– Ключ.
– Держи!
– Это отвертка.
– Э‐э-э… А что значит ключ?
– Ну как гаечный ключ. Видел когда-нибудь?
– А, да, видел в мультиках! Держи.
Угадал.
Потом к нам подошел Ваня, и каждый раз, когда Лев просил что-нибудь подать, брат безошибочно угадывал инструмент. Он даже знал, что такое «трещотка» – тоже ключ, но выглядит вовсе не гаечным.
– Откуда ты все это знаешь? – удивился я.
Ваня, цокнув языком, с гордым видом сообщил:
– Это врожденное мужское чувство.
– Че? – насмешливо прищурился я. – Какое чувство?
– Мужское. У нас со Львом есть, а у вас со Славой нет, потому что мы – нормальные, а вы…
Я заинтересованно посмотрел на него, ожидая, как он закончит свою мысль. И он закончил:
– Педики.
– Пап! – тут же зашелся я в возмущении. – Ты слышишь, что он говорит?
Я хотел пожаловаться, что Ваня назвал нас со Славой педиками, но вместо этого почему-то сказал:
– Он говорит, что ты не педик.
– Да, обидно, – растерянно отозвался Лев, закручивая крепежный элемент под сиденьем. – Подождите, я не могу одновременно прикручивать кресла и воспитывать детей.
Мы послушно притихли, сев рядышком на задний порог автомобиля. Перед нами открывался вид на Байкал: лед ослепительно блестел от солнечных лучей, не позволяя любоваться собой. Мы с Ваней синхронно повернули головы вправо, жмурясь от яркого света, и брат воскликнул, показывая пальцем:
– Смотри, они голые!
Прозвучало так завлекательно, что я не мог не посмотреть. И правда: в соседнем лагере девушки решили скинуть свои платья-балахоны и, никого не стесняясь, разгуливали теперь вдоль берега. Издалека на фоне солнечного света виднелись только их обнаженные силуэты – длинные распущенные волосы падали на грудь, бедра слегка покачивались от медленных размеренных движений. Казалось, они только что вышли из рекламы холодного пива на жарком пляже. У меня ничего не получалось разглядеть (но зачем-то я очень старался), и от недостатка информации воображение само стало дорисовывать мне картинку их тел, и тогда я почувствовал себя очень жарко и неловко.
– Не смотри на них, – сдавленно сказал я Ване, отворачиваясь.
– Почему?
– Ты их смущаешь.
– Это они меня смущают.
Да, меня вообще-то тоже.
Когда позади нас Лев щелкнул сиденьем, оповещая, что все готово, я сразу же забрался внутрь, лишая себя возможности таращиться на девушек. Ваня не торопился, так и продолжив сидеть на порожке, пока Лев, отряхивая руки, не проследил за его взглядом.
– О‐о-о, все понятно, – покивал папа, перекрывая Ване обзор. – Залезай в машину.
Брат нехотя подчинился, и Лев захлопнул за ним дверь. Ваня попытался выглянуть из-за кресел, чтобы посмотреть еще раз, но папа сел на водительское место и снова ему помешал. Разочарованный, Ваня обиженно фыркнул и откинулся на сиденье. Я сочувственно глянул на него: бедный мальчик.
Лев посмеялся, проследив за его мучениями через зеркало заднего вида. Конечно, легко смеяться, когда на тебя это не действует. Мне вот было не смешно.
Когда мы отъехали чуть подальше от лагеря хиппи, успокоились и забыли про голых девушек, Лев вспомнил, что кресло прикрутил, а детей так и не повоспитывал. Спросил, обращаясь к Ване:
– Так что там насчет педиков?
Я злорадно заулыбался. Ваня сник, слегка вжавшись в сиденье.
– Ничего.
– Ты считаешь Славу педиком?
Я испытал досаду от его вопроса, потому что меня тоже назвали педиком, но почему-то об этом Лев не спросил.
– И меня, – сердито добавил я.
Лев коротко глянул на меня и сказал:
– А ты нас обоих считаешь педиками, насколько я помню.
– Неправда! Я давно ничего такого не говорил.
– Ну с января – это не очень давно, – заметил Лев. – Но молодец, если ты в завязке.
Я закатил глаза: какой злопамятный!
Папа снова заговорил с Ваней:
– Ну что скажешь? Почему Слава – педик?
Брат, скептично поджав губы, начал перечислять, загибая пальцы:
– Он пользуется косметикой. Он красит ногти. У него уши проколоты. Я видел у него три рубашки с цветочками. Он ничего мужского делать не умеет…
– Что значит «мужского»? – уточнил Лев.
– Ну, то, что умеешь делать ты. Он бы не смог открутить это сиденье. – Ваня хлопнул по мягкой обивке.
Мне захотелось сказать что-то в Славину защиту. Я не знал, считается ли это «мужским», но сообщил брату:
– Он открутил мне ручку от окна.
– Ага, а елку срубить тебя попросил!
– Так значит, я не педик! – обрадовался я с такой силой, как будто вся эта классификация действительно имела какой-то смысл.
Ну и конечно, я не стал уточнять, что елку вместо меня срубил работник ярмарки.
Ваня устало закончил:
– Короче, достаточно того, что он красится, делает маникюр, манерный и похож на девчонку.
– Ага, – задумчиво произнес Лев. – А я всего этого не делаю, поэтому я не педик?
– Ну да.
– А как называются мужчины, которым нравятся другие мужчины, которые красятся и делают маникюр?
