- Мне нужно быть сильной, - размазывая сопли по лицу, твердила я.
- Я не знаю никого сильнее тебя, - вытирая меня платком, убеждала Мурзя.
***
Почему она обняла меня?
Мои руки, словно плети, безвольно болтались вдоль туловища. Все мое естество отчаянно отталкивало эти объятия. Они были чужими и неприятными до тошноты, холодными и коварными. Такие привычные, но такие наигранно фальшивые.
Мне стало понятнее, когда я, подняв голову, обнаружила, что наша квартира заполнена людьми. Со всеми этими переживаниями у меня из головы совсем вылетело, что маму еще нужно будет хоронить.
Тяжелый деревянный ящик, стоящий посреди зала на трех старых табуретках. Гроб, обитый дешевой красной замшей. А в нем мама. В застывшей позе. С руками, сложенными на груди. В бежевом брючном костюме, который она никогда не любила.
Как она могла? Это неправильно! Где мамины любимые клетчатые платья? Подошло бы любое! Мама никогда не обретет покой, пока ей некомфортно!
- Нужно ее переодеть, - сказала я на ухо сестре и бросилась снимать сапоги.
- Не ори так, - гневно скривив губы, зашипела она в ответ. – Приди в себя. Пока ты где-то шаталась, я все организовала. Так что просто скажи спасибо и прекрати истерику!
Ее руки больно вонзились в мои плечи. Глаза угрожающе буравили мое лицо. Я заметила, что ее трясет. Эти вибрации вернули меня к реальности. Круги под глазами сестры, опухшие щеки, красный нос, - все это напомнило мне, что она тоже потеряла маму.
Я остановилась, чтобы одним взглядом дать ей понять, что не прощу никогда. Аня не опустила глаз. Но мне так и не удавалось разглядеть в них ничего кроме равнодушия.
- Раздевайся и веди себя достойно, - приложив платок к черным от туши слезам, - сказала она.
Не помню, как сняла и повесила шубу. Помню, что передо мной мелькало много людей: знакомых, малознакомых, совершенно чужих. Все в черных одеждах и со скучающим выражением лица.
Кивнув каждому в знак приветствия, я села на диван возле гроба и осторожно дотронулась до маминой руки. Так странно: вместо тепла ощущался лишь лед. Ее конечности были твердыми, как дерево, и холодными, как гранит. Это была все та же мама, только похожая на лежащую без движения статую с закрытыми глазами. Мозг отказывался верить в то, что переде мной всего лишь ее бренная оболочка.
Я сидела и ждала, когда же она моргнет. Но это не происходило. Грудь не вздымалась в такт ее дыханию, губы не шевелились, веки не дрожали. Наклонившись вплотную, я не услышала ударов сердца, и все равно продолжала надеяться на чудо.
Аня заливалась слезами. Ее отчаянными рыданиями пропитался весь воздух в комнате. И был у них такой же приторный привкус, как и у ее объятий.
- Не плачь, она в лучшем из миров, - доносилось с одной стороны.
- Бедная деточка, - с другой.
- Ах, если бы я была здесь, - отвечала Аня, сморкаясь в платок, - был бы шанс спасти ее!
- Не вини себя, маленькая, ты ведь училась.
- Да, мне хотелось вытянуть свою семью из нищеты!
И новый поток рыданий обрушивался на комнату. И миллион сочувственных слов и поглаживаний опускался на ее плечи.
Я прижала голову к гробу, закрыла уши и стиснула зубы. Свою печаль мне не хотелось делить ни с кем.
- Нам так жаль, так жаль! – Их причитания становились еще громче. - В это невозможно поверить!
- Смотрите, - в меня летели десятки косых взглядов, - она даже не пролила ни единой слезинки. Неужели не стыдно перед матерью?
- О, не вините ее, она слишком молода, - слышался Анин шепот, - Марьяна не знала, как правильно ухаживать за такими больными. Мало бывала дома, чтобы вовремя заметить. Подростки кроме себя ничего не замечают.
Я почувствовала, как перед глазами темнеет. Даже стены в этом доме сгорбились от моей боли, воздух стал удушливым и серым, окна сузились до размеров спичечной головки. Мои щеки горели, голова гудела, а чувства закручивались, рождая ураган, стремящийся найти выход наружу.
- Ты так на нее похожа. Волосы, губы.
Даже не оборачиваясь, я догадывалась, что эти слова предназначаются не мне. Дочь, которая не оплакивает мать, пока ее сестра заливается слезами. Бесчувственная, она даже не заметила предвестников надвигающейся болезни. Ни к чему приносить ей соболезнований.
Все вокруг крутились возле Ани, и я была ей благодарна. В таком состоянии мне ничего не стоило вылить всю тьму, что скопилась внутри меня, на любого, кто посмеет подойти ближе, чем на метр.
Я запомнила все еловые веточки, что бросали на снег по пути следования похоронной процессии. Сосчитала все кочки, собранные автобусом. Перебрала ногами каждый камушек и каждый ком песка на грязном снегу возле ямы, в которую опускали гроб с телом матери. Но не слышала более ни единого слова, произнесенного присутствующими, словно оглохла.
