ади всего святого, в таких случаях кладут мужчины в свой чемодан в первую очередь? Твидовый спортивный костюм, да здравствует Англия!
Проследите на минутку за моей незамысловатой нитью рассуждений. В шесть тридцать девять (смотри таблицу) Флеминг просит Амелию съездить в больницу за Спенсером. В эту же минуту, не успев и вздохнуть, он высказывает идею снять отпечатки пальцев. Если бы только, говорит он, у нас была штемпельная подушечка. Дайер вспоминает про подушечку в спортивном костюме и выходит из комнаты. Не забывайте, что женщина по-прежнему там (опять же смотри таблицу). Она все это слышит. Почему же в таком случае мисс Джордан не сказала: «Нет смысла искать костюм наверху, он в чемодане, который я оставила в коридоре»? (Даже если бы она достала подушечку из кармана, прежде чем упаковать костюм, она должна была сказать: «Не ищите в костюме; я положила подушечку в такое-то место».) В любом случае почему она промолчала? Не могла же она забыть, какие вещи положила в чемодан? Амелия Джордан – женщина очень практичная, которая, работая на Эйвори Хьюма, привыкла обо всем думать и помнить. Однако она молчит. Почему?
Обратите внимание еще на одну деталь: костюм так и не был обнаружен. Он как будто исчез навсегда, а вместе с ним – красные турецкие тапочки (они бросаются в глаза, поэтому их пропажу легко заметить). Становится ясно, что чемодан исчез вместе со всеми вещами.
Знаем ли мы, что еще пропало тем вечером? Еще как знаем, черт возьми! Пропал арбалет. Давайте подумаем: короткий арбалет с широким полукружьем… В небольшой саквояж он, конечно, не влезет, однако прекрасно уместится в чемодане, с глаз долой.
Г. М. раздраженно пытался раскурить потухшую сигару. Честно говоря, я полагал, что это дело стало одним из лучших в списке его побед, однако не спешил ему об этом говорить, зная, что он лишь примет мои слова как должное и потешит себя очередной мистификацией за наш счет.
– Продолжайте, – попросил я. – Вы ни намеком не дали нам понять, что убийцей была мисс Джордан, вплоть до заключительной речи в суде. Но вы всегда поступаете по-своему. Так что продолжайте.
– Предположим, – сказал Г. М. с максимально довольным лицом, на которое был способен, – предположим, чисто теоретически, что арбалет убрали в чемодан; становится сразу ясно, почему женщина не проговорилась Дайеру о том, что костюма наверху нет. Не могла же она допустить, чтобы дворецкий открыл чемодан и обнаружил арбалет. Ей нельзя было себя выдать. Однако что же дальше? Дайер направляется на второй этаж, и она, должно быть, решила – готов побиться об заклад, – что, как только пропажа костюма будет установлена, все выйдет наружу. Из мешка выскочит кот с оглушительным «мяу». Дайер скажет: «Мисс, не могли бы вы открыть чемодан, нам необходима штемпельная подушечка». Поэтому ей нужно было вынести чемодан из дому как можно скорее. К счастью, у нее появился великолепный повод: она должна поехать за доктором. Флеминг оставался в кабинете, Дайер был наверху – она могла схватить чемодан и незаметно дойти с ним до машины.
До тех пор я ступал по надежной почве, однако потом…
– Подождите минутку, – перебила его, нахмурившись, Эвелин. – Кое-чего я не понимаю; не могла понять с самого начала. Что находилось в чемодане? В смысле, кроме одежды дяди Спенсера.
– Вот вам список, – ответил Г. М. – Один арбалет. Один хрустальный графин. Один початый сифон. Одна бутылочка с настоем, который способен перебить запах виски. Одна отвертка и два стакана.
– Именно. Об этом я и говорю: зачем было уносить из дому и прятать столько предметов? Зачем им нужны были два стакана? Не проще было вылить отравленный виски из графина, помыть его и наполнить чистым напитком? Затем помыть два стакана, вернуть их на место и долить в сифон содовой? Разве это вызвало бы подозрения? Я не говорю про арбалет – он был частью плана убийцы, не Хьюма. Однако что насчет всего остального?
Г. М. издал сдавленный смешок:
– Вы забываете, что изначально обо всем знали лишь Эйвори и Спенсер.
– И что с того?
– Из той небольшой картины событий, которую мы обрисовали, – продолжал Г. М., жестикулируя сигарой, – становится ясно, что Дайер ничего не знал. Как и (предположительно) Амелия Джордан. Реджинальд Ансвелл, приятный молодой человек, должен был войти в дом и остаться в кабинете с Эйвори. С этого момента и до тех пор, пока Реджинальд не был обнаружен в виде бормочущего шизофреника, как Эйвори мог покинуть кабинет? В доме все время кто-то находился: когда Дайер пойдет за машиной, в доме останется Амелия, когда Амелия поедет за Спенсером, останется Дайер. Теперь понимаете? Эйвори не мог пробраться на кухню, чтобы незаметно вылить виски, помыть графин, наполнить его снова и вернуться в кабинет, пока его гость лежал там без сознания с открытой дверью. Это было очень трудно провернуть, особенно когда свидетель в доме предупрежден о возможных неприятностях (Дайер и, конечно, Амелия были начеку). Точно так же Эйвори не мог вымыть и вытереть стаканы или показаться с сифоном в руке. Нет, он должен был затаиться в своем кабинете. Именно поэтому я придавал такое значение тому, что поначалу только двое были посвящены в план.
Пора заканчивать с этой частью истории и показать, как мои подозрения в виновности Амелии превратились в неоспоримый факт. Эйвори подготовил все необходимое согласно плану: в буфете на верхней полке стоял графин с отравленным виски, в нижнем ящике – его дубликат, второй сифон и чистые стаканы. Ради бога, не забывайте, что в задумке Эйвори Хьюма не было места полиции. Тщательного обыска кабинета не предполагалось. Он лишь хотел обмануть трех простодушных свидетелей, своих свидетелей, которые не стали бы потом ходить вокруг и все вынюхивать. Ему лишь требовалось подменить графин, сифон и стаканы, заперев их в нижнем отделении буфета. Он мог избавиться от них позднее, когда бормочущего Реджинальда уведут в психушку. Посмотрите на заметки инспектора Моттрема к чертежу дома: ключ от буфета был найден в кармане покойного.
Однако, став частью плана, Амелия не пожелала оставлять эти улики в кабинете, где собиралась убить Эйвори Хьюма. Потому что на сцену выйдет полиция, которой нельзя было позволить найти настоящий графин и прочее; эти предметы необходимо убрать из дому, иначе парень, который валялся без сознания в кабинете, не попадет под арест.
– Она мне нравится, – внезапно сказала Эвелин. – Черт возьми, я имею в виду…
– Хочу вам кое-что прочитать, – сказал Г. М.
Он выдвинул ящик в столе и достал одну из тех ужасных папок с синей каемкой, на которые я вдоволь насмотрелся в прошлом (эта, впрочем, еще не успела покрыться пылью). Раскрыв папку, Г. М. изрек:
– Вы уже слышали, что она скончалась в больнице Святого Варфоломея прошлой ночью, однако прежде успела сделать заявление. У меня здесь его копия, зачитаю вам несколько абзацев.
Я работала на него четырнадцать лет. Точнее будет сказать, вкалывала из последних сил. Однако я не возражала, потому что долгое время полагала, что люблю его. Надеялась, что после смерти супруги он женится на мне. Я ошибалась. Другие мужчины предлагали мне руку и сердце, но я всем отказала, потому что ждала предложения от него. Но он лишь твердил о вечной памяти своей покойной жене. Мне некуда было идти, поэтому я осталась экономкой в его доме.
Я знала, что он упомянул меня в своем завещании, отказав мне пять тысяч фунтов. Эти деньги были единственным, чего я ждала в своей одинокой жизни. Потом мы узнали о помолвке Мэри, и он поделился со мной безумной идеей поменять завещание, отказав все до последнего пенни внуку, который еще даже не появился на свет. Самое ужасное было то, что я сразу поняла – он действительно намерен это сделать. Я не могла этого допустить и не собиралась…
…Конечно, мне с самого начала было известно обо всем, что он задумал со Спенсером и доктором Треганноном, хотя Эйвори об этом не подозревал. Он считал, что женщину нельзя посвящать в такого рода дела, поэтому ничего мне не сказал. Должна кое-что уточнить: мне очень нравится Мэри; я бы ни за что не убила Эйвори, если бы знала, что во всем обвинят мистера Кеплона Ансвелла; этот Реджинальд шантажировал Мэри, и я решила, что, подставив его, воздам ему по заслугам. Откуда мне было знать, что к нам пришел не тот человек?
– Амелия Джордан говорит правду, – заметил Г. М. – Отчасти поэтому она и слегла с воспалением мозга – когда поняла, что натворила.
– Однако она не призналась, – заметила Эвелин. – Напротив, поклялась в суде, что старик Эйвори с самого начала был настроен против Джима Ансвелла.
– Она защищала семью, – ответил Г. М. – По-вашему, это так уж странно? Нет, думаю, вы ее понимаете. Она защищала свою семью и себя заодно.
Я сказала Эйвори, что знаю о его планах, примерно за пятнадцать минут до того, как убила его. Когда Дайер ушел за машиной, я спустилась с багажом, пошла прямиком к кабинету, постучала в дверь и сказала: «Я знаю, что вы опоили его брудином; в доме больше никого нет, так что откройте дверь и позвольте мне вам помочь».
Как ни странно, он почти не удивился: ему нужна была помощь; он никогда раньше не совершал бесчестных поступков, поэтому оказался рад моей поддержке. Что ж, это был и мой первый бесчестный поступок, однако я была намного искуснее в таких делах. Он это почувствовал и стал делать все, что я ему велела.
Я сказала, что глупо надеяться на то, что капитан Ансвелл – я тогда полагала, что на полу лежал он, – не поднимет страшный шум, придя в сознание, и не потребует обыскать весь дом. Я напомнила ему, что должен прийти мистер Флеминг, который тоже наверняка будет настаивать на обыске, чтобы найти графин, стаканы и прочее. Он понял, что я права, и испугался. Прошло, думаю, семь лет с тех пор, как я его разлюбила; в тот момент я его ненавидела.
Дальше я сказала, что оставила свой саквояж за дверью и через несколько минут собираюсь уехать из города. Почему бы мне не забрать все улики с собой, а потом избавиться от них по дороге? Он сразу со мной согласился.