– Это очень серьезно, – сказал я, отпуская. – Вопрос жизни и смерти. Я не шучу.
Он напустил хмурую сырость на глаза, но спорить не стал, покорно залез в салон, и, отходя, я услышал его звонкий голосок, бесконечно повторяющий:
– Пап, пап, пап, пап, пап! Посмотри на меня! Пап, пап, пап!..
Сам я тем временем набрал 112. Потянулись длинные монотонные гудки – я отчего-то сразу подумал, что с первого раза не дозвонюсь. Когда через полминуты что-то щелкнуло в трубке, я обрадовался, решив, что мне ответили, но это был роботизированный голос автоответчика: «Пожалуйста, дождитесь ответа оператора». Я провисел на линии почти пять минут, и каждые тридцать секунд автоответчик просил меня ждать еще и еще.
А потом случилось чудо. Сначала раздалось три гудка, затем: «Ваш разговор записывается» – и наконец приглушенный мужской голос:
– Экстренная служба 112, оператор номер 240, что у вас случилось?
– Авария, – воодушевленно выдохнул я. Это потому, что долго ждал, – такая нелепая веселость в голосе.
– Где произошла авария?
– Трасса «Сибирь», сорок девятый километр.
– Есть ли пострадавшие?
– Да. – Я усиленно закивал, как будто оператор мог это заметить. – Как минимум двое.
– Может быть больше?
Я нервно заговорил:
– Я не знаю, здесь я и мой брат, но мы вроде ничего. – Решив, что говорю лишнее, я принялся оправдываться: – Простите, мне шестнадцать лет, и я еще никогда не звонил в 112.
– В аварии пострадали ваши родители?
Я замолчал, сбитый с толку его вопросом. Что говорить? Что говорить-то?!
– Алло? – вопросительно раздалось в трубке.
– Алло… Я… Э‐э-э…
– В аварии пострадали ваши родители? – повторил голос.
В голове у меня пронеслась та фраза автоответчика, последовавшая за тремя гудками: «Ваш разговор записывается».
– Да, – ответил я как можно тише. Как будто чем тише я это скажу, тем легче потом будет доказать, что я имел в виду что-то другое.
– Есть ли угроза возгорания?
– Нет, – неуверенно ответил я. Еще чего не хватало, блин. – Наверное, нет.
– К вам направлен наряд ДПС и две бригады скорой помощи. Ожидайте.
И оператор 240 повесил трубку.
Я переживал, что так растерялся из-за вопроса про родителей (не будет ли теперь проблем?), но мысленно утешал сам себя: не направят же к нам наряд сотрудников из службы опеки, чтобы убедиться, что я не называл своим отцом не своего отца.
Я вернулся к машине, переживая, как бы Ваня не пустил ситуацию на самотек. Но, заглянув в салон, обнаружил, что ко Льву вернулся человеческий цвет кожи, а Ваня любезно предоставил ему воды и влажные салфетки. Папа, глядя в зеркало заднего вида, пытался оттереть кровь с лица.
– К нам едут скорая и полиция, – сообщил я.
Лев кивнул и бросил оценивающий взгляд на свои руки – сейчас они были в крови. Спросил:
– Как думаете, им понравится мой маникюр?
Мы с Ваней вяло посмеялись. Лев, явно пытаясь разрядить атмосферу, сказал мне:
– У тебя блеск для губ размазался.
Я провел рукой по губам, оставляя на тыльной стороне ладони блестящий след. С грустью вспомнил, как пытался аккуратно спать, чтобы показать макияж Славе, – и что теперь?
Первым на место аварии прибыл наряд ДПС – сразу две патрульные машины с мигалками. Трое мужчин оценивающе посмотрели на наше столкновение и сказали друг другу:
– Зажат?
– Зажат.
– Зажат.
Потом один из них, самый молодой и высокий, спросил у меня:
– В какой ваш отец?
Я указал на нашу машину, предчувствуя неприятности от этого вот «ваш отец».
– Он может выйти через пассажирскую дверь?
Я помотал головой.
– Нет, ему больно двигаться.
Гаишники опять начали переговариваться друг с другом:
– Надо тянуть?
– Надо тянуть.
– Надо тянуть.
– Но сначала фотографировать.
– Да, сначала фотографировать.
Они долго щелкали на телефоны аварию с разных ракурсов: сбоку, с другого боку, сверху, вблизи, далеко, крупным планом, детально – ну просто как фэшн-фотографы. Длилась фотосессия до самого приезда скорой.
Потом они достали торс с крюком, прицепили его одной стороной к «Ладе», а другой – к патрульной машине и оттянули «Ладу» в сторону, освобождая проход к водительской двери. Врач скорой помощи – мужчина средних лет – тем временем опрашивал нас с Ваней:
– Не болит ничего? Точно? Не ударялись головой? Точно? Ну все равно в больницу поедете, надо осмотреть.
Дверь машины заклинило – не получалось открыть ни снаружи, ни изнутри. Гаишники отжали ее ломом, предоставляя санитарам доступ ко Льву. Двое крупных парней, положив носилки на асфальт, тут же склонились над машиной.
– Вы сможете сами выйти или вам помочь?
В следующую минуту я возненавидел их за этот вопрос. Какого черта вообще надо было спрашивать?
Лев, конечно же, с гордым видом прохрипел:
– Я сам.
