Он показал брату на костер. Тот, схватив палочку, раскопал клубни и восторженно заговорил:
– Вау! В золе! Вся такая черная! Вау!
Мы вытащили из багажника складной столик и стулья. Я с досадой подумал, что по такому набору мебели можно было и раньше догадаться, что нас ждет ночевка на природе, но я предпочитал упорно не замечать суровой правды. Лев вручил Ване одноразовую посуду, и он, пародируя официанта, с комичной серьезностью расставил на столе тарелки.
Мы с папой ели как нормальные люди, используя пластиковые ножи и вилки, а Ваня ел руками. Он брал пальцами горячий клубень и начинал перебрасывать его из одной руки в другую, как жонглер, потом быстро откусывал приличный кусок (прямо с подгоревшей кожурой) и замирал с открытым ртом, часто дыша, потому что «арячо!». Рот у него быстро измазался сажей.
Лев отошел к машине, порылся в багажнике и вернулся со спичечным коробком. Сказал:
– Я нашел соль. Кому-нибудь надо?
– Мне, – я протянул руку.
Лев, ехидно улыбнувшись, сказал:
– Косарь.
– Не смешно.
– А по-моему, смешно.
И он правда засмеялся, садясь на свое место. Положил передо мной коробок.
– Ладно, не обижайся.
Я уже успел надуться, поэтому не спешил брать коробок в руки. Сделал вид, что мне не очень-то и надо.
До самого вечера никакие другие туристы нас не беспокоили. Несколько раз мимо проезжали внедорожники, но даже не притормаживали – наверное, это были такие же, как мы, путешественники-интроверты в поисках уединенного места. Мне нравилось, что Лев так далеко с нами забрался и мы недосягаемы для всякого рода суеты, но отсутствие связи, цивилизации и недоступность медицинской помощи (особенно в ситуации, когда один из нас потенциально глотнул яду) все-таки тревожили.
Так или иначе, суета нас настигла. Она подкралась к нам в лице пеших туристов (или не туристов – черт знает, кто они были): группа молодых людей в количестве семи человек позарились на наш пляж. Ну, я считал, что он «наш», что, если на пляже уже есть чей-то лагерь, иди ищи себе другой на расстоянии не меньше километра – разве не о таком гласит походный этикет? Или нет никакого этикета? В любом случае я его придумал, и теперь он есть: палатки в десяти метрах от чьего бы то ни было лагеря расставлять нельзя! А они именно это и сделали: расставили палатки в десяти метрах от нас. Еще и поздоровались, как будто это что-то нормальное, как будто это поступок адекватных людей.
Четверо девушек и трое парней. Все выглядели не старше двадцати пяти лет. У некоторых были разукрашенные лица: черные полосы на щеках, подбородке, лбу. Они были причудливо одеты в длинные цветастые балахоны, даже парни будто бы в платьях. У одного из них, с длинными дредами до плеч, был барабан в форме кубка, и он постоянно отстукивал на нем ритмы.
Пока я недовольно косился на нарушителей тишины, Ваня завороженно наблюдал за этим парнем. И, наверное, даже сам не замечал, как повторяет за ним его движения – бьет себя в таком же ритме по коленям.
Ваня следил за волосатым хиппи, Лев – за Ваней, я – за ними всеми, и наконец Лев спросил у Вани:
– Нравится барабан?
Тот, не отрываясь от быстрых движений смуглых рук (в татуировках с непонятным орнаментом), закивал.
Лев предложил:
– Подойди, попроси поиграть.
– А можно?
– Можно.
Ваня не задумываясь вскочил и отправился к чужому лагерю. Я позавидовал: какой простой. Если бы мне что-то понравилось у другого человека, я бы целую вечность мялся, но ни за что бы не подошел к нему.
И минуты не прошло, как брат заполучил барабан и начал отстукивать на нем свою мелодию – и такую ритмичную, что парень, кажется, обзавидовался. Они о чем-то переговаривались, я не слышал, но представлял, как он спрашивает у Вани, где тот научился выстукивать такие шедевры. А Ваня отвечает: «Я – музыкант».
Надеюсь, он так ему и сказал.
Лев, наблюдая за этим, задумчиво произнес:
– Чувство ритма осталось.
– И что это значит?
– Не знаю. Для него, наверное, многое.
Настучавшись, Ваня вернулся и сообщил, что его новые друзья-хиппи приглашают нас на ужин. Лев, нахмурившись, ответил, что нельзя брать еду у незнакомцев.
Брат растерялся.
– Почему?
Я вклинился в разговор:
– Ты что, в фильмах не видел, как герою дают что-нибудь съесть, а потом оказывается, что там были наркотики? Они выглядят как люди, у которых есть наркотики.
– Нет, они сказали, что верят в Бога, – возразил Ваня. – Люди, которые верят в Бога, не употребляют наркотики.
– Да уж конечно, – хмыкнул Лев. – Ты многого не знаешь о Боге.
И все-таки папа отпустил Ваню к хиппи-наркоманам, но не ужинать, а играть на барабанах. Велел не уходить из нашего поля зрения, ничего не есть и не пить.
А меня тем временем заставил резать овощи, чтобы приготовление ужина не затянулось до ночи – сам-то он постоянно отвлекался от готовки, переживая, что Ваня последует примеру старшего брата, накурится и удерет в Улан-Удэ (последнее не по моему примеру, конечно, просто хиппи приехали из Улан-Удэ).
