Кен был человеком общительным и мобильным. Выискивая технические новинки, он мотался по всему миру. Деньги интересовали его не больше, чем наука. Найдя что-то любопытное, он сперва разбирался в механизме, в тонкостях, в принципе работы, а потом помогал найти покупателя. В России Кен бывал чаще, чем в Японии. Томск он называл Меккой для ученых. О японцах говорил "эти японцы" и саке предпочитал водку.
Это он свел японскую корпорацию с украинскими академиками, а после того, как стало окончательно ясно, что им не сработаться, должен был забрать у академиков японские пятьдесят тысяч долларов.
Корпорация отказалась от мысли продолжать работу с Украиной. У нее и без того было чем заняться. А Кену эта мысль по-прежнему казалась привлекательной. На украинские полимеры у него был еще один заказчик. Заказчика звали Масатоши Маруяма. И он тоже мало чем напоминал типичного японца.
Масатоши Маруяма много пил. Выпив, он любил садиться за руль и гнать так быстро, как только мог. Штрафы платил аккуратно и смеялся: я богатый, меня никто не тронет. У Масатоши Маруямы было три завода электроники - на Филиппинах, в Индонезии и в Японии. Он ничего не смыслил в полимерах, но специально для работы с нами взял на службу химика. Масатоши Маруяма был настойчив. Он видел применение дешевым украинским полимерам, не хотел терять времени и всех торопил. Встречу назначили в Томске у директора Института высоких напряжений.
Кен встречал нас в Томске. Мы с японцами прилетели из Домодедова одним самолетом. Рейс несколько раз переносили, и все время, проведенное в зале ожидания, я с сочувствием наблюдал за двумя суматошными японцами, которые ни слова не понимали по-русски и метались между справочными бюро и стойками регистрации. Я тогда не знал, что это и были Масатоши Маруяма с его химиком.
Вот этот наемный химик потом все и завалил. Он-то как раз был правильным японцем. Он много улыбался, кланялся и опять улыбался. Меня он называл Алекзандер-сан и благодарил за ученую демонстрацию. Не знаю, что он нашел в ней ученого, я просто показал, как работают три полимера Кузьмина. Для японцев мы решили расширить наш ассортимент.
Переговоры разделились на две части. Сперва я рассказывал про наши полимеры, клеил керамику и пропитывал бетон, а потом японцы долго обсуждали увиденное. Они говорили по-японски, резко и громко. Должно быть, лет пятьсот назад так выглядел военный совет самураев.
Наконец они приняли решение и Кен перешел на английский.
- Господин Масатоши Маруяма решил заключить с вами контракт. Его интересуют все ваши полимеры, - сказал мне Кен. - Все три. Поздравляю вас. Должен предупредить, что я был против, но их двое, - кивнул он головой в сторону японцев, - и работать вам предстоит с ними.
- А почему вы были против? - удивился я.
- Вы показали нам три полимера. Первый очень плохо пахнет. У него ядовитый запах. В Японии на такой материал будет сложно получить разрешение и тяжело продать. Второй содержит растворитель - ацетон. В Японии стараются не применять материалы с ацетоном в качестве растворителя. Лучше - на воде. Третий, на мой взгляд, не технологичен. Но, повторяю, мое мнение в этом случае не имеет решающего значения - работать вы будете с господином Масатоши Маруямой.
Около года вели мы переписку с Маруямой и его химиком, прежде чем первая пробная партия - тонна клея, того самого, с плохим и ядовитым запахом, улетела в Японию. На этой тонне все и закончилось. Один компонент этого клея был взрывоопасным, и, чтобы не отправлять его самолетом, мы поручили химику Маруямы приготовить этот компонент самостоятельно. Мы очень подробно описали методику и порядок изготовления этого компонента, чтоб он, не дай Бог, чего-нибудь не перепутал. Но он перепутал все, а скорее всего, он вообще не читал наших писем. Он сделал этот компонент на воде, и клей не клеил. Не то что не клеил, он вспучивался, пенился, сильно нагревался и пер раскаленной массой из канистр и сосудов, как Мишкина каша из рассказа детского писателя Носова.
Японцы нервничали. Японцы писали нам сперва встревоженные, а потом грозные письма. Но мы о воде не догадывались и не могли ничего понять, - у нас клей не вспенивался и не нагревался. Он делал то, что положено клею, клеил. Потом, когда отношения уже были порядком подпорчены, пришло покаянное письмо от химика. Он извинялся, извинялся, извинялся и просил прощения за свою ошибку. На бумаге это выглядело, как настоящее харакири.
Отправленная в Японию тонна пропала почти полностью. Начинать заново не было ни сил, ни желания. А вскоре подоспел тихоокеанский экономический кризис, и Масатоши Маруяма бросился спасать свои заводы на Филиппинах и в Индонезии. Ему стало не до нас.
Последнее письмо по этой сделке я получил не от него, а от Кена. Кен писал, что с Масатоши Маруямой больше не работает, что потерял на этой клейкой истории семьдесят тысяч собственных денег. Отдельным абзацем Кен сообщал, что Маруяма уволил своего химика.
- Надо же, - удивилась Лена. - Все как у нас. А говорят, японцы такие-растакие пунктуальные...
- Японцы разные. Как и мы. Обобщать надо аккуратно.
Из той, уже давней, поездки в Томск, с которой началось мое знакомство с японцами, я привез два ярких впечатления. Второе было от японцев. А первое - от Томска. Еще с университетских времен, с тех пор, когда я работал над курсовой и едва не каждый день бывал в Институте теорфизики, мне запомнилось удивительное ощущение интеллектуально насыщенной среды. Само присутствие в помещении нескольких человек с нерядовым интеллектом создает своего рода поле. И его нельзя не почувствовать. Как в воздухе перед сильной грозой... Тогда я крепко запомнил это ощущение. Мне не хватало его все прошедшие годы. В аудиториях томских институтов я ощутил и узнал его сразу. И не хотел уезжать. Кен был прав, Томск - это Мекка для ученых.
Рассказывал я долго. Когда закончил - уже темнело.
- Но это же не все? - спросила меня Лена. - А дальше... Потом - что?
- Лена, потом было много чего. Обо всем вот так не расскажешь.
- Но вы должны понять... - Она поморщилась, с трудом подбирая слова. Мне нужна ниточка, я не знаю, за что зацепиться, я не могу объяснить себе исчезновение Димы.
- Это я как раз понял. Потому и рассказывал подробно. Но к Митьке, как вы видели, все это прямого отношения не имело. Он оставался в Киеве и работал...
- И все-таки я бы хотела послушать еще... Может быть, что-то...
- Хорошо, - согласился я. - Конечно. На днях вам позвоню. А могу прислать письмо. Хотите? По электронной почте.
* * *
A.Davidov
От: A.Davidov [davidov@ener.kiev.ua]
Отправлено: 31 мая 2001 г. 11:36
Кому: Dim Khvoshchinsky (Эл. почта)
Тема: финны в истории
Здравствуйте, Лена!
Что у Вас нового? Если что-то есть, звоните мне, пишите... Лучше, звоните.
Вчера я обещал рассказать Вам о финнах. Вот, пожалуйста, читайте.
Финнов от японцев отделяло три года. Вообще довольно условный срок. Три года отделяло Таллин от Томска. А если считать время между последним письмом от Кена и первым от Олева, то одних от других вовсе ничего не отделяло. Кен написал мне о потерянных семидесяти тысячах (до сих пор не могу понять, как у него столько набралось), когда переписка с Олевом уже началась. В промежутке между японцами и финнами с нами пытались поработать две фирмы - из Турции и Израиля. Но турки, по-моему, просто ничего не поняли из наших объяснений, а ребята из Израиля поняли даже больше, чем мне хотелось. Они сразу стали требовать такие цифры, которых я и японцам-то не решался давать. При всем доверии и хорошем к ним отношении.
Дела у нас в то время шли уже не очень хорошо, и мы понимали, что дальше лучше не будет. На рынке начали появляться полимеры европейского производства. По качеству они напоминали наши, были, правда, дороже, но дилеры при заключении договоров предлагали такие взятки, каких мы себе позволить не могли. И ряды наших заказчиков, без того не слишком многолюдные, редели день ото дня.
Олев нашел нас через Интернет. Он, как и Кен, выступил посредником, но в отличие от японца наукой никогда не занимался. Олев жил в Таллине. До распада Союза служил в КГБ и работал в Швеции. Олев был эстонцем. Под видом журналиста одной из эстонских газет он занимался в Швеции техническим шпионажем. Тоже своего рода посредническая деятельность. Кроме эстонского, русского и английского, Олев знал шведский и финский языки. Теперь дорогу в Швецию ему закрыли. В Америку тоже не пускали. Олев работал с изобретателем из Финляндии. Подыскивал нужные технологии, сводил с людьми и фирмами. Переводил.
Технари из КГБ и в Киеве встречались мне нередко. Они находили нас в разных справочниках, предлагали познакомить с китайцами или иранцами, брали рекламные проспекты, звонили какое-то время, что-то уточняли и исчезали навеки. Дело привычное.
Прежде чем договориться о встрече, мы вели переписку с Олевом около года. Он задавал разные вопросы, я отвечал, он пропадал, потом появлялся и задавал новые вопросы. Наконец решили встретиться в Таллине. Финны, Олев и я... Речь шла уже о создании фирмы.
С деньгами у нас тогда было плохо, и в Таллин я поехал поездом. Через Петербург. Взял с собой пятьсот долларов. На всякий случай. Из этих пятисот четыреста пришлось оставить в Петербурге. Я приехал перед обедом, а поезд на Таллин уходил поздно вечером. За эти полдня меня в Питере успели ограбить. Незабываемое впечатление. Оно стоило тех четырех сотен. Есть же экстремальный туризм. За опасность люди готовы платить приличные деньги. Так вот, я купил ее очень недорого. За беседу с группой решительно настроенных чеченцев в самом центре чужого города, в мрачной тени промозглых февральских сумерек понимающие люди заплатили бы гораздо дороже. Я уверен. Но я тогда думал не об этом. Мне нужно было попасть в Таллин, а не в горный аул где-нибудь на границе с Дагестаном.
- Как доехали-и? - спросил, встречая меня на вокзале, Олев. Эстонский акцент - слегка удлиненный последний слог, был едва различим в его русской речи.