Сначала я решила, что это Анна. Похоже, я в конце концов официально съехала с катушек – не просто на мгновение увидела Анну в другом человеке, как это случалось раньше, а увидела ее там, где вообще никого не было.
Я крепко зажмурилась и снова открыла глаза. Девочка никуда не делась. Но это была не Анна, и она не была порождением моего воображения. Это была настоящая девочка, и она сидела там, наверху. Я встала, не обращая внимания на озадаченные лица одноклассников, и выбежала из кабинета. Коридор показался длиннее, чем когда-либо, а мои шаги – невероятно медленными. Добежав наконец до лестницы, ведущей на крышу, я бросилась по ней наверх, перепрыгивая через ступеньки. Я притормозила, только когда подбежала к двери, – единственная клетка мозга, сохранившая способность мыслить, подсказала мне, что не стоит пугать девочку, которая сидит на краю крыши. Тихо закрыв за собой дверь, я осмотрелась по сторонам, опасаясь, что уже опоздала. Но нет. Она так и сидела там. Это была Мона, подруга Лорен. Ветер трепал ее темные кудри, и она сидела спиной ко мне, опираясь руками о парапет с пугающей непринужденностью.
– Привет, Мона, – сказала я.
– Джесс? – Глаза у нее были покрасневшие, а лицо пошло розовыми пятнами.
– Ага. – Я медленно подходила к ней.
Сделав еще несколько шагов, я добралась до края. Осторожно перекинула через парапет сначала одну ногу, а затем другую и уселась на краю, постаравшись сдвинуться как можно глубже внутрь. «Не смотри вниз, – подумала я. – Не смотри вниз и не думай об Анне». Глаза не слушались меня – тротуар внизу так и манил их. Как и не слушались мысли – я думала об Анне. Об Анне под синей простыней. О ее бледности. Я изо всех сил вцепилась в край, чувствуя, как бетон впивается в ладони.
– Это не то, что ты думаешь, – сказала Мона.
– Хорошо. – Я ей не поверила.
Сомнение отразилось на моем лице. Я посмотрела на руку, которой она опиралась о парапет. Задумалась, успею ли я схватить ее вовремя, если понадобится. Чтобы повысить свои шансы, я пододвинулась поближе.
– У меня нет урока, а здесь тихо, – негромко произнесла она. – Здесь хорошо думается.
«В библиотеке тоже, – подумала я. – И под любым из деревьев, растущих вокруг школы. Есть множество разных вариантов и замечательных мест, где можно подумать и даже поплакать, не рискуя упасть с такой высоты».
– Отличный вид, – сказала я вслух, заставляя себя смотреть вдаль. – Мой дом почти видно, – продолжила я, показывая вперед одной рукой, а вторую по-прежнему держа поближе к ее запястью, крепко вцепившись в край. – Думаю, вон за теми деревьями. А твой где?
Она окинула взглядом горизонт, а затем показала куда-то в сторону парка:
– Вон там. Красненькая крыша и синие стены.
– Я бегаю через парк. Там с краю есть дорожка, которая идет через поля.
Она кивнула:
– Ага, мама раньше тоже там бегала, а иногда и я с ней.
– А теперь она перестала бегать?
Она улыбнулась – впервые с того момента, как увидела меня.
– О да, этот период у нее продлился недолго – она ненавидит физические упражнения. Она просто хотела сбросить вес – она всегда приходит в ужасное настроение, когда его набирает. Папа почти умолял ее перестать. – Она помолчала. – Но я видела, как ты бегаешь на стадионе: похоже, тебе это реально нравится.
Я задумалась о том, что чувствую во время бега: тихое удовлетворение от того, что мое тело беспрекословно подчиняется мне, облегчение от того, что на какое-то время я ни о чем не думаю, а внутреннее напряжение временно отпускает.
– Мне нравится бегать, – сказала я. – Сама не ожидала, но мне понравилось. Бег как будто дает почувствовать себя… чистой.
Я сама не поняла, что имею в виду, но именно это слово показалось мне правильным. Мона кивнула, словно поняла меня.
– Когда я занималась чирлидингом, у меня было что-то похожее, – сказала она. – Я точно знала, что от меня требуется и где я должна находиться в каждый момент. И я была абсолютно уверена в своем теле, знала, что оно выполнит все, что нужно, сможет сделать сальто в прыжке.
Я представила, как Мона кувыркается в воздухе, делая сальто, уверенная, что точно приземлится на ноги, и это единственное, что было важно для нее в то мгновение. Я вспомнила, какой она была в прошлом году: перед глазами встала картинка, как Мона в форме чирлидеров прислоняется к шкафчику и смеется. Тогда она выглядела абсолютно счастливой и уверенной в себе – настолько яркой, что на нее было больно смотреть, хотя было сложно заставить себя отвести взгляд.
– Что случилось? – спросила я.
– В какой-то момент все изменилось. Я потеряла это чувство, эту уверенность, ощущение, что я владею своим телом. К тому же я больше не могу выступать, только не… – Она смолкла и покачала головой. – Не знаю. Все по-другому. Я стала другой.
– Может, это чувство вернется, – сказала я.
– Может, – ответила она. – Иногда я прихожу вечером, когда играют матч, и просто сижу снаружи, слушаю музыку и пытаюсь представить, как проделываю все это снова. Но не могу вернуться. Думаю, с той версией меня – с той версией моей жизни – теперь покончено.
Ее голос казался таким уставшим, таким потерянным. И я слишком хорошо понимала, каково это – потерять какую-то часть себя. Потрясенная, я закрыла глаза. Ее слова слишком глубоко задели меня. Печаль. Девочки на крышах, девочки и окна. Потерять равновесие. Упасть. Прыгнуть.
– Тебе не обязательно тут сидеть, – сказала она. – Правда. Обещаю, что не стану делать ничего такого.
Я хотела бы ей поверить. Но я не была уверена – обещания так легко нарушить.
– Тут наверху тихо. Думаю, я посижу здесь немного. Пока ты не почувствуешь, что готова вернуться обратно.
– Ладно, – согласилась она.
Так мы и сидели там, не говоря ни слова. И я не могла удержаться от размышлений о том, удалось ли мне предотвратить трагедию или я лишь оттянула неизбежное.
Глава 24
В воскресенье утром я убедила себя, что вовсе не ожидаю новой встречи с Ником в парке, хоть он и упомянул об этом дважды. Ник ждал меня четко в назначенное время, делая упражнения на растяжку у дерева. Оказалось, он не шутил. И я тоже. Разумеется – я-то всегда серьезна.
– Я решил, что в этот раз так легко тебе не поддамся, – сказал он. – Я тренировался.
– Я тоже, – ответила я.
– Отлично. Мне нравится, когда у меня есть достойный соперник.
Он улыбнулся мне и бросился бежать.
Мне удалось продержаться до момента, когда он наконец замедлил бег, а затем без лишних церемоний плюхнулся на траву под высоким деревом с густой кроной. Я устроилась на траве рядом, чувствуя, как горят легкие.
– После этого бегать вокруг стадиона – сущий пустяк, – произнес он, покачав головой с деланым восхищением. – Такими темпами мне больше не придется сидеть на скамейке запасных.
Я глубоко вдохнула:
– Часто остаешься в запасе?
– Не очень. Но когда это случается, чувствую себя ужасно – не только потому, что я вне игры, но и потому, что тренер весь матч топчется рядом.
– А это плохо?
– Уж точно не хорошо. Он орет до хрипоты и отвратительно пахнет.
Я прижала руки к бокам на случай, если от меня после тренировки тоже пахло неважно, и мысленно отметила, что в следующий раз нужно использовать побольше дезодоранта. Забавно, что я уже думала – и даже надеялась, – что у нас будет следующая встреча.
– Не слишком хорошие качества для тренера, – сказала я.
– О, могло быть и хуже, – ответил он. – Он только лает, но не кусается на самом-то деле. К тому же сложно не почувствовать к нему симпатии, когда он разговаривает по телефону со своей четырехлетней дочерью. Однажды он читал ей сказку на ночь, пока мы ехали в автобусе с выездных соревнований, – читал по ролям, с выражением. К тому же на все важные матчи он надевает браслет, который она для него сделала, – это его талисман.
– Талисман?
– Ага, у большинства ребят в команде есть такие вещи. Эрик надевает на каждую игру одну и ту же бандану и не стирает ее весь сезон. Брайан съедает штук пятьдесят леденцов с корицей, потому что в прошлом году, когда он так сделал, мы провели лучшую игру. А Чарли двое суток перед игрой ничего не пьет.
– Вообще ничего? А это не опасно?
Он рассмеялся:
– Я имею в виду не пьет. Только безалкогольные напитки. Но для человека, у которого в машине припрятана не одна фляжка, а две, это большое достижение.
– Две фляжки? Думаю, ему стоит просто раздобыть одну большую, – сказала я. – Так же удобнее. Разве что он держит в них разные сорта алкоголя.
Он пожал плечами:
– Может быть. Может, в одной что-то особого качества. А может, две маленькие фляжки просто легче прятать.
– А у тебя? – спросила я. – Ты тоже делаешь перед игрой что-то странное?
– Я? – Он пожал плечами. – Я в такое не верю. Я верю в судьбу, так что нет никакого смысла пытаться повлиять на будущее.
Я посмотрела вдаль, на поля, и задумалась о том, во что верю я. Наверное, я верю где-то в глубине души, что у меня есть какой-то шанс изменить прошлое. То есть если я узнаю, что́ (или кто) отняло у меня Анну, то смогу все исправить. Перезапустить время.
Перекатившись на бок, я посмотрела на Ника:
– Что тебе в ней нравилось?
Он моргнул:
– В ком?
– В Анне.
«Пожалуйста, не говори банальности, – подумала я. – Скажи то, что имеет значение. Покажи, что тебе было не все равно».
Пауза затянулась, и я уже решила, что он не собирается отвечать. А потом он заговорил. Медленно, тщательно обдумывая каждое слово.
– Мне нравилось в ней очень многое, – сказал он. – Мне нравилось, как добра она была к другим. Мне нравилось, когда она, витая в облаках, жевала кончик ручки, когда думала, что на нее никто не смотрит. Мне понравилось, как она однажды попыталась спасти ворона, которого сбил автобус, хотя он был напуган и пытался ее клюнуть.
Потом его голос изменился, зазвучал глубже и ниже: