– Каких проблем? – со вздохом спросил Слава.
– Больших.
– Господи, объясни нормально, я и так на пределе.
Я сбивчиво затараторил:
– Я сказал полиции и скорой, что Лев – наш папа. Точнее, им так передали, наверное, потому что сначала я сказал так по номеру 112, а там разговор записывался! К нам приехала реанимационная бригада, и там был врач-реаниматолог, и он сказал, что знает Льва, и, когда мы уже ехали, он такой говорит: «Я не знал, что у Льва есть дети». Я ему ничего не ответил, потому что испугался, а он сам такой говорит: «Родители, наверное, в разводе?» И я сказал: «Да»! Потому что я не знал, что еще сказать, я был в таком стрессе, у меня не получалось нормально думать…
– Мики, спокойно, – попросил Слава. – Говори медленней.
– Ладно, прости… Нас привезли сюда, в его больницу, и разделили по корпусам: нас с Ваней отправили в девятый, потому что он детский, а папу отправили в пятый, потому что там… я не знаю, что там. Короче, меня осмотрели, сделали рентген, потому что у меня, кстати, огромный синяк на все тело, я тебе потом покажу, ладно, неважно, со мной все хорошо. А Ваню они не могут осмотреть, говорят, надо согласие родителей. И там какая-то женщина, врач или медсестра, не знаю, она спросила, мол, вас же с отцом привезли? Я уже молчал, потому что не знал, как выкручиваться. Ну она говорит: «Он сейчас не в лучшем состоянии, чтобы что-то подписывать, может, лучше маме позвоните, чтобы она приехала?»
Я резко замолчал, потому что у меня закончилось дыхание в легких. Кажется, я опять тараторил.
– И что дальше? – уточнил Слава. Я плохо разбирал его слова из-за гула проезжей части – видимо, он уже был в пути.
– Ничего, – просто ответил я. – Дальше я позвонил тебе.
– А почему со скорой общался ты? Они что, напрямую со Львом не могли поговорить?
Я молчал, прямо как перед медиками, допрашивающими меня насчет отца.
– Мики? – снова раздалось в трубке.
– Да, – хрипло ответил я.
– Что со Львом?
– Ничего, пап. Приезжай.
– Я еду, но ты меня пугаешь.
Я вдруг ощутил острую несправедливость от своего одиночества, от того, как остался сам по себе с этим удушающим страхом, с неопределенностью, с предчувствием неотвратимой беды. И, эгоистично таща Славу за собой, я сказал как есть:
– Я не знаю, что с ним. Он кашлял кровью и постоянно вырубался. Больше я ничего не знаю.
– Ладно, – глухо произнес Слава. – Я еду.
Он сразу же отключил вызов, снова оставляя меня одного.
Я дожидался Славу на крыльце, на ступеньках. Сначала хотел вернуться в отделение, к брату, но передумал, меня раздражала Ванина беспечная веселость: он бегал по коридорам, съезжал на животе по перилам и пререкался с санитарками и медсестрами. В общем, вел себя так, словно не нашего отца в тяжелом состоянии доставили в соседний корпус. Мне казалось, если я поднимусь обратно, то со злости надеру ему дреды.
Папа подъехал на такси сразу к детскому корпусу. Не знаю, как бы выглядел я, получив внезапное сообщение об аварии с просьбой срочно ехать в больницу, но Слава выглядел великолепно: спокойный, невозмутимый, ни одним мускулом на лице не выдающий своего напряжения. Короче, где-то на генетическом уровне в нашем роду заложена феноменальная стрессоустойчивость, и, к сожалению, она мне не передалась.
Я поднялся со ступенек, чтобы обнять его. Слава на мгновение замер передо мной, спросил:
– Ты что, накрашен?.. Ладно, потом. – Быстро обхватив меня за плечи, сразу же отпустил, поторапливая: – Пойдем.
Я привел Славу на третий этаж, в отделение детской травматологии. Ваня радостно налетел на нас из-за поворота, чуть не сбив меня с ног.
– О, привет! – легкомысленно прощебетал он.
Слава, оценивающе оглядев Ванину прическу, сказал:
– У меня очень много вопросов к вам обоим. Жаль, что сейчас не до них.
Ваня глупо хохотнул.
– Это ты еще папу не видел, он вообще пол сменил. – Почувствовав неуместность своей шутки, брат, стушевавшись, печально добавил: – И легкое ребром проткнул.
– Это не точно! – поспешно добавил я, чтобы не сильно пугать Славу.
Но он не пугался, по крайней мере внешне. Оставил куртку в гардеробе и прошел к регистратуре. Только тогда я заметил, как непривычно сдержанно он одет: джинсы без дырок, темная однотонная футболка. С грустью мне подумалось, что это специально: этакий спектакль «нормальности», чтобы достоверно отпереться от той якобы чуши, что я здесь наговорил.
– Мой ребенок попал в аварию, меня вызвали на осмотр, – вежливо сообщил Слава пожилой женщине на регистратуре.
Та, отложив надкушенное яблоко, удивленно на него посмотрела.
– Так вроде говорили, что мама должна приехать.
– Мамы нет.
– А отец разве не… – она не договорила, видимо, не в силах подобрать нужных слов.
– Просто проверьте мои документы и покажите, где расписаться, – раздраженно ответил Слава.
Вот как все просто: уверенная холодно-раздражительная интонация, и другим уже не хочется задавать тебе лишних вопросов. Этому мастерству я еще не научился, особенно со взрослыми. Мямлил и экал как дурак, а Славе теперь разгребать.
У Вани тоже не нашли ни видимых, ни невидимых (на рентгене, значит) повреждений, но Слава потребовал сделать ему МРТ, сославшись на печальный опыт битья головой о футбольные ворота.
Процедура проведения МРТ – долгая тема, минут двадцать длится сама по себе, а если еще и очередь (в государственных больницах без этого никак), то целый час можно потратить. Тогда, в темном коридоре с оранжевыми стенами, я и заметил, как у Славы начали сдавать нервы. Он начал поглядывать на время, включать и выключать экран телефона, тяжело вдыхать и выдыхать.
Сочувственно посмотрев в его сторону, я предложил:
– Иди к папе, я подожду здесь и заберу снимок.
Слава отмахнулся.
– Я подожду.
– Ты, наверное, больше не понадобишься.
– Если я уйду, они на вас с вопросами налетят. Я подожду.
Опустив голову, я негромко произнес:
– Мне жаль.
– Ты о чем?
– Ну… что, кроме всего прочего, приходится думать еще и об этом. Прости, что я… облажался.
– Ты не облажался. Ты молодец. – Наклонившись, Слава чмокнул мою макушку.
И мы продолжили ждать.
Ванин черепок действительно не пострадал – медики сказали, что спящим людям в авариях всегда везет. А я подумал: «Да дело не в этом». Весь удар железной махины, летевшей на огромной скорости, пришелся на Льва.
Получив снимок и заключения, мы поспешили в соседний, пятый корпус. Я ощущал сдержанную радость от того, как легко мы вырвались из детского отделения, избежав лишних вопросов. Я думал, все вопросы к нашей семье могли возникнуть только на этапе обследования Вани, но не тут-то было. Настоящее мотание нервов началось во «взрослом» отделении.
За стойкой регистратуры сидела точно такая же бабушка, как и в детском отделении, – я вообще разницы не уловил, такие же красные губы, такие же большие очки с выпуклыми диоптриями. Представил, что это один и тот же человек, перебегающий из корпуса в корпус следом за нами. Женщина растерянно смотрела на нас из-под толстых стекол – было заметно, как она пытается сфокусировать взгляд.
Слава назвал имя Льва, спросил, есть ли такой пациент у них в отделении.
Регистраторша, стуча указательным пальцем по клавиатуре, целую вечность набирала данные Льва в компьютере. Наконец сказала:
– Да, в девятой палате.
– В обычном отделении? – уточнил Слава. – Не в реанимации?
Она покивала.
– В обычном, у нас.
Было заметно, как Слава, выдохнув, резко расслабился.
– Как я могу к нему попасть?
– А кем вы ему приходитесь?
– Другом, – не сразу ответил папа.
– Тогда никак, – как ни в чем ни бывало ответила бабуля.
– Почему? У вас тут написано, что посещения до семи часов, – и Слава ткнул в бумажку, закрепленную на стене рядом со стойкой.
– Это по старым правилам.
– А по новым как?
– А по новым у нас карантин по ковиду. Посещение только для близких родственников.
– Близкие – это кто?
– Супруги, дети, родители.
– Мы супруги, – внезапно сказал Слава. И улыбнулся – видимо, на всякий случай, чтобы иметь возможность отшутиться.
Не дрогнув ни одной морщиной, бабуля казенным голосом произнесла:
– Молодой человек, у меня дел полно, мне не до ваших шуток.
Слава, перестав улыбаться, перегнулся через стойку и негромко, но вкрадчиво заговорил:
– Понимаете, у него никого, кроме меня, в этом городе нет. Никого ближе. Пожалуйста, войдите в положение. Ну что вы, не человек, что ли?
– Таковы правила, – механически ответила женщина.
Слава, выпрямившись, бесцветно проговорил:
– Ясно. Я могу хотя бы узнать, что с ним?
– Это конфиденциальная информация. Она есть только у лечащего врача.
– А кто его лечащий врач?
– Это конфиденциальная информация.
Слава начал раздражаться.
– Вы что, издеваетесь?
– Нет, – спокойно отвечала женщина. – Но информация о пациенте не может быть разглашена посторонним.
На слове «посторонний» у Славы дрогнули мышцы вокруг глаза. Мне было его жаль, но в то же время у меня не получалось злиться на эту механизированную бабушку: в ее глазах мы и правда выглядели как посторонние. Наверное, она действовала по протоколу – что уж поделать, если он такой?
Слава уже отходил от стойки регистрации, когда рядом остановилась высокая женщина в белом халате – такая уже взрослая, лет за сорок, но очень красивая. Я таких красивых дам раньше только в кино видел: выраженные скулы, холодный, несколько надменный взгляд темных глаз, полуулыбка-полуухмылка – наверное, она и сама понимала, насколько хороша. Не удержавшись, я подался вперед и глянул на бейджик: «Ольга Генриховна. Главный врач».
Она окликнула Славу по имени:
– Это вы Вячеслав?
Он, замедлив шаг, обернулся к ней.
– Я.
Ольга Генриховна перевела взгляд на регистраторшу, и та заметно съежилась, втянув голову в плечи.