– За что?
– Лет семь назад, тогда она еще не была главврачом, я пустил ее к какой-то девушке в реанимацию, не задав ни одного вопроса. Думаю, она посчитала, что теперь ее очередь ни о чем не спрашивать.
Значит, все-таки солидарность.
Я хотел разузнать, что случилось с девушкой, кто она была, спас ли ее Лев и что с ней сейчас, но перебил собственный порыв, заметив, как неуверенно мнется рядом со мной Слава. Он, вцепившись в спинку кровати, безучастно молчал, устремив взгляд в пол.
Лев, тоже это заметив, растерянно посмотрел на него. Возникла неловкая тишина, но внутренне я чувствовал, что преодолеть ее должны именно родители.
Слава поднял взгляд. Разжал пальцы, отпуская спинку, и, обойдя кровать с правой стороны, присел на краешек рядом со Львом. Взяв его руку, он положил ее к себе на колени и начал разглядывать розовый лак, аккуратно водя подушечками пальцев по ногтям. Кое-где виднелись капельки высохшего клея – на этих местах раньше были стразы. Слава особенно внимательно их рассмотрел.
– Отклеились, – несколько грустно заметил Лев.
Слава, обернувшись к нему, улыбнулся.
– Если хочешь, я тебе потом другие приклею.
Я думал, Лев посмеется, но он ответил серьезно:
– Хочу.
Слава не отвернулся, продолжая испытующе смотреть на него. Лев попытался сделать мелкое, едва заметное движение вперед, но снова резко опустился назад, поморщившись. Тогда это странное, напряженное расстояние между ними преодолел Слава: быстро наклонился ко Льву и поцеловал его в губы.
Я думал, сейчас опять раздастся извечное Ванино «Фу-у-у», но брат, сдержавшись, отошел в сторону и плюхнулся в кресло, сделав вид, что ему очень интересно разглядывать потолок.
Слава оборвал поцелуй так же внезапно, как и начал его, и несколько раздраженно заговорил:
– Вот зачем, зачем ты сам тянешься? Просто скажи: «Поцелуй меня», я бы так и сделал, зачем ты опять дергаешься?
Лев удивился.
– Ты что, злишься?
– Злюсь, – честно ответил Слава.
– Почему?
– Потому что ты не умеешь принимать помощь и все хочешь делать сам. Будь это просто перелом, я бы уже забрал тебя домой, а так придется торчать тут не меньше недели. А все потому, что кое-кто…
– Домой? – перебил его Лев.
– Домой, – повторил Слава.
– К нам домой?
– А к кому домой ты хочешь?
Лев неуверенно спросил:
– Ты хочешь, чтобы я вернулся?
– Да, – очень легко ответил Слава. – Я скучаю.
Расплывшись в улыбке, Лев снова потянулся к Славе и снова оказался болезненно отброшен назад. Слава мученически закатил глаза, а я, не удержавшись, рассмеялся.
– Я уже представляю, что будет, когда ты окажешься дома со своей страстью к самостоятельности, – устало проговорил Слава. – Ты не оставишь мне шанса о тебе позаботиться, да?
– Не ворчи, – попросил Лев. – Лучше поцелуй меня.
Тогда Ваня не выдержал:
– О нет, опять!
Поднявшись на ноги, брат деловито прошел к кровати, врываясь своим появлением прямо в сокровенную минуту поцелуя. Требовательно сказал Льву:
– Вместо того чтобы слюни облизывать, лучше покажи, что там у тебя.
– Где? – не понял Лев.
– Там, – Ваня хлопнул себя по грудной клетке. – Как выглядит гипс на ребрах?
– Это не гипс, это бандаж. – Лев, отодвинув одеяло, приподнял светлую однотонную футболку, показывая бежевый эластичный пояс, похожий на корсет.
– А на нем можно что-нибудь написать, как на гипсе? – заинтересовался Ваня.
– Ты на всём хочешь написать какую-нибудь гадость, даже на мне, – фыркнул Лев.
Видимо, тоже вспомнил коробку с пианино, подписанную как «говно».
– Нет, ничего такого! – оскорбился Ваня. – Я бы нарисовал там сердечко.
– Правда?
– Правда, – хлопая глазами, кивнул Ваня.
В следующий наш визит Слава принес с собой маркер, и Ваня, страшно довольный собой, написал на бандаже с правого боку: «Лох».
– Вот так и доверяй людям, – цокнул Лев.
Но, кажется, совсем не обиделся.
Слава, пристроившись слева от Льва, нарисовал ему сердечко – прямо там, где у людей расположено настоящее сердце.
Братья
День выписки Льва совпал с днем рождения Вани: девятого апреля младшенькому исполнилось одиннадцать лет. Всю ночь мы со Славой украшали квартиру бумажными шарами, гирляндами и деньрожденьевскими поздравительными буквами. Утром папа уехал в больницу забирать другого папу, а я остался встречать новый день с именинником.
Но именинник проснулся хмурый, посмотрел в телефон, медленно натянул на себя одежду, вышел в гостиную, обвел мрачным взглядом наши старания и, кажется, вовсе их не оценил.
Потом он долго умывался в ванной, но это ему не помогло. Вернулся он все равно заплаканным, и мне стало ясно: что-то случилось. Я часто видел, как Ваня плачет, но обычно это было что-то очень показательное, даже истеричное, а вот так вот, всерьез и тайком, – редкая история.
– Что произошло? – спросил я, когда брат уселся на другой конец дивана, словно специально подальше от меня.
– Ты не поймешь.
– Почему?
– Потому что ты ничего не знаешь, – буркнул Ваня, смахивая слезы.
– Так расскажи мне, чтобы я понял, – мягко попросил я.
Помолчав минуту-другую, он спросил:
– Ты знаешь Нину?
– Какую Нину?
– У нее зеленые волосы и волосатые ноги, она жила вон в том подъезде, – и Ваня ткнул в окно, указывая на дом напротив – правда, подъезд с дивана было не разглядеть.
Мне бы для начала своих соседей в лицо запомнить, а не какую-то Нину из другого дома. Я ее никогда не видел, о чем сразу же сообщил Ване.
Брат, всхлипнув, продолжил так же непонятно:
– Она сестра Жоры.
Еще одно незнакомое имя.
Заметив непонимание на моем лице, Ваня сделал глубокий вдох и заговорил более связно.
Мы с Жорой в одном классе учимся. Ну мы типа друзья. Типа. Когда мы только это, я ему сразу сказал, ну, что я с геями, что они типа усыновили меня, потому что, ну, это ржачно, и я думал, он тоже поржет. Он поржал, но, походу, не поверил. Просто решил, что я не дружу с башкой, что я ему пизжу, ой, вру, только папе не говори, про геев и что я сам голубой, и всем пацанам во дворе так сказал. Они со мной продолжали общаться, но типа просто ради того, чтобы надо мной рофлить. Это я сейчас уже так думаю.
Все это до Канады случилось.
Я вот один раз домой вернулся, ну, не в слезах, ну как бы… короче, расстроенный, и Слава начал спрашивать, что случилось. Я сказал типа все нормально, а он у меня со спины снял бумажку с надписью «Пидрила». Совсем какое-то херовое слово. Хуже, чем «пидор».
У меня он ничего спрашивать не стал. Показал эту «пидрилу» Льву. А Лев сказал, что следовало ожидать. Слава сказал типа, ты че. А он сказал, что я всем подряд рассказываю, что живу с геями, вот типа и заслужил. Слава сказал, что он не прав. И че-то про правила игры. Типа я не могу с ходу понять правила игры, и вообще это тупые правила, и только у Льва по ним играть получается. А Лев сказал: «Не начинай». Я не очень понял, о чем они говорили.
Потом Слава только со мной говорил. Он сказал, что в Канаде типа такого не будет, что там нормально. Ну я обрадовался и стал ждать, когда мы уже свалим, а потом появилась эта тупая Нина.
После того как меня пацаны отпинали. Прям отпинали, че ты так смотришь, я правду говорю. Ржали при этом как кони. Ну Нина их тогда и шугнула, она же взрослая, как ты, наверное, и они ее боялись. Она мне тогда тоже сказала, что я треплюсь много, ну, про геев. А еще сказала, что ей нравятся геи, что они милые. Прикинь, да? Вот бы ее со Львом познакомить.
Мы там че-то еще сказали друг другу и замолчали как дураки. А она высокая, выше тебя, ты-то вообще карлик, и мне приходилось задирать голову, чтобы на нее смотреть, и это было еще тупее. Я встал на бордюр и спросил, что она слушает, у нее наушники болтались вот здесь, и она дала один наушник мне.
Я сразу узнал песню и сказал, что это Боуи. А она сказала, круто типа, что я в своем возрасте его знаю. Я сказал, что это ты его слушаешь, что тебе нравятся мертвые старики музыканты, а она засмеялась и спросила, не извращенец ли ты. Я ответил, что вполне может быть, что ты извращенец.
– Спасибо, – я не удержался от едкой благодарности.
– Пожалуйста, – пожал плечами Ваня. – Ну так вот…
Она спросила, как меня зовут. Ну я сказал и спросил ее тоже, а она оказалась Ниной. Я наврал ей, что у нее красивое имя, но она ответила, что у нее имя как у старухи, и вообще-то это правда, я тоже так думаю.
Мы после этого разошлись. Но с того момента все стало не так. Я типа…
Ваня замялся, словно не мог подобрать слова или стеснялся сказать то самое слово.
– Влюбился? – подсказал я.
– Да, влюбился, – сдался он.
Я даже сказал, что мне нравятся ее рисунки, а они были сверхмегатупыми. То есть она нормально рисует, но только всякий кошмар. Там везде целующиеся полуголые мужики, или даже не полуголые, а совсем голые, или даже не целующиеся. И, короче, я сказал ей, что мне это нравится, что она такая… Необычная. Пипец, да? Но что я мог, я ж типа влюбился.
Я спросил, знают ли ее родители, чем она… «увлекается» (Ваня пальцами показал кавычки в воздухе), а она сказала, мол, нет, они же не такие, как твои. Это что вообще за новости? Представь, если бы кто-то из нас малевал такой бред – вот Слава и Лев сдохли бы от счастья.
Ну, короче, все стало плохо. Я уже не хотел ни в какую Канаду. Лучше пусть меня ногами забьют, думал я, чем в сраную Канаду, так далеко от Нины. Я почти каждый день ходил с ней гулять, а на этих прогулках пялился, ну типа старался запомнить навсегда.
Потом не выдержал и признался ей, что не хочу уезжать. Она спросила почему, а я сказал, типа вдруг больше не увидимся. Она такая: ну и что, а я говорю: никуда не поеду. Она говорит: ну и дурак, а я говорю, ну, в шутку, что хочу позвать ее замуж, когда вырасту. А она сказала, что за дурака не пойдет.