Он был прав: о чем-то таком я и подумал, когда он рассказывал, как ему было жаль зайчика. Сейчас как будто никого не жаль.
Я кивнул.
Готовность пристрелить живое существо я почувствовал в себе где-то через год. И это был не зайчик.
Тут я, наверное, должен сказать, каким он был. Ну, мой отец. У него был такой прутик (папа показал размеры прутика указательными пальцами, расставив их друг от друга на метр), таким обычно лошадей гоняют. Очень болючий. Он бил меня им все детство. В угол не просто ставил, а обязательно коленями на горох. Такая у него была… педагогика. Простые и понятные советские методы воспитания ремнем и углом его не удовлетворяли, он всегда придумывал, как их усовершенствовать. Но это не только со мной так, если бы только со мной, я бы, наверное, вытерпел как-нибудь. Но он и с Пелагеей так. И с мамой.
Когда мне было четырнадцать, мама забеременела в третий раз. Она ждала девочку. Серафиму. Но однажды отец вернулся с охоты ни с чем, а когда такое происходило, он был злее обычного. Вызверился на мать за немытые полы под кроватью – а она уже на седьмом месяце была, как ей нагибаться? Она это и пыталась ему объяснить, но его еще больше разозлило, что она с ним «пререкается», и он ее избил. Маму увезли на скорой с выкидышем. До сих пор помню, как отец носился во дворе между носилками и фельдшером, повторяя: «Господи, как же так получилось, горе-то какое». Я тогда… Даже не знаю. Не разозлился. Просто как-то холодно стало. И я сразу понял, что´ сделаю.
Ружья в кладовке висели на крючках, всегда разряженные. Я нашел у отца в походной сумке патроны и одно из них зарядил. Прикрыл кладовку и сел в зале на диване. Решил: если он вернется и полезет ко мне или к сестре, я пойду в кладовку за ружьем.
Так и было. Он вернулся пунцовый от злости, сразу начал на меня орать. Потому что скорую-то я вызвал. И он орал, мол, зачем, сами бы разобрались… Я всегда ужасно пугался, когда он на меня так кричал. Тогда тоже испугался, но старался придерживаться плана: прошел мимо него в кладовку и взял дрожащими руками ружье. Потом вернулся к нему. Он в родительскую спальню зашел, куртку скидывал и стоял ко мне спиной. Я ему в затылок нацелился, он сразу повернулся, словно почувствовал. И прямо взглядом уперся в срез двустволки.
Я тогда второй раз в жизни целился в кого-то живого. Первый раз – в зайца, теперь – в отца. Помню, как тяжело было в зайца и как легко – в него. Я еще тогда подумал: «Зайку бы и сейчас не пристрелил, но тебя – запросто».
У отца глаза остекленели. Он начал шипеть на меня:
– Что ты делаешь?
Он ко мне подойти хотел, подался вперед, а я ему сказал:
– Еще шаг, и я выстрелю.
Я вообще не сомневался в том, что говорю.
Он остановился, начал что-то бубнить под нос, мол: «Кошмар, в родного отца, до чего докатились». Сказал еще, что я сяду в колонию, я ответил:
– Все лучше, чем жить с тобой.
А он говорит:
– Хочешь оставить мать одну? Вдовой с малолетней дочерью и сидящим сыном?
Я почувствовал, что меня задевают его слова. Что еще чуть-чуть, и он убедит меня опустить ружье. И тогда знаешь что я сделал?
– Опустил? – с надеждой в голосе спросил я.
Лев покачал головой.
– Не-а. Нажал на курок.
– Что?! – Я испугался этого признания. – Серьезно?
– Серьезно.
– И что… Потом?
В голове у меня замелькали кадры из недавнего сна, где я собственноручно застрелил Артура: мозги в разные стороны, кровь на стенах… Я, конечно, знал, что отец Льва умер, но не знал, что вот так.
– Ничего, – неожиданно ответил Лев. – Я перепутал ружья от страха. Взял незаряженное.
Я выдохнул с облегчением:
– И слава богу…
Папа пожал плечами.
– Ты же понимаешь, что это не имеет значения?
– В смысле? – не понял я.
Как по мне, еще какое имеет значение, застрелил ты своего батю или нет. Не то чтобы мелочь какая-то.
– Это не имеет значения для меня. Какая разница, что я перепутал ружья, что оно было незаряженным? Я‐то был уверен, что оно то самое. И что, нажав на курок, я его убью. Такие открытия о самом себе навсегда меняют личность.
– И как это тебя поменяло?
– Ну, мне было так… Сладко и страшно. Казалось, что я все могу. Отец начал меня бояться, ружья прятал, а мне было уже все равно: я спал с ножом под подушкой, водился со скинхедами и думал, что это легко – убить человека, если я считаю, что он того заслуживает.
– Но ты ведь никого не убил? – осторожно уточнил я.
– Нет. Но меня перестало пугать насилие и красное на белом.
Лев еще раз потревожил угли палочкой. Посмотрел на меня очень серьезно, мне даже сделалось не по себе. Сказал:
– Есть вещи, которые лучше никогда о себе не знать.
Я, поежившись, неловко кивнул: мол, да, есть. Не понял, к чему он это, хотя от пальцев ног до головы прошелся странный, неприятный холодок. Даже затошнило.
Лев устроился поудобней перед костром, слегка повернувшись в мою сторону, и негромко спросил:
– Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Я усиленно замотал головой: нет, мол. И для верности уточнил вслух:
– Нет.
Тогда он вздохнул:
– Ладно, спрошу прямо. Что там за история с ядом?
Самый странный день в моей жизни
Первое, что я почувствовал, – злость. На Ярика. Я же просил его не рассказывать, а он что, поделился в тот же день? Зря я ему доверился, понятно же было, что он предатель. Сначала за моей спиной влюбляется в моего отца, а потом, все так же за моей спиной, рассказывает ему мои секреты.
Все это я подумал быстро, в одну секунду. Но в лице не изменился и, загоняя подальше нахлынувшие эмоции, невозмутимо спросил:
– Какой яд?
Лев чуть ли не рассмеялся. Странно улыбнувшись, он спокойно ответил:
– Тебе лучше знать какой.
Я запрокинул голову и закрыл глаза. Потом сделал глубокий вдох и снова посмотрел на Льва. Ситуация казалась безвыходной.
– Цианистый калий, – негромко сказал я.
Лев слегка шевельнул бровями, словно пытался сдержать удивление. Попросил:
– А можешь принести?
– Зачем? – испугался я.
– Никогда не видел цианистый калий. Мне интересно.
Я медлил, не двигаясь с места. Папа вздохнул.
– Да ладно, я давно в курсе, можешь показать.
Я встал с корточек, и у меня по-старчески загудели колени. Прихрамывая, двинулся к машине, прикидывая, можно ли как-то выкрутиться из этого положения. Перепрятать? Выкинуть? Все отрицать?
Я несколько раз обернулся на Льва. Не похоже было, что он злится.
Открыв багажник, я выгреб заваленный Ваниными вещами рюкзак и расстегнул большой отдел. Медленно и последовательно вытащил все вещи, пока не добрался до дна. Пакетик был на месте.
Положив его на ладонь, я начал слегка подбрасывать его в руке, поглядывая на отца. Что, вот так просто сдаться с поличным? В душе у меня теплилась надежда, что, раз Лев так долго об этом знает, но молчит, может, он и не против вовсе. Может, он хочет предложить план получше моего?
Я вернулся к костру, сжимая яд в руке. Когда Лев обернулся ко мне, я протянул ему пакетик на раскрытой ладони. Он, не слишком аккуратничая, взял его указательным и большим пальцем и потряс в воздухе. Спросил тоном следователя:
– Где ты это взял?
– Купил.
– У кого?
– Нашел продавца в инете.
– И сколько заплатил?
– Косарь.
– Косарь чего?
Я удивился вопросу. Откуда у меня может быть другая валюта?
– Рублей.
У Льва губы дрогнули, словно он хочет улыбнуться. Не скрывая легкой насмешки, он переспросил:
– Рублей?
Я кивнул, не понимая его реакции.
– То есть ты хочешь сказать, что любой школьник, пару раз сэкономив на завтраках, может купить в инете цианистый калий за косарь?
Теперь, когда папа вслух проговорил мои действия, я уже не был уверен, что хочу так сказать. С каждой секундой все сильнее закрадывалось ощущение, что это похоже на бред, но раньше, до этого разговора, правдоподобность такого расклада не вызывала у меня сомнений.
– Ну я же купил… – тихо ответил я, цепляясь за последние крупицы логики в своем поступке.
Папа задумчиво раскрыл пакетик и высыпал его содержимое на ладонь левой руки. Я вздрогнул, потому что не был уверен, что безопасно контактировать с ядом вот так – напрямую. Мне хотелось осторожно предупредить его, что, может, не стоит так делать, но Лев неожиданно ткнул в белую горстку указательным пальцем другой руки и попробовал мелкие кристаллы на вкус. Я с ужасом вспомнил, что даже мизерные дозы цианида могут привести к смерти, и вскрикнул:
– Ты чего, не надо!
Лев невозмутимо посмотрел на меня и безапелляционно заявил:
– Это соль.
Я не поверил своим ушам.
– Соль? Ты уверен?
– Да, абсолютно. Это соль.
Папа поднялся и стряхнул ее с рук, в пожухлую траву.
– А цианид не может быть соленым? – неуверенно спросил я.
– Цианид не может стоить косарь, – усмехнулся Лев.
Я растерянно смотрел на него, пытаясь убедиться, что никаких признаков умирания не наступает. И тем не менее я сказал:
– Зря ты это сделал, это могло быть опасно, а мы тут вообще-то одни вдали от цивилизации.
Лев, будто не слушая меня, несколько расстроенно заглянул в костер.
– Зря я выкинул соль, у нас же картошка.
Я почувствовал себя полным придурком. Что бы я, получается, сделал? Пересолил Артуру еду? Ну ничего себе, какая жестокая месть насильнику.
От осознания абсурдности всей ситуации мне захотелось расплакаться. Я бы, наверное, так и поступил, если бы из палатки не выбрался сонный Ваня. Своим появлением он сразу разрядил атмосферу, мы с папой сделали вид, что никакие убийства и яды не обсуждали. Лев выразительно посмотрел на меня, давая понять, что к этому разговору мы еще вернемся, и обратился к Ване:
– Доброе утро. Есть будешь?