Когда сестра билась в истерике на коленях возле могилы, я просто сверлила заледеневшую землю взглядом и не могла поверить, что «все». Мама остается там, а я здесь. И если у нее вдруг вновь забьется сердце, мне не услышать.
Я не села в автобус, который вез всех в столовую. Мне было дико в такой момент сидеть за столом. Просто развернулась и пошла прочь. Подальше от нарочитых, фанерных поминальных речей того, кто был мало знаком с моей матерью, и пришел лишь выпить водки и закусить морковным пирогом. Подальше от бессмысленных слов поддержки родственников и обвинений предательницы-сестры.
Сняв шубу, сапоги, носки и бросив все это на пол в коридоре, я босыми ногами прошла в комнату. За окном смеркалось, и в помещении тоже было уже довольно темно. Мне хватило света, чтобы найти свои вещи и сложить в большую текстильную сумку. Трудно было назвать это вещами: мамины поделки, вязание, тетради и пара учебников, документы. Из одежды – колготки, джинсы, свитер и пуховый платок.
Мне некуда было идти. Но я знала, что Мурзя что-нибудь придумает. Обязательно. Под моими ногами лежал коврик, связанный мамой. Маленький островок из прошлой жизни, и целый материк воспоминаний. Стоптанный, старый, и, как книга, хранящий память о самом дорогом.
Я наклонилась на подоконник.
За окном что-то быстро промелькнуло. Прислонившись к стеклу, я заметила в лунном свете знакомый силуэт. Даже в куртке в нем легко угадывалась фигура Сереги. Это точно был он. Высокий, стройный, - пролетел, словно вихрь, и скрылся в подъезде. Хлопнула дверь. Мое сердце застучало, как паровоз.
Через секунду я услышала громкий стук и медленно пошла в прихожую. Ноги отказывались слушаться. Дверь тряслась уже так, будто в нее швыряют камни.
Наверное, не стоило открывать. Он жаждал увидеть вовсе не меня. Но я уже повернула ручку, и свет из подъезда упал на мое, залитое горем, лицо. Перед тем, как зажмуриться, я подняла взгляд и увидела его. В расстегнутой куртке, без шапки и шарфа. Серега стоял передо мной и дышал, как загнанный зверь.
Мне захотелось сказать «уходи», но получился лишь вымученный вздох.
Его глаза. Глаза! С этими черными, как сажа, зрачками, с бесконечно длинными ресницами. Они выглядели совершенно безумными. Губы были приоткрыты, словно ему не хватало воздуха. И мне захотелось прижаться к ним, чтобы не потерять сознание. Сейчас же. Немедленно.
Я отошла на шаг, пытаясь запомнить каждую черточку его лица, и разочарованно покачала головой. Такой родной. Любимый. Не дававший ни единого повода сомневаться в нем. Как он мог?
С моей единственной сестрой!
Лучше бы я увидела в его глазах презрение, чем жуткое смятение и эту льющуюся через край любовь.
- Я все знаю, - с сожалением качая головой, прошептал он, вошел, захлопнул за собой дверь и стиснул меня в своих объятиях. – Мне так жаль!
Его руки сомкнулись на моей спине, словно тяжелые крылья. Почувствовав запах пота, смешанный с туалетной водой, я обмякла и, уткнувшись носом в Серегин свитер, наконец, дала волю слезам.
- Я с тобой, я здесь. – Его голос звучал так отчаянно и так искренне, что я почти до боли сжала руки на его спине.
Что мне было делать со своей любовью? Перед глазами одна за другой проносились картины, когда мы были невыносимо счастливы друг с другом. Слезы катились по моим щекам, но мозг умолял не поддаваться.
Я ждала, когда он уберет руки с моей спины, но он не торопился этого делать. Что-то бормотал и сжимал еще крепче, пока, наконец, не положил свою ладонь на мое лицо и не посмотрел пристально.
Время остановилось.
Даже в темноте я увидела ослепляющий свет его глаз. То, что между нами, оно сильнее всего. Сильнее смерти, лжи и обид. Сильнее нас самих.
Я поняла это. Мы оба осознали. И в этот момент Серега наклонился и крепко поцеловал меня. На удивление, я не оттолкнула его. Наоборот. Не сдерживая стона, провела рукой по его волосам и притянула к себе с такой силой, что мы стукнулись зубами. Его рот был таким мягким, язык горячим, что не хотелось останавливаться.
Мы продолжили целоваться. Яростно, страстно, прикусывая губы и дрожа всем телом. Он вдруг отстранился и прошептал мое имя. Наши губы были всего в нескольких миллиметрах, мы касались лбами друг друга. Он повторил еще раз, и его дыхание буквально обожгло мою кожу. Голос прозвучал так хрипло, обрывисто, что мои ноги перестали слушаться.
Я словно отдалась на волю неведомых сил: бросилась целовать его с такой силой, будто пыталась компенсировать все месяцы разлуки. Между нами случился взрыв, накрывший наши головы и плечи миллионами горячих осколков.
Люблю. Люблю его сильнее всех на свете. Никогда больше не скажу, но люблю. Всем сердцем. Навсегда.
- Все будет хорошо, - послышался его печальный голос.
И притяжение сделало свое дело. Я не находила больше сил бороться. Мои руки содрали с него куртку, свитер, дрожащие пальцы расстегнули брюки. И он обрушился на меня, теряя голову.