В тот день я вернулся домой и по-честному сказал Славе и Льву, что не хочу никуда уезжать. Ну и про Нину сказал. Слава сразу начал заливать мне про мессенджеры и видеозвонки, но он ничего на самом деле не понимал. Это же херня собачья. Меня это еще сильнее разозлило, и я сказал, что никуда не поеду, потому что это нечестно. А Лев ответил, что у меня нет выбора. Тогда я заплакал и сказал, что они переезжают только из-за себя, как будто любить умеют только они. Ну а че, разве не так? А как же моя любовь?
Ну Лев и сказал, что моя любовь – ничто. Что это фигня, первые детские чувства, которые типа пройдут через месяц, и что они ниче не стоят. Назвал мою любовь «временной».
Я тогда спросил: мол, твоя, что ли, не временная? Он сказал, что его любви пятнадцать лет.
Но это же тоже пиздецкая хрень. Как будто ей сразу было пятнадцать лет, как будто ей никогда не было пару месяцев, она че, сразу получилась пятнадцатилетней? Это же нечестно.
Потом они говорили со мной про толерантное общество Канады, что там никто не будет на меня залупаться, но мне уже было насрать, у меня разболелась голова, и я просто сказал, что ненавижу их.
А потом мы улетели. Ну ты в курсе.
– И тебя там все равно обижали? – догадался я.
Ваня, вопреки моим ожиданиям, покачал головой.
– Нет.
Я растерялся.
– Но ты же говорил, что тебя побили… И потом, все те переломы…
– Меня там не обижали, но я хотел, чтобы родители думали, что обижают. Ну что Канада ничем не лучше и чтобы мы вернулись обратно. И мы с пацанами на футболе изобретали всякие способы, как бы мне уебаться хорошенько. Они боялись, что если я скажу прямо, ну, типа меня пиздят, то у них будут проблемы, поэтому я как бы намекал и никого конкретно не называл, а родители нихера не считывали мои намеки и вообще занимались только своими проблемами.
– Воротами ты тоже хотел на что-то намекнуть?
Ваня сразу напрягся.
– Я не хотел ничего такого.
– А что ты хотел?
– Я хотел получить травмы посерьезней, но не настолько. Мы не рассчитали.
– Вы?
– Да. Мы с пацанами подкопали их накануне игры, чтобы они шатались. Они типа должны были перевернуть их на меня, но у них не хватило сил, поэтому пришлось прыгать самому. Из-за этого они прилетели мне по башке. А если бы они перевернули, я бы че-то придумал, как отскочить, чтобы не убиться. Потом бы мы сказали, что они сделали это все вместе, как бы все против одного, и родители бы поняли, что меня всерьез донимают, и мы бы вернулись в Россию. Ну и пацанам было бы не так страшно подставляться, когда огребает сразу вся команда – будто бы никто конкретный не виноват.
– Это самый дурацкий и ненадежный план, который я когда-либо слышал, – честно признался я.
Потом вспомнил про свой план с ядом и прикусил язык. Ладно, может, и не самый. Может, их план в чем-то был даже продуманнее.
– Но частично он сработал, – заметил я. – Мы в России.
Ваня поморщился от моей последней фразы и снова расплакался. Растерявшись, я спросил:
– Эй, ты чего?
– Это все теперь не имеет смысла, – всхлипнул он. – Лев говорил правду.
– Что любовь пройдет?
– Нет, другую правду. Он еще говорил, что нормальная девушка не ответит на чувства десятилетки. И она не ответила.
Мне хотелось сказать, что это был довольно очевидный исход, но я не стал еще больше расстраивать брата.
Мы как вернулись, я сразу погнал к ней, чтобы во всем признаться. Она была дома одна, и я прямо так, с порога, сказал, что люблю ее. Она начала смеяться и спрашивать, знаю ли я, сколько ей лет, таким тоном, как будто ей сто тыщ лет, а не шестнадцать. Я сказал, что мне все равно, что я хочу быть с ней всю жизнь. А она сказала, типа мне просто кажется, что я влюблен, что она просто запутала меня. Ну пиздец же. Я ради нее перевернул ворота себе на голову, а она мне говорит: «Тебе просто кажется». Нихера себе показалось, конечно.
Я ей так и говорю, типа мне не кажется, я хочу быть с тобой всю жизнь. А она говорит: «Ты хороший. Жаль, что мне не десять». Я думал, что это вообще не проблема. Ну, в смысле, это странно только сейчас, но когда мне будет двадцать, а ей двадцать шесть, это ведь уже не будет так кринжово выглядеть, разве нет? Лев тоже старше Славы почти на шесть лет, но их считают кринжовыми не из-за этого.
Ну я сказал ей, что дорасту. Она могла бы меня и подождать. А она сказала, что, когда я вырасту, я буду уже другим и что взрослые парни не говорят: «Я хочу быть с тобой всю жизнь», что они говорят только всякие гадости, типа «хочу тебя трахнуть» или вроде того. Я пообещал, что не буду так говорить, но она мне не поверила. Она сказала, что поступит со мной жестоко, но потом я пойму, что так было правильней всего. И знаешь че сделала? Везде кинула меня в черные списки, во всех соцсетях. Никуда не получалось дописаться, даже просто номер мой заблочила. Я думал, она напишет мне хотя бы сегодня, потому что она знает, что у меня днюха девятого апреля, я сто тысяч раз ей говорил об этом, но нихера.
Я хотел сказать Ване, мол, еще не вечер, может, еще и напишет, но сам внутренне не верил в правдивость этих слов. Поэтому не стал ему врать.
Я мялся возле него, не зная, как подобрать нужные слова. И какие они должны быть, эти слова? Все будет хорошо? У тебя будет еще много девчонок? Она дура и не понимает, кого потеряла? В голову лезли сплошные клишированные глупости из кино и обрывков чужих разговоров. Эти пустые примитивные утешения казались мне нелепыми, пошлыми и ничего не значащими.
Я попытался представить, что бы мне хотелось услышать на месте Вани, и, неловко подвинувшись к нему, сказал:
– Бывают ситуации, которые остается только пережить. И если тебе будет легче рядом с твоим дурацким братом, то вот он я. Весь в твоем распоряжении.
Я натянуто улыбнулся, надеясь, что это прозвучало не слишком тупо.
– Ты не дурацкий брат, – негромко ответил Ваня, почесав дреды об мое плечо. – Ты… ничего. Нормальный.
– Спасибо. Ты тоже нормальный.
Приобняв Ваню, я растерянно подумал: как это все странно. Иногда кажется, что ты главный герой какой-нибудь книжки, где все события вертятся вокруг тебя одного. А потом оказывается, что твой брат – главный герой в другой истории. И вокруг него тоже полно людей, о которых ты никогда не слышал, и он попадает в ситуации, о которых ты ничего не знаешь, а родители говорят с ним на темы, которые никогда не поднимали с тобой, и переживают рядом с ним совсем другой родительский опыт.
Хорошо, что иногда люди открывают для близких свои книги. Я подумал: когда Ваня станет старше, я обязательно открою для него свою, если он захочет. Пускай моя история будет про наркотики, насилие и злобу, но зато она моя.
Что я могу с ней сделать, если она – вот такая?
Шаг подушками глуша
В июне, пятнадцатого числа, наступила годовщина свадьбы родителей. Мы все чувствовали себя странно, ощущая приближение этой даты: трудно оценить, что такое «первый год брака», когда супруги провели его в полной изоляции друг от друга.
Только в последние два месяца обстановка дома снова стала привычной: весь апрель и половину мая Лев провел на больничном, проявив себя как крайне отвратительный пациент. Несмотря на все свои заверения, что он будет послушен и благоразумен, папа нарушал постельный режим по любому поводу: вскакивал с кровати, чтобы принести самому себе стакан воды или, что вообще не звучит как оправдание, посмотреть в окно, взять с полки книгу, походить по квартире («Тебе же нельзя ходить». – «Но я хочу ходить»). А стоило напомнить про рекомендации врача, как тут же начиналось: «Я тоже врач, я в состоянии сам себе что-нибудь порекомендовать».
Однажды Слава не выдержал и, доведенный до отчаяния поведением Льва, в сердцах сказал:
– Надеюсь, все твои пациенты будут вести себя так же, как ты.
Честное слово, звучало почти как проклятие.
Мы выдохнули с облегчением, когда эти полтора месяца прошли и Льва признали выздоровевшим и пригодным для выхода на работу. Папа тут же начал рваться в красную зону, несколько расстроенный тем, что «почти всё пропустил». Не тут-то было: уже знакомая нам своим милосердием Ольга Генриховна не допустила его к работе в «особо опасных условиях». Она посчитала, что работа в реанимации красной зоны не подходит людям, недавно проткнувшим себе легкое ребрами. Мы всей семьей были с ней согласны, а Лев злился, сетуя на то, что в «обычных условиях» ему скучно.
Слава, не скрывая иронии в голосе, утешал Льва:
– Не переживай, может, случайно попадется кто-нибудь с этим вирусом. У тебя еще будет шанс им заразиться.
– Спасибо. Ты понимаешь меня как никто другой, – с напускной серьезностью отвечал Лев, благодарно целуя Славу в щеку.
Короче, жизнь стала обыкновенная, размеренная, даже скучная. Девятый класс пришлось заканчивать на дистанте, но это и неплохо: мне не хотелось сталкиваться ни с Яриком, ни с Леной. Когда видел их в школьном коридоре, я сразу погружался в непонятные переживания: эти двое меня и злили, и раздражали, и притягивали; мне хотелось ими обладать – обоими сразу. Думаю, все от того, что они меня обманывали, – я, может, обижен, или уязвлен, или вроде того. Так мне объяснял Игорь Викторович, мой терапевт. Я свои чувства плохо понимал, и чаще всего он мне подсказывал, что они значат.
Ну, например, он спрашивал что-нибудь такое:
– То есть, когда ты понял, что он ничего к тебе не чувствует, тебе сразу захотелось его вернуть?
– Да, вроде того.
– Почему?
Вот, собственно, и все. Так они это делают, эти терапевты. Спрашивают обыкновенное «Почему?», вынуждая порыться в себе и понять, что вариантов «Потому что я в него влюблен» или «Потому что он самый лучший человек на свете» среди причин нет. Скорее всплывает что-нибудь гадостное: «Мне нравится чувство власти и контроля над ним» или еще что похуже, в чем тяжело признаться вслух, потому что тогда придется узнать, что ощущение мнимого превосходства идет рука об руку с чувством неполноценности. Сложно злиться на Ярика или Лену, когда понимаешь, что использование было взаимным: кто-то прикрывает свою ориентацию, кто-то подбирается к чужому отцу, ну а кто-то просто вымещает комплексы на других. Последний – это я.