Ваня молчал, неотрывно глядя на Льва в зеркало заднего вида. Папа не мигая тоже в него смотрел. Я понимал это молчание: брату легче выдержать его холодный взгляд, чем выговорить в адрес Льва то жуткое слово, которым он так запросто обзывает Славу.
– Ну? – поторопил Лев.
Ваня опустил глаза.
– Не скажешь?
– Нет.
– А почему?
– Потому что ты нормальный.
Не отрывая взгляд от дороги, Лев сказал со вздохом:
– Нет, Ваня, говоря твоими словами, я тоже педик. Придется тебе как-то с этим жить.
Ваня, скинув ботинки, забрался с ногами на сиденье и обхватил руками колени. Грустно сообщил Льву:
– А я тебе не верю.
Лев только усмехнулся: мол, зачем я буду тебе врать?
Мы замолчали по-нехорошему. Ну как будто поссорились, хотя явно этого не случилось. Я время от времени непонимающе поглядывал на Ваню, тоскливо притаившегося у окошка. Хотелось бы мне посмотреть на ситуацию его глазами, чтобы понять: уже почти два года с нами, а все еще толком не осознаёт, где оказался.
Интересно, как он сам себе объясняет нашу семью?
Мы покидали остров через долгую, напряженную дорогу по льду. Меня мелко трясло, и, как бы я ни пытался скрыть свой мандраж, он был заметен и Ване, и Льву. Папа, сосредоточившись на дороге, вкрадчиво, почти усыпляюще повторял:
– Эту трассу проверяют работники МЧС. Каждый день. Если бы здесь нельзя было ехать, ее бы закрыли.
Меня не очень утешили слова о том, как кто-то что-то где-то проверяет в нашей стране. Можно подумать, это дает какие-то гарантии.
Успокаиваться я не хотел. Мне казалось, машина держится на этой тоненькой кромке льда только благодаря моему лихорадочному, тревожному наблюдению за нашим движением. Если я перестану дрожать и пущу ситуацию на самотек – мы рухнем, так диктовал мой липкий страх.
Поэтому я боялся без перерыва. И поэтому не случилось ничего плохого. Тогда я еще не знал, что опасаться нужно было не льда.
Ну а пока мы направлялись в Иркутск.
Чтобы посмотреть на российские города новыми глазами, нужно обязательно провести ночь в какой-нибудь глуши. После ночевки на Байкале я почувствовал себя в Иркутске как в раю. Там были гостиничные номера, а в гостиничных номерах был душ, после которого можно было поваляться на мягкой кровати, а потом спуститься на первый этаж в кафе, где красиво подают еду на стеклянных тарелках. Короче, я радовался цивилизации, как дикарь, впервые увидевший лампочку. Оказывается, не так уж и сложно полюбить провинциальную Россию.
Стоит выпасть из жизни на один день, и все – ты возвращаешься уже в какую-то другую реальность. В магазине и кафе нас попросили надеть медицинские маски. По новостям сообщили, что школьникам продлили каникулы, а взрослым устроили «нерабочую неделю» начиная с тридцатого марта. Для Льва это не имело никакого значения, но теперь мы не были привязаны к началу новой четверти. Мы гуляли по городу дольше, чем планировали, как бы оттягивая момент возвращения в новый мир.
Иркутск меня радовал: бредешь, бредешь по унылой серости, а потом – раз! – и попадаешь в исторический уголок с церковью, похожей на пряничный домик. Это было приятным открытием: я отчего-то думал, что у Сибири нет истории, сохранившейся в архитектуре. Казалось, до Советского Союза здесь были вечные снега.
Мы шли вдоль набережной, когда Лев, задумчиво рассматривая водную гладь Ангары (надо же, без единой льдинки), спросил у меня:
– Ты тоже считаешь, что красятся только педики?
Я напряженно выдохнул. Что-то мы зациклились на педиках.
– Ну не прям так… – уклончиво ответил я.
– А как ты считаешь?
– Просто не понимаю зачем. Если ты гей и ты красишься, то ты поддерживаешь стереотипы о геях. Зачем их поддерживать? Людей лишний раз раздражать.
– Мало ли, кого что раздражает, – пожал плечами Лев. – А если нравится?
Я сунул руки поглубже в карманы куртки и буркнул:
– Я ничего и не говорю. Нравится так нравится, мне-то что.
– Нет, ты много чего говоришь.
– Уже не говорю! – раздраженно ответил я. – Что ты меня допрашиваешь?
Лев неожиданно мягко сказал:
– Не злись. Я тебя понимаю.
– В смысле – понимаешь?
– Мне раньше тоже казалось, что это слишком. Я ему не разрешал. – Он виновато посмотрел на меня и добавил: – Еще в те времена, когда считал, что в отношениях можно кому-то что-то не разрешать.
Я хмуро глянул на него, уточняя:
– Не разрешал, потому что тебе казалось, что это слишком?
– Я говорил ему, что это опасно, – ответил Лев. – Но еще я думал о том, что если он накрашенный, а я иду рядом с ним, то это и меня… типа выдает. Что таким способом он подставляет не только себя, но и меня. А я не хотел, чтобы кто-то подумал, что я гей.
– Это логично, – согласился я.
– Нет, это тупо и трусливо, – резко возразил Лев. – И я не хочу, чтобы вы тоже такими были.
– Какими?
Я правда не понял, подумал, он имеет в виду «крашеными». Но он сказал: