Стихотворение о любви я отложила в сторону, не зная, хватит ли у меня сил перечитать его снова, понимая, что я буду видеть Чарли в каждой строке. Я уже просмотрела большую часть стопки, когда послышался негромкий стук в дверь, а затем в комнату медленно вошла мама.
– Привет, – сказала она. – Хотела сообщить тебе, что мы будем ужинать примерно через полчаса.
– Спасибо. Через несколько минут спущусь и помогу накрыть стол.
– Было бы замечательно. – Она заметила стопку стихов, лежащую рядом со мной. – Что ты читаешь?
– Стихи, – ответила я. – Которые написала Анна.
– Можно посмотреть? – спросила она.
Вопрос прозвучал небрежно, непринужденно, но в нем слышалось что-то еще, что-то скрытое. То, о чем говорили и морщинки, появившиеся в уголках ее глаз и около рта. Я ненадолго задумалась, не желая выпускать их из рук. Потом вспомнила про коробку и кивнула.
Мама села рядом со мной. Я наблюдала за тем, как она читала два или три стихотворения о природе. Видела, как она улыбается и то и дело беззвучно проговаривает отдельные слова и фразы. Я ожидала, что меня охватит чувство потери, когда я увижу, как она впитывает слова Анны, но ничего подобного не произошло. Наоборот, мне стало легче, словно камень, лежащий на душе, стал немного легче. И все-таки, когда мама взяла в руки то любовное стихотворение, я невольно вытянула руку, чтобы забрать его. Но я не позволила себе этого сделать. «Все в порядке, – подумала я. – Ты не знаешь, что оно про Чарли».
Она прочитала стихотворение дважды – я заметила это, наблюдая за тем, как ее взгляд движется по странице.
– Очень мило, – сказала мама.
Она держала лист очень осторожно, словно он был более хрупким, чем остальные.
– Думаю, да. Немного слащавое.
Было тяжело смотреть на то, как она держит стихотворение в руках, мне хотелось побыстрее покончить с ним, хотелось, чтобы она положила его на место. Поэтому мои слова прозвучали резче, чем я рассчитывала.
Нахмурившись, она вопросительно посмотрела на меня:
– Слащавое?
Я пожала плечами:
– Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Обычное стихотворение о любви.
Она медленно покачала головой:
– Дорогая… мне не кажется, что это любовное стихотворение. – Она помолчала. – Или, может, оно и правда о любви, но не о романтической.
Мама словно говорила загадками.
– Не понимаю, о чем ты.
Она встала с кровати и передала мне листок.
– Прочитай его снова, – сказала она. – Не спеши. Дай себе достаточно времени.
А потом она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Я услышала, как щелкнул замок.
Я взяла стихотворение, мужественно приготовившись увидеть Чарли глазами Анны, теперь уже зная, чем кончилась их история. Я прочитала его, медленно, задумчиво, ожидая, что почва вот-вот уйдет у меня из-под ног. Я прочитала его снова. И снова. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять. Потому что сначала мне показалось, что оно о парне. Потому что эта версия сходилась с тем, что я пыталась найти. Потому что Анна надела платье. Но я ошибалась. Я ошибалась в этом, как и во многом другом. Потому что оно было не про Чарли. И даже не про Ника. И вовсе не про какого-нибудь парня. Оно было про меня. Оно было про нас.
Мне так многое нужно тебе рассказать!
На закате начну – не управлюсь к рассвету.
Но открыта тебе моих мыслей тетрадь
И заранее будто известны секреты.
Быть вдали от тебя, как всегда, тяжело.
Быть так близко, что слышен стук сердца, – не лучше.
Ты ступаешь так твердо, глядишь так светло,
Что я вечно считаю себя отстающей.
Но я знаю одно: если ты упадешь,
Мое сердце затихнет испуганной птицей
И, пока мою руку ты вновь не возьмешь,
Не продолжит ни плакать, ни верить, ни биться.
Глава 72
Мы с Сарой начали бегать вместе. Пробежки получались короче, чем когда-то с Ником, и мы бегали по другому маршруту. Иногда ей надоедало поддерживать постоянный темп, и она уносилась вперед быстрее ветра, а потом ждала, пока я ее догоню. Я сказала ей, что наши пробежки – хорошая подготовка перед занятиями кроссом осенью. Думаю, у меня будет хорошо получаться. Думаю, даже лучше, чем у Сары. Но я не говорила ей об этом. Еще рано.
Иногда к нам присоединяется Мона. В таких случаях Сара, смирившись, пробегает с нами весь маршрут. На этих пробежках мы особо не разговариваем, даже когда мы втроем. Мы не говорим ни о Чарли, ни о той ночи. Не говорим о том, сколько наркотиков нашла полиция, обыскав его комнату и его шкафчик, или о том, что будет, когда нас вызовут давать показания против него. Не говорим о том, как уволился его отец. По официальной версии он «решил проводить больше времени со своей семьей», а по неофициальной – его заставили уйти после того, как выяснилось, что он не передал для анализа взятые у Анны образцы и врал, чтобы прикрыть своего сына. Может, настанет время, когда мы сможем говорить обо всем этом. А может быть, и нет.
О Брайане мы тоже не говорим, хотя и по иной причине. Не говорим о том, как они с Моной иногда сидят напротив друг друга за обедом в дальнем конце столовой. Мы с Сарой пытаемся не слишком обращать внимание на них, пытаемся не замечать, что большую часть времени они не разговаривают и уж точно не касаются друг друга. Это их личное дело, что бы ни происходило между ними. Но их безмолвное общение выглядит как надежда, как начало чего-то нового.
Думаю, Анне бы понравились эти перемены. Думаю, ей бы понравилось, что мама недавно принесла с чердака фотоальбом и мы вместе просмотрели его, разглядывая старые фотографии из ее школьных времен. На одном фото она была рядом с королевой школьного бала, ее волосы блестели от лака, а на лице сияла огромная улыбка. Улыбка Анны. Не знаю, почему я никогда раньше этого не замечала. Иногда я рассказываю Анне обо всем, что она пропускает. Обо всем, что, как мне кажется, ей хотелось бы узнать. Иногда я почти верю, что она может меня услышать. Иногда я почти слышу, как она отвечает.