Наконец завиднелись огни станции. Начал моросить дождь. И мы встали под навес. Там на лавке дремали три колхозника с мешками. Неужели по своей воли они сидели тут в ночи? Нам опять захотелось спать; злые, мы ворчали друг на друга. В четверть третьего послышался шум приближающегося поезда. Мы думали, что это наш, и, шлепая по лужам, перебежали к среднему пути, но оказалось, что это шел поезд из Москвы. А когда он со скрипом и лязгом начал трогаться, подошел с противоположной стороны наш. Было страшно стоять в темноте, в узком проходе между двумя грохочущими чудовищами. Нас обдало паром с паровоза; его колеса были намного выше нас.
— Вспомните Анну Каренину, — дрожащим голосом сказала над моим ухом Нина Ефремова, и сделалось еще страшнее.
Когда наш поезд наконец остановился, оказалось, что мы стоим слишком далеко впереди: наш вагон был предпоследний. Мы бросились в конец состава и с трудом вскарабкались со своими вещами в вагон. После этого поезд сразу тронулся. Вагон был почти пустой. Мы с Валей сели на скамейку напротив Изы и Стеллы. Федя посоветовал всем лечь на скамейки; некоторые так и сделали и вскоре уснули. Я долго пыталась разглядеть что-нибудь через окно, но, кроме дождевых капель и своего собственного тусклого отражения, ничего не увидела. Я положила голову на столик, подложив под щеку сырой «драндулет», а Валя вытянулась на лавке и положила голову мне на колени. Тряска вагона вскоре убаюкала нас. Я услышала, как кто-то сказал, что этот поезд идет из Смоленска, кто-то, тяжело топая, пробежал по вагону, загудел паровоз…
Когда я проснулась от резкого толчка, поезд стоял в Можайске. Я оглянулась и увидела, что все спят. Кто-то в углу даже храпел. Я снова заснула, а когда опять открыла глаза, мы все еще стояли. Начинало светать, и за окном на сером небе выделялась черная колонка. В углу потягивался Коля. Сзади меня кто-то зевнул и загремел посудой. «Что это мы стоим так долго?» «А мы больше часа должны стоять в Можайске, — отозвался Федя. — Нам сзади еще вагоны прицепляют».
— А который час? — спросила Иза, не шевелясь и не открывая глаз. Ее голова лежала напротив меня на том же столике.
— Спите! Чего сразу все проснулись. Еще четыре часа только.
Вскоре поезд тронулся. Несколько капелек на оконном стекле дрогнули и потекли вниз, сливаясь в ручейки. Никто уже не спал, все кряхтели и потягивались. Мы узнали, что выходить будем на станции Дорохов, а оттуда пойдем 16 километров до лагеря.
Ежась от холода, мы выползли в Дорохове из вагона и пошли в здание станции, где расселись по скамейкам. Часть разместилась в большом круглом вестибюле, а мы сели в небольшом проходе у окна. Почему-то мы просидели на этой станции целый час. Сидели и зевали, опираясь на свои мокрые вещи, безучастно уставившись на каменные плитки пола. Не хотелось разговаривать, уснуть тоже нельзя было. Прошел какой-то сторож в синем кителе, неся в одной руке совок с веничком, а в другой — огромную бутыль из-под смазочного масла. Когда он проходил мимо нас, бутыль вдруг выскользнула у него из руки и с великим звоном разбилась вдребезги. Как будто он этого ожидал, мужичок тут же смел все осколки в свой совок и пошел дальше. Это происшествие нас немножко оживило, почему-то сделалось смешно.
В половине шестого нам велели собраться, и мы вышли из станции. Мы пошли по мокрому шоссе, которое, как указывала желтая дощечка у станции, вело в Рузу. Мы были бледные, жалкие, как общипанные куры. Все еще моросил дождь, и было очень прохладно. Федя не знал точно, где надо сворачивать вправо, знатоки же дороги стали спорить — одни говорили, что нам сворачивать здесь, по тропинке, другие — что надо дойти до какой-то поляны. Решили пойти посередине, прямо по мокрой траве, но нас это не смущало, потому что Саша обещал нам, что мы еще поспим.
Пройдя через рощицу, мы попали в маленькую деревеньку, где Федя снял у одной старушки ветхий с виду дощатый сеновал с соломенной крышей.
Мы взобрались на сложенное под потолком душистое сено. Девочки на этот раз разместились наверху, а ребята внизу, в проходе между сеном и стеной. Я оказалась с самого краю и не сразу уснула, потому что боялась скатиться вниз на Вальку Грызлова, который еще и пугал меня, что сделает в сене подкоп. Валюша лежала рядом со мной и сразу уснула, как и большинство остальных. Даже когда она спала, на ее лице было выражение безмятежного и уверенного счастья и губы чуть-чуть улыбались.
Наконец и меня одолел сон.
Часа через два я проснулась и увидела, что лежу в довольно странном положении: я почти стояла в сене, и ноги мои свешивались почти на голову Грызлику. Я ухватилась за косяк двери, подтянулась и уселась поудобнее. На дворе светило солнце, но во все щели сеновала задувал холодный ветер. Я заткнула щели у Валиной головы ее кофтой. Хотелось есть. Федя тоже лежал наверху, у моих ног; одна нога его свесилась вниз, и он сладко похрапывал, выпуская воздух струйкой из своих толстых выпяченных губ. Посмотрели на меня прищуренные незабудочные глаза Стеллы, и снова сомкнулись веки. Недалеко от меня поднялась черная голова Зори. Она тихо спросила: «Кто хочет выйти со мной?» — и я отозвалась.
Мы подползли по сену к двери, приоткрыли ее и спрыгнули на мягкую, еще влажную траву. Перед сеновалом уже сидели на своих одеялах Лева и Андрюша; Зоря подсела к ним, а я обошла сеновал и села на другой стороне на бревно погреться на солнышке. Было очень ветрено, небо было ярко голубое, и по нему быстро летели облака, как белые клочки ваты. Передо мной за плетнем была маленькая березовая рощица. Началась перекличка петухов, и на душе от нее сделалось легко и весело. Бревно мое нагрелось от солнца, а ветер был свежий и бодрящий, его хотелось пить, и хотелось долго-долго оставаться тут и слушать петухов и веселый шелест листьев тонкой бледно-зеленой осинки.
Понемногу один за другим из сеновала появлялись наши походники, все в сене и растрепанные. «Невозможно там спать, дует очень, — говорили они. — И есть хочется ужасно!»
Вышли Федя с Тамарой, достали мешки с провизией, хозяйственники пошли в рощу разводить костер, а мы умылись, почистили зубы, ребята достали хозяйке из колодца-журавля целых три ведра воды. Журавль этот очень смешно и мелодично скрипел.
Пока все вытряхнули одеяла, пока хозяйственники прибегали от костра то за одним, то за другим, прошел еще час. Мы ловили солнце, которое то и дело скрывалось ненадолго за облачками, и успели даже подзагореть. Наконец прибежала Иза и позвала всех завтракать. Федя расплатился с хозяйкой, мы собрали свои вещи — кофточки пришлось надеть на себя — и пошли. Неподалеку на полянке трещал костер и уже кипело душистое какао. Все выпили по две чашки и съели по несколько бутербродов. Поев, сидеть долго не стали: земля была еще сырая, и мы отправились дальше, лесом.
Лес тот был чудесный! Вилен насвистывал марш из «Аиды», другие молчали и вдыхали ароматы леса. Валя нашла подберезовик, потом Витя нашел целых три — краснея, он отдал их Валюше и тотчас убежал вперед.
Нам пришлось вскарабкаться на очень высокий и крутой склон, ребята сбросили нам сверху канат, и мы все держались за него. Наверху мы быстро зашагали по сухому сосновому лесу, полному теплого аромата. Дорога была усеяна желтыми иглами. Наконец лес кончился, и мы вышли к железной дороге. Перед нами была станция Тучково. Среди низких закоптелых деревянных бараков торчала высокая желтая труба кирпичного завода — зрелище не очень приятное после красоты леса.
Мы присели на выгоревшую пыльную траву у дороги, но Федя сказал, что если мы будем садиться каждые полчаса, то не успеем к вечеру дойти до лагеря. Пахло пылью и дегтем; пути железной дороги были заставлены красными товарными вагонами. Из одного выгружали уголь. Было очень жарко. Над рельсами дрожал горячий воздух, с дороги поднималась серая пыль. Пройдя Тучково, мы пошли вдоль самого полотна железной дороги; под ногами скрипели острые серые камни, по которым трудно было идти. Тамара отстала шагов на сто, она всхлипывала, говорила, что ее колют камни, что она сожгла себе в сарафане спину и дальше не пойдет и что это свинство, что Федя повел нас по такому пути. Нам и всем стало тяжело. Мимо помчался товарный поезд, и мы уселись вдоль канавки и стали считать вагоны. Кто насчитал 61, кто 59, кто 58…
Федя был в отчаянии: «Да идите вы вперед! Что за бойцы такие? Это во-е-ни-зированный поход! А они вагоны считают».
Проехал голубой экспресс — так быстро, что никто не успел прочитать надпись на табличках.
Еще через полчаса мы наконец завернули за подстриженные елочки и снова вошли в лес, по ровной дороге сразу все пошли быстрее. Эта дорога вывела нас на поляну, на которой стояла большая дача с верандой. Из дома вышла улыбающаяся краснощекая хозяйка. Федя, Тамара и несколько старших ребят подошли к ней — они, очевидно, были с ней знакомы, а пока они разговаривали, мы пошли дальше и расселись невдалеке на другой, тенистой полянке. У меня вдруг, что очень редко со мной бывает, сильно разболелась голова, я растянулась на чьем-то одеяле и уткнулась лицом в рюкзак.
Саша предложил устроить концерт самодеятельности. Лева прочитал юмористический рассказ «Поэт», и у меня от смеха как молотками застучало в висках. Иза прочла «Стихи о советском паспорте», один мальчик сплясал босиком лезгинку. Валя плясать отказалась и сказала, что у нее тоже болит голова. Вдруг маленький Павлик крикнул: «Эх, что же мы — в Бородино ходили, а забыли «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» — и все хором повторяли за ним: «Недаром помнит вся Россия про день Бородина!» После этого все вместе спели «Вьется дымка золотая, придорожная».
Наконец появились Федя, Тамара с мешками и хозяйка дачи с двумя большими чайниками. Нам выдали на двоих по банке сгущенного молока, по три куска черного хлеба и консервы «Почки». Кто-то подстроил так, что Вале пришлось делиться с Витей, но Витя съел только две ложки молока и отошел в сторону. Я свои «почки» отдала Изе. Мы прекрасно наелись, макая хлеб в сгущенку и запивая горячим чаем, после такого пира у меня даже перестала болеть голова. Всем сделалось весело, даже Вильке, он стал смешить Валю, Изу и меня; мы так хохотали, что повалились за кустами на землю.