[18], на пальце блестело обручальное кольцо.
– Правильно ли я расслышала – у вас для меня сообщение от Г. М.? – спросила она ровным голосом.
– Да, если вы мисс Хьюм.
Реджинальд Ансвелл отошел к вешалке для шляп, откуда вскоре показалась его широкая, обаятельная улыбка в обрамлении разнообразных головных уборов.
– Что ж, я пойду, Мэри.
– Спасибо за все, – откликнулась она.
– Да ерунда, справедливый обмен, – весело сказал Ансвелл. – Мы договорились, верно?
– Ты меня знаешь, Редж.
Во время этого загадочного диалога ее голос оставался спокойным и тихим. Когда Ансвелл кивнул и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, она проводила меня в комнату слева по холлу. Мы очутились в небольшой гостиной с телефоном на столике между двумя окнами и ярко горящим огнем в облицованном мрамором камине. Она взяла у меня конверт и, ломая печать, подошла к огню. Прочитав послание, бросила его в камин и, не отрывая взгляда, ждала, пока оно не сгорело дотла. Потом посмотрела на меня яркими глазами.
– Передайте ему «да, да, да»! Нет, подождите, не уходите. Вы были утром в суде?
– Был.
– Присядьте, пожалуйста, на минутку. Возьмите сигарету в том ящичке. – Она опустилась в широкое низкое кресло у камина, подложив одну ногу под себя. В блеске огня ее волосы казались пышнее. – Скажите, это было… ужасно? Как он держался?
Она имела в виду не Г. М., и я сказал, что мистер Ансвелл вел себя очень достойно.
– Я так и знала. Вы на его стороне? Пожалуйста, возьмите сигарету, – настаивала она. Я взял со столика портсигар и протянул ей, затем дал прикурить (она держала сигарету обеими руками, которые слегка дрожали и были очень нежны, и неотрывно смотрела на пламя спички). – Обвинению многое удалось доказать? Что бы вы подумали на месте присяжных?
– Не так уж много. Они сказали вступительную речь, были вызваны два свидетеля, но их допрос занял слишком много времени. Мисс Джордан и Дайер…
– Ну, их я не опасаюсь, – рассудительно произнесла Мэри Хьюм. – Джимми нравится Амелии – она обожает рассуждать о любви двух юных сердец. Он бы понравился ей еще больше, если б она не была так привязана к отцу. – Мисс Хьюм нерешительно помолчала. – Я… я никогда не была в Олд-Бейли. Расскажите, как там относятся к свидетелям? Кричат им в уши, нападают и обличают, как в кино?
– Разумеется, нет, мисс Хьюм. Ничего подобного.
– Впрочем, это не важно. – Глядя в камин, она выдохнула длинную струю табачного дыма, посмотрела, как та возвращается назад, отразившись от пламени, и повернулась ко мне. – Послушайте, вы могли бы поклясться мне перед Богом в том, что с ним все будет в порядке?
– Мисс Хьюм, Г. М. о нем позаботится, можете не сомневаться.
– Я знаю. Правда. Ведь я первая обратилась к Г. М. Это случилось месяц назад, когда солиситор отказался вести дело Джимми, потому что не поверил ни единому его слову. Я… я не пыталась ничего скрывать, – невразумительно объяснила она, очевидно полагая, что я понимал, о чем идет речь. – Просто я не знала и не могла догадаться, что это как-то связано… Сначала Г. М. сказал, что не в состоянии мне помочь, орал на меня, метал молнии. Боюсь, я тогда заплакала… Он еще немного побушевал, а потом сказал, что согласен взять дело. Мои показания могут слегка помочь Джимми, но вряд ли его спасут. А как Г. М. намерен его спасти, у меня нет ни малейшего представления. А у вас?
– Никто никогда не знает, что у него на уме, – признался я. – Но раз он так упорно хранит молчание, то наверняка что-то задумал.
Она взмахнула рукой:
– Наверное, вы правы. Но я не успокоюсь, пока не узнаю. Какой толк вечно твердить, что все будет хорошо?
В ее голосе звучало неподдельное чувство. Она встала с кресла и принялась ходить по комнате, обхватив себя руками за плечи, будто замерзла.
– Когда я рассказала ему все, что знаю, он обратил внимание лишь на две вещи, которые, по-моему, не имеют никакого отношения к делу. Первая – что-то насчет окна Иуды, а вторая – спортивный костюм дяди Спенсера.
– Спортивный костюм? Он-то тут при чем?
– Костюм исчез.
Я моргнул. Мисс Хьюм явно пыталась мне что-то объяснить. Мне было позволено разговаривать с ней о деле, но теперь я мог только молчать.
– Обычно он висит в шкафу, а теперь его там нет, – сказала девушка, усаживаясь обратно в кресло. – И я совсем уж не понимаю, при чем здесь штемпельная подушечка.
Я не мог не разделять ее беспокойство. Если линия защиты Г. М. включает в себя окно Иуды, спортивный костюм и штемпельную подушечку, это должна быть весьма удивительная линия защиты.
– Я имею в виду подушечку, что лежала в кармане спортивного костюма; мистеру Флемингу она была очень нужна. Я… я думала, вы что-то знаете. Теперь и подушечка, и костюм пропали. О боже, я не знала, что в доме кто-то есть…
Последние слова она прошептала так тихо, что я едва их услышал. Она встала, бросила сигарету в камин и тут же превратилась в спокойную гостеприимную хозяйку дома с лицом не более выразительным, чем печеное яблоко. Я обернулся и увидел доктора Спенсера Хьюма, быстро, но бесшумно входящего в комнату (как будто именно так было принято ходить в этом доме после того, что случилось).
Его круглое лицо (волосы по-прежнему идеально расчесаны, с пробором примерно в четверть дюйма толщиной) по-родственному выражало симпатию и беспокойство. Слегка выпуклые глаза, в точности как у покойного брата, если верить фотографиям, равнодушно скользнули по мне, обшаривая комнату.
– Здравствуй, дорогая, – беспечно сказал он. – Ты не видела мои очки?
– Нет, дядя. Уверена, их здесь нет.
Доктор Хьюм ущипнул себя за подбородок, внимательно оглядел стол и каминную полку и наконец остановил свой вопросительный взгляд на мне.
– Это мой друг, дядя Спенсер. Мистер…
– Блейк, – откликнулся я.
– Как поживаете? – равнодушно произнес доктор Хьюм. – Кажется, я вас знаю, мистер Блейк. Мы раньше не встречались?
– Ваше лицо мне тоже знакомо, доктор.
– Возможно, сегодня утром на процессе, – предположил он. Покачав головой, доктор Хьюм выразительно посмотрел на девушку; невозможно было поверить, что буквально несколько минут назад жизнь в ней била ключом. – Скверное дело, мистер Блейк. Не утомляйте Мэри слишком долго, хорошо?
– Как проходит суд, дядя Спенсер? – быстро спросила она.
– В точности как и ожидалось. К несчастью… – (Мне еще предстояло узнать, что он часто начинал свою речь в обнадеживающей манере, а затем хмурил брови и произносил: «К несчастью…») – Боюсь, что вердикт может быть только один. Конечно, если Мерривейл знает свое дело, он привлечет к суду врача, чтобы установить невменяемость. К несчастью… Вот те на! Я вспомнил, где видел вас, мистер Блейк! Не вы ли разговаривали с секретаршей сэра Генри в центральном зале Олд-Бейли?
– Сэр Генри и я были партнерами на протяжении многих лет, доктор Хьюм, – признался я.
Он посмотрел на меня с интересом:
– Вы участвуете в процессе?
– Нет.
– Хм… Могу ли я спросить вас (строго между нами), что вы думаете об этом скверном деле?
– Разумеется, мистер Ансвелл будет оправдан.
Возникло молчание. Комната освещалась лишь огнем из камина; день за окнами сделался темным и ветреным. Я не знал, удалось ли мне подпустить «немного загадочного беспокойства». Доктор Хьюм задумчиво достал из кармана жилета черные в полоску очки, аккуратно водрузил их на нос.
– Виновен, но невменяем, вы имеете в виду?
– Вменяем и невиновен.
– Но это абсурдно! Чрезвычайно абсурдно! Этот человек безумен. Взять лишь его показания насчет виски… Извините, я, пожалуй, не должен это обсуждать. Полагаю, меня позовут сегодня днем в качестве свидетеля. Кстати, я всегда считал, что свидетелей обычно держат вместе под охраной, как присяжных заседателей; но оказалось, что так делается лишь в особых случаях. Обвинение не считает нужным поступать таким образом в этом деле, потому что оно слишком… очевидное.
– Если вы свидетель обвинения, дядя Спенсер, – сказала девушка, – разве они разрешат вам сказать, что Джимми сумасшедший?
– Скорее всего, нет, дорогая, но я попытаюсь это предположить. Я обязан сделать это ради тебя. – Он сурово посмотрел в мою сторону. – А теперь послушайте, мистер Блейк. Я уважаю вашу позицию. Понимаю, что вы пытаетесь утешить Мэри, подбодрить ее, пока не закончился суд. Но подавать ей напрасные надежды, сэр, это просто бессердечно! Именно так: бессердечно, по-другому не назовешь. Мэри, не забывай, что твой бедный отец лежит там, под землей, убитый, – пусть это служит тебе поддержкой. – Он замолчал и посмотрел на часы. – Мне пора идти, – поспешно сказал он. – Как говорится, время и прилив никого не ждут. Да, кстати… Мэри, я слышал, ты несла какую-то чепуху о моем коричневом твидовом костюме?
Она теперь сидела на стульчике у камина, обхватив руками колени. Отвечая на вопрос, мисс Хьюм вскинула голову:
– Прекрасный костюм, дядя Спенсер. Он стоил двенадцать гиней. Разве вы не хотите его вернуть?
Он смотрел на нее с участием:
– Вот, Мэри, прекрасный пример того, как люди, пережившие тяжелую утрату, цепляются ко всяким пустякам. Боже всемогущий, зачем тебе понадобился мой костюм? Я же говорил, что отправил его в химчистку. Разумеется, в свете прочих событий я и думать о нем забыл! И никого за ним не послал, поэтому он до сих пор там, я полагаю.
– Но…
– Ты меня понимаешь, не так ли, дорогая?
– Да, – ответила она. – Выходит, ты отправил этот костюм в химчистку вместе со штемпельной подушечкой и резиновыми печатями в карманах? А как насчет турецких тапочек?
Эти слова, сами по себе маловразумительные, не должны были вызвать беспокойство. Однако, услышав их, доктор Хьюм снял очки и трясущейся рукой положил их обратно в карман. В этот момент я заметил, как у двери шевельнулись портьеры и между ними возник худой седовласый мужчина с малопримечательным лицом. Я не мог хорошенько его разглядеть, так как в комнате царил полумрак. Одной рукой он вцепился в портьеру и, казалось, с силой ее перекручивал.