытался шутить, но получалось не очень весело. Вспомнились те редкие выпуски новостей, которые я иногда заставал перед уходом в школу: кадры из Италии, где измученные врачи не справлялись с бесконечным потоком заболевших. Красная зона, переполненные морги, нехватка средств защиты – я не хотел думать, что вскоре это может стать частью нашей реальности, мне больше нравилось верить, что Россию эпидемия каким-то образом обойдет стороной. Но Лев не сомневался, что все будет именно так, как там – в Европе, и от его уверенности моя надежда на благополучный исход тоже стремительно таяла.
– Ты пойдешь? – спросил я, имея в виду инфекционные госпитали.
– Конечно.
– Ты не можешь отказаться?
– Могу, но не хочу.
– Почему не хочешь?
Для меня это звучало почти самоубийственно.
– Потому что это моя работа. Тебе самому хотелось бы оказаться в реальности, где все врачи отказываются лечить людей?
Я отвернулся к окну, обиженно фыркнув.
– Лучше бы ты стал поэтом.
Лев примирительно сменил тему:
– Так ты мне дашь почитать?
– А ты – мне? – спросил я, снова оборачиваясь.
Лев включил дурачка:
– Что я – тебе?
– Дашь почитать свои стихи?
– Я последний раз писал лет пятнадцать назад.
– И что, ничего не сохранилось?
– Ничего.
– И ты ничего не помнишь? – усомнился я.
– Ничего.
– А Славе ты показывал?
– Нет. Никому.
Удивленно покачав головой, я посмотрел вдаль. Мне хотелось спросить: «Ну и что с тобой не так?» Не верю, что человеку, у которого все в порядке, придет в голову сесть и написать стихотворение. Потребность в литературном творчестве – она от психологического неблагополучия, мне ли не знать.
– Я подумаю, – коротко сказал я. Это насчет «почитать». – Но ты тоже подумай. Может, вспомнишь чего.
Я предполагал, что он скажет «Нет, вряд ли», но он сказал:
– Подумаю.
И улыбнулся, прежде чем сделать строгое лицо и холодно произнести:
– Все, садись назад.
Едва я перебрался, как Ваня сонно оторвал голову от окна и пробубнил:
– Мы еще не приехали?
– Нет, осталось двенадцать часов, – бодрым голосом сообщил Лев.
Ваня с глухим стуком уронил голову обратно на дверь. В ближайшие несколько часов он не просыпался.
Байкал потряс меня блеском нестерпимо-синего льда, прорезающимися через морозную толщу белыми трещинами, режущим глаза солнечным светом и детальной прорисованностью заснеженных гор. Но все это так, мельком, при первом приближении. Вот уже целый час я сидел, закрыв глаза, и старался не думать, что мы едем на многотонной машине по льду, толщина которого не превышает семидесяти сантиметров.
Да, мы выехали на лед. Это было самое подлое и неожиданное преступление против моего инстинкта самосохранения.
Вторую ночь мы провели в Иркутске, а с утра пораньше двинулись дальше. Уже через полчаса пути можно было разглядеть забрезжившую вдали темно-синюю гладь. Сначала я думал: вода. Но когда мы подъехали ближе, понял: лед.
Обрадовавшись, что эта бесконечная дорога вот-вот закончится, я расслабился, вставил наушники в уши и на время отключился.
В моем представлении путешествие на Байкал должно было выглядеть так: мы доезжаем до Байкала, подбираемся к самому озеру, выходим из машины и радуемся, что сделали это. В представлении Льва все оказалось по-другому: путешествие на Байкал – это проехаться по сраному льду в конце, блин, марта. Но догадался я об этом, когда размеренная Love of my Life сменилась на Smells Like Teen Spirit, и я открыл глаза от резкого удара музыки по ушам, обнаружив себя посреди сплошного заснеженного пространства. Ехали мы с черепашьей скоростью по расчищенной ледовой дороге. Ваня, высунувшись в окно, чуть не задыхался от восторга.
На фоне его веселья мне было неловко вот так сразу впадать в слезливую панику, поэтому я дрогнувшим голосом спросил:
– Мы что, едем по льду?
– Да! – радостно воскликнул брат.
– А это… нормально?
– Это федеральная трасса, – ответил Лев. – Здесь безопасно.
– В смысле, официально считается нормальным ездить на машине по льду в марте? – уточнил я.
– Да.
Я кивнул, а сам подумал: «Кошмар, просто кошмар». Лучше бы они официально признали однополые браки, чем вот это.
Лев сообщил, что мы едем на Ольхон. И он, этот Ольхон, вроде бы был совсем рядом, но мы так медленно ползли, что путь занял не меньше получаса. Все полчаса я теребил наушники, уговаривая себя «потерпеть, совсем чуть-чуть, еще чуть-чуть». Будь мы тут со Львом только вдвоем, я бы уже рыдал и умолял его развернуться обратно, но рядом с Ваней, которого приводила в восторг любая безумная опасность, мне было стыдно так расклеиваться.
Наконец эта бесконечная дорога закончилась, и под колесами зашуршал грунт. Я выдохнул, не скрывая облегчения.
Единственная федеральная трасса, которую содержали в порядке, пролегала через лед. На самом Ольхоне все дороги оказались грунтовыми, и машину качало на них из стороны в сторону, словно во время землетрясения. Вокруг нас пролегала пустынная, выжженная земля красноватого оттенка с редкими островками нерастаявшего снега. На целые километры вперед – ни одного дерева.
Лев сказал:
– Похоже на Шотландию.
Меня к тому моменту уже почти не волновала эстетическая составляющая: я бледнел, а затем зеленел каждый раз, как мы подпрыгивали на кочках. Укачивало.
Поездка по острову заняла еще час. Мы проехали синюю табличку «пос. Хужир», и я обрадовался, что началась хоть какая-то цивилизация, а то пустынная местность острова меня порядком напрягала. Но весь поселок, с его низенькими домами и священными столбами, мы объехали стороной. Я подался вперед, чтобы возмутиться:
– Мы что, не здесь останавливаемся?
– Я хочу выехать к диким пляжам, – объяснил Лев.
– Зачем?
– Там нет людей.
Судя по слову «дикие», цивилизации там не было тоже. Я откинулся на сиденье, еще питая слабую надежду, что на этих пляжах стоят какие-нибудь домишки, в которых можно тепло жить, комфортно спать и радостно мыться. Но иллюзии мои оказались недолговечны: когда Лев остановился посреди пустынного пляжа, затянутого туманом, я понял, что все всерьез.
– Только не говори, что мы… – начал было я, но Лев перебил:
– Да, будем жить в палатках.
– Не-е-ет! – капризно протянул я, прямо на манер Вани. – Пожалуйста, не надо!
– Одна ночь, Мики, – строго сказал папа.
– Но я не люблю грязь! – канючил я.
Отстегнув ремень безопасности, Лев устало закатил глаза.
– Господи, в кого ты такой неженка?..
– О, я скажу в кого, – с жаром заговорил я. – В одного человека, который все детство мне твердил, что нужно мыть фрукты, овощи, яйца, руки, всего себя, иначе я подхвачу сальмонеллез, гастрит и туберкулез одновременно! А как я помою яйца здесь, в этой глуши?
– Ну у нас нет яиц, – пожал плечами Лев, открывая дверь машины. Уже собираясь выйти, он на секунду подвис: – Или ты про какие яйца?
– Ты издеваешься. – Я обиженно сложил руки на груди.
Ваня зашелся в противном хохоте – еще бы, он обожал такие шутки. Лев вышел из машины, а брат выскочил вслед за ним, принявшись прыгать вокруг своей оси и радостно повторять что-то про яйца, пиписьки и какашки, пока Лев не сказал ему, что мы исчерпали на сегодня лимит идиотского юмора. Схватив Ваню за плечи, папа остановил вращение и приказным тоном сказал:
– Убери отсюда все ветки и камни. – Он указал на песчаную землю чуть в стороне от нашей машины.
Брат с энтузиазмом взялся за дело, а я все еще не хотел верить в происходящее: для чего это? Для костра? Для временной стоянки? Только бы не для палатки…
Когда позади меня послышался щелчок открывающегося багажника, а затем зашуршала капроновая ткань, я чуть не расплакался.
Лев снова обратился к Ване:
– Принеси во‐о-о-он оттуда камни.
Посмотрев вдаль, куда указал папа, брат сказал:
– Ты же только что сказал убрать камни отсюда!
– Отсюда – убрать, оттуда – принести.
– Зачем?
– Здесь они маленькие, там – большие, – терпеливо объяснял Лев. – Нужны большие.
Ваня покорно побежал к каменистому холму вдали, чтобы натаскать с него камней. Я продолжал сидеть в машине, уныло наблюдая за происходящим через открытую дверь.
Свалив перед Львом несколько булыжников, Ваня снова заскакал на месте.
– А для чего они?
– Чтобы палатку укрепить.
Папа расстелил на расчищенной поверхности полиэтилен и теперь превращал сложенный в несколько раз комок в некоторое подобие палатки.
– А колышки?
– Тут песок, они не будут держаться.
Лев вытряхнул из чехла какие-то ломаные палки и протянул их Ване. Сказал:
– Собирай.
Брат сначала спросил, что это, но потом очень ловко начал скреплять их между собой – так, что получилась одна большая гнущаяся палка, как у канатоходца. Лев объяснил, что это дуга. Всего дуг было две, вторую собрал он сам. Не сговариваясь, они вставили концы этих палок в крепления по углам, и Лев подсказал Ване, указывая на крючки на мягкой ткани: