- Тут ты не права, подруга! – Машка сняла варежки и сунула их в карман. – Я что, одна должна с кошачьим именем ходить? Мурзя да Мурзя! Ко мне уже половина института обращается на «кысь-кысь-кысь»!
- Это не моя вина.
- Да уж, тут надо сказать спасибо папочке за фамилию! Сколько живу, столько мучаюсь.
- Брось, - донеслось сзади. Смоляков уже улыбался. – Очень милое прозвище.
- Считаешь? – краснея, спросила подруга.
- Да. И тебе идет.
- Тогда снимаю вопрос с повестки дня.
- Вот и отлично! – Я принялась искать нужный номер квартиры. – Нужно подняться на этаж выше. Маш, не называй меня больше Маруськой, хорошо?
- Хорошо, Маруська!
- Вот с… вредина!
- Марьян, - Илья расстегнул две верхних пуговицы на пальто, - а почему тебе дали такое имя? В честь известной спортсменки? Или ученого?
- В честь Марьяны Цой.
- Какой еще?
- Жены Виктора Цоя.
- Веселые у тебя родители!
- Да, это мама. Она считала, что та оказала неоценимое влияние на становление его, как известного музыканта. Сделала все, чтобы его заметили, услышали. А он, как это принято у мужчин, вон, не оценил… Да и неважно все это, зачем лезть в дебри чужих отношений, осуждать. Тем более такого гения, каким был Виктор. Сколько он мог еще написать, сколько сделать. Его звезда погасла так же внезапно, как и зажглась. А мое имя? Оно красивое, да. Означает «сильная». Спасибо маме.
- Вот она. – Мурзя остановилась возле квартиры с номером «38». – Стучи.
Только я хотела потянуться к звонку, как заметила, что дверь не заперта.
Ребята отошли на шаг назад. Из квартиры отчетливо слышался пронзительный детский крик. Заливистый плач с нотками беспросветного отчаяния.
- Аня, - позвала я, делая шаг на порог.
Никто не откликнулся.
- Мы подождем здесь, - сказал Илья.
- Нет, пойдем. Она не отзывается. Как бы что не случилось.
Я быстро скинула сапоги и прошла в комнату. Квартирка была маленькой и плохо обставленной. Деревянные полы, покрытые потрескавшейся краской, стены с оторванными пожелтевшими обоями, запах прелого белья и затхлости.
Анна лежала на маленьком диванчике, местами ободранном и, возможно, видавшем лучшую жизнь лет тридцать назад. Она куталась в тонкое одеяльце и дрожала. Волосы ее свалялись и были забраны в хвостик на затылке. Я поздоровалась с ней одними лишь глазами и тяжело выдохнула.
Рядом, в кроватке с тонкими деревянными прутьями, лежал голенький ребенок. Мальчик. Его щеки раскраснелись от крика. Он беспрерывно сучил ножками и кричал, попеременно переходя то на визг, то на сипение. Видимо, мама давно не подходила к нему и не кормила.
Я наклонилась к кроватке. Малыш замер на секунду, посмотрел на меня своими большими голубыми глазками и вновь принялся заливаться слезами, широко открывая беззубый ротик и дергая всеми частями тела.
Маша, быстро оценив обстановку, убежала куда-то и вернулась через несколько секунд. Верхней одежды не было, рукава ее уже были закатаны до локтей. Я догадалась, что она бегала мыть руки, чтобы взять ребенка, и отошла назад. Она ловко обернула его тельце свежей пеленкой, висевшей на батарее, подхватила на руки и принялась ходить по комнате в надежде хоть ненадолго, но успокоить бедняжку.
Я сглотнула, пытаясь смочить пересохшее горло вязкой слюной, подошла к дивану и протянула руку ко лбу сестры. Ее кожа просто горела пламенем. Простыни и ночная рубаха были совершенно мокрыми. Все тело сотрясал озноб.
- Илья, найди телефон, срочно скорую. – Смоляков, наблюдавший эту картину из дверного проема, засуетился и тотчас убежал. Засунув сестре подмышку градусник, я покачала головой. – Почему ты не вызвала врача, Аня?
- Они бы забрали, - она покосилась в сторону ребенка и обессиленно уронила голову на подушку.
- Я позабочусь, не переживай.
- Чем ты кормишь ребенка? – спросила Мурзя, наклонившись к ней и немного понизив голос.
Малыш успокаивался и уже не кричал так истошно. Лишь временами всхлипывал, если подруга переставала качать его на руках. Глаза матери устремились на дитя с нежностью и какой-то необыкновенной, непонятной мне, тоской.
- Там смесь на кухне.
- Помочь? – предложила я.
- Мы справимся, - ответила Машка и ушла, оставив нас наедине.
Аня тяжело вздохнула и посмотрела мне в глаза.
- Хорошо, что ты вызвала врача.
- Удивляюсь, что ты сама не вызвала.
- Спасибо еще раз, что приехала.
Ей было трудно говорить. Я сложила руки на груди, опасаясь, что она захочет дотронуться до меня. Да, мне было ужасно жалко их обоих, и особенно ребенка, но я уже привыкла ожидать от нее скорее удара в спину, чем человеческого тепла.
- Боль в груди чувствуешь, когда вдыхаешь? Или выдыхаешь?
- Да, зяблик, чувствую. На… вдохе.
- Ты пила жаропонижающее?
- Да, уже не помогает. И одышка появилась. Ты ведь знаешь, что это значит.
- Что если это пневмония, то тебя вылечат. В стационаре.
- Я не могу лечь в больницу.
- Почему это?
- А с кем я оставлю Кольку?
- Ты так назвала сына?
- Да.
Я проверила, держится ли градусник, и подождала, пока она прокашляется.
- А отчество?
- Прости меня. – Она выдохнула и покачала головой. - Я знаю, что вела себя, как последняя… В общем, просто извини. Иногда мои поступки не подчиняются логике. И мне трудно их объяснить хоть чем-то, кроме зависти.
- Что ты хочешь мне сказать?
Аня на секунду задумалась.
- Если ты об этом, то он не Серегин сын.
- Зачем ты тогда сказала ему, что он отец ребенка?
- Да я и не говорила. У меня была истерика. Мне было так больно и обидно. И одиноко. Я тогда просто посмеялась ему в лицо, сказала, чтобы он напряг извилины и вспомнил. Прости, но он убежал прежде, чем мне удалось объясниться. – Все это время она смотрела на мои руки, а теперь взглянула в глаза. - Надеюсь, у вас все в порядке?
- В порядке? – Я чуть не упала со стула. - Да ты издеваешься! Мы не виделись с того дня. Донских ушел на войну!
- Зачем?
- Затем, наверное, чтобы спрятаться от проблем. Или чтобы иметь возможность высылать своему ребенку деньги. Или чтобы погибнуть, защищая Родину. – Я всплеснула руками. - Ему виднее. Мы не общались с того дня.
- Ого. – Она отвела взгляд в сторону. - Прости, прости, прости меня…
- Бессмысленно просить прощения сейчас. Я могу даже сделать вид, что все забыла, но сердце, разбитое вдребезги, не способно самоисцелиться, словно по мановению волшебной палочки, от одного только слова «прости». Нужно гораздо больше. Больше сил, действий и времени. Порой даже время бессильно перед памятью.
- Мне очень жаль… Я слишком… заигралась.
Я чуть не задохнулась от возмущения. Это теперь так называется? Заигралась? Чем? Судьбами людей?!
- Если бы так легко можно было объяснить все твои поступки! Одним словом «заигралась»! – воскликнула я.
Аня закрыла лицо руками и принялась, сотрясаясь всем телом, кашлять. Долго и надрывно, словно хотела выплюнуть свои легкие. Закончив, она вытерла рот краем одеяла и снова посмотрела на меня. Раскаяние исчезло с ее лица, уступив место гневу.
- Я виновата, что полезла тогда к Сереге. Да. Но когда я сказала своему парню, что жду ребенка, тот меня просто вышвырнул. И мне было так больно. Больно, понимаешь? Хотелось отомстить всему миру, доказать, что любви не бывает. Хотелось сделать больно. Всем и себе.
- Ты полезла в постель к моему любимому, чтобы сделать больно? Кому? Себе? Да это звучит, как бред. Это же просто чистой воды эгоизм.
- Тебе легко говорить! Тебе же всегда доставалось все самое лучшее!
Я встала и побрела в сторону ванной. Выбрала там тоненькое полотенце, намочила холодной водой и, вернувшись, расположила его прямиком на лбу у сестры.
- И это тоже бред