Шире раскрыв дверь, он поставил на асфальт сначала одну ногу, потом вторую. Немного посидел, прислушиваясь к себе. Затем одним рывком поднялся на ноги, придерживаясь за дверь.
Я внутренне ликовал: если он может сам передвигаться, значит, не все так плохо! Ну, может, пара ушибов, но это ведь…
Я не успел додумать мысль. Потому что Лев, схватившись за грудную клетку, начал кашлять, и изо рта у него полилась кровь. Мы с Ваней испуганно охнули, вжавшись в машину скорой помощи. Я почувствовал, как брат схватил мою руку и прижал к себе. Папа отвернулся от нас, но, закачавшись, начал падать. Санитары мягко поймали его, опуская на носилки, и папа снова закашлялся сильнее.
Врач принялся материть санитаров: мол, совсем, что ли, с головой не дружите, зачем надо было спрашивать, надо было брать и нести. Те виновато отпирались:
– Так он врач же…
– Мы думали, врачу виднее…
Я удивился: откуда они знают, кем Лев работает? Но это удивление было мелким, фоновым: из всего, что происходило, это было самым неважным.
– Ладно, пацаны, быстро залетайте, – это врач нам сказал. – Ехать надо.
Мы запрыгнули в машину следом за Львом. Я отметил, что машина была желтой – почти такая же, как в Канаде у Вани. Реанимационная.
В кабине находились еще два молодых парня-фельдшера, они суетились над Львом, проверяли насыщение крови кислородом и ставили капельницу. Папа лежал как будто без сознания.
– У него кашель с кровью, – негромко сообщил я, словно подсказать пытался.
– Да, – коротко ответил мне врач.
– Почему?
– Скорее всего, травма грудной клетки. Скорее всего, перелом ребер. Скорее всего, осколками костей проткнул легкое – дергаться не надо было. А может, гемоторакс. А может быть, и то и другое…
Я уже пожалел, что спросил. Чем дольше он перечислял, тем сильнее я начинал нервничать.
– Но все будет нормально? – жалобно уточнил я.
Мне только и нужно было, чтобы он ответил: «Да». Пускай это была бы ложь, я бы ею утешился хоть на минутку.
– Посмотрим, – ответил врач. – Посмотрим…
Подвинувшись к папе, я опустил голову, прижался левой щекой к его плечу. Протянул руку к пальцам с розовыми ногтями, с грустью отмечая, что на безымянном отклеились стразы, да и на указательном еле держатся. Это была такая неуместная мысль, но в ту минуту под тревожный вой сирен только ее мне и хотелось думать.
Таковы правила
Задрав голову, я рассматривал окна пятого этажа: если хорошенько напрячь зрение, можно было увидеть знакомые бамбуковые ролл-шторы и заварочный чайник, блестевший на подоконнике. Хотя теперь мне кажется, я это все выдумал: ничего там не было видно, уж точно не чайник. Мне, наверное, просто хотелось зацепиться за что-то «свое», понятное и родное посреди наступившего хаоса. Вот хотя бы за квартиру Льва, ставшую символом разъединения нашей семьи.
Теперь я вспоминал, как разглядывал с высоты территорию больницы, как забавлялся с игрушечного вида машинок скорой помощи, не представляя, что через месяц подобная привезет меня. И теперь уже я, размером с букашку, буду смотреть снизу вверх на пятый этаж.
Вздохнув, я оторвал взгляд от дома и вытащил из кармана мобильник. Оттягивать этот разговор дальше стало уже невозможным. Нажав на значок телефонной трубки, я выбрал Славу из списка быстрого набора и стал ждать.
Через два длинных гудка (надо же, гораздо быстрее, чем звонить в службу спасения) из динамиков послышался спокойный голос Славы:
– Да, Мики?
Всю дорогу до больницы я прокручивал начало этого разговора. Мне было ясно, что такие новости требуется сообщать как можно мягче, бережней. Не драматизировать. Не наводить панику. Не преувеличивать.
И я сказал:
– Пап, ты только не волнуйся.
Что ж, хуже начать было нельзя. Если вы хотите, чтобы кто-то не волновался, ни за что не говорите: «Ты только не волнуйся».
Конечно, Слава тут же поменялся в интонациях.
– Что случилось?
Блин. Я выдохнул.
– Мы попали в аварию, – и быстрее, чем Слава что-нибудь надумает, добавил: – Все живы.
Папа, кажется, несколько расслабился.
– Вы в порядке?
– Да, в целом… да.
Я зажмурился, проклиная себя: ну что я несу? Открыв глаза, проговорил:
– Нет, на самом деле нет. Лев не в порядке.
– А вы с Ваней?
– Я нормально. Ваня, наверное, тоже. Его без тебя не могут осмотреть, говорят, нужно твое присутствие. Но он говорит, с ним все хорошо.
– В какой вы больнице?
– В областной. Ты приедешь?
– Я уже собираюсь, – глухо произнес Слава, и я услышал шорохи в трубке. Потом его голос снова стал близко: – Что со Львом?
– Врач на скорой говорил, что, может быть, перелом ребер.
Я старался давать информацию дозированно, избегая пугающих ответов про осколки, пронзившие легкое, и кашель с кровью.
– Почему «может быть»? – спросил Слава. Как мне показалось, несколько нервно. – Если вы уже в больнице, они что, точно не могут сказать?
– Я не знаю, меня туда не пускают, ничего мне не сообщают, – быстро заговорил я и понял, что звучу плаксиво. – Папа, мне кажется, я наделал проблем.