– Насчет яда, – ни с того ни с сего Лев вернулся к нашему разговору. – Что это за прелестные идеи приходят тебе в голову?
Я молчал, стараясь резать лук как можно мельче – и от этого очень медленно.
– Мики.
– Что?
– Если ты думаешь, что молчание поможет тебе избежать воспитательной беседы про яд, то сразу говорю: не поможет.
– А что поможет?
– Ничего.
– Совсем ничего? – просто так уточнил я.
– Совсем ничего.
Мы стояли за нашим раскладным столиком друг против друга, и мне казалось, что это партия в пинг-понг.
– Ну это же несправедливо, – произнес я.
– Что?
– Что он такой… безнаказанный. Что ему ничего нельзя сделать всерьез.
– А ты, значит, борец за справедливость? – спросил Лев. Как мне показалось, с ноткой ехидства.
– Я? Не знаю… Я борец за себя.
– Это правильно, – серьезно сказал папа. – Но не такими же методами.
– А какими? – Я посмотрел ему в глаза, зная, что ответить будет нечего. В рамках правового поля наша семья была беззащитна.
Я уловил по неровному стуку лезвия, что Лев понимает эту беззащитность, и она его тоже злит. Отложив в сторону нож и доску с недорезанной морковкой, папа оперся ладонями на стол и, вздохнув, заговорил:
– Давай так. В мире куча несправедливостей. Жизнь вообще несправедлива. С большинством из этих несправедливостей мы ничего не можем сделать. Но это не значит, что кого-то нужно убивать. Потому что легче не станет.
– Станет. – У меня дрожал голос. – Куча людей не пострадают от Артура в будущем, если он умрет. Может, кто-то страдает прямо сейчас, пока мы беседуем.
– Мики, ты не понимаешь, о чем говоришь. Знаешь, какое счастье, что эта соль не оказалась у него в тарелке? Да, ничего бы не было – с ним. Но тебе было бы уже без разницы. Ты зарядил ружье, но на курок еще не нажал, так что послушай человека, который нажал: не надо переходить черту. За ней не становится легче.
Мне хотелось заплакать. Я не мог понять почему. Мне казалось, я придумал идеальный план, который все расставит по своим местам, а теперь вот как… И никакой это не цианид, а соль. И никакая это не месть, а жалкий путь к вечному конфликту с самим собой.
Я почувствовал, как по щекам потекли слезы, и чуть было не полез руками в глаза, но Лев вовремя меня остановил:
– Стой, стой, плохая идея, ты резал лук!
Он обошел столик и взял меня за плечи, поворачивая к себе. Я ткнулся лицом в мягкую ткань клетчатой рубашки и потерся щекой, стирая слезы. Одной рукой папа обнимал меня за плечи, а вторую положил на макушку и утешительно гладил меня по волосам. Я, шумно всхлипнув, выдохнул:
– Я его ненавижу.
– Знаю, – сказал Лев. – Но даже если что-то ненавидишь, не значит, что это на тебя не влияет. Надо отпустить. Без резких движений. Если ты его убьешь, ты свяжешь свою жизнь с этой историей навсегда.
Я слушал его и думал, что Лев, наверное, каждый день своей жизни стоит с ружьем в родительской спальне и целится отцу в голову. И нажимает на курок. Каждый день. Память способна выписать человеку такой приговор, что получится не хуже тюремного.
– Это Ярик тебе рассказал? – спросил я, мягко отстраняясь.
– Кто ж еще…
– Вот сволочь, – скорбно заключил я.
– Не надо так. Тебе везет на хороших друзей.
– Ага, – хмыкнул я. – Так везет, что не знаешь, как выпутаться.
Лев несколько сочувственно улыбнулся мне. Сказал негромко:
– Мики, дружба – это не то, из чего нужно выпутываться.
Отступив от меня на пару шагов, Лев вернулся к своей половине стола, к своей дощечке с недорезанной морковкой. А я, всхлипнув, вытер глаза рукавом куртки и вернулся к своему луку. Мы продолжили готовку, слушая, как вдалеке барабанит ладонями Ваня, разучивая вместе со своим новым знакомым сомнительную песню: что-то про девочку с каре, которая любит мефедрон. Но Лев, похоже, в слова не вслушивался.
– Могу я быть с тобой откровенным? – спросил он.
– Еще откровенней, чем сейчас?
– Я не хочу тебе врать или недоговаривать. Хочу быть с тобой честным. Мы со Славой считаем, что тебе нужна медицинская помощь.
Я обреченно покивал.
– Угу, психиатрическая.
Лев несколько удивился.
– Ты в курсе?
– Подслушивал.
– Ясно, – вздохнул Лев. – Ну, может быть, ты не чувствуешь этого сам, поэтому скажу как есть: идея с ядом – безумная.
– Такая же безумная, как наставить ружье на отца? – огрызнулся я.
– Мики, за час до этого он избил мою маму, у нее случился выкидыш и ее увезли на скорой. Я был на эмоциях. То, что планировал сделать ты, как бы это сказать…
– Короче, я псих, – подсказал я.
Лев пожал плечами.
– Можешь называть это так, если хочешь. Но в этом нет ничего страшного, с лечением твое состояние легко скорректируется.
– Таблетками, – фыркнул я.
– Слушай, как в тот раз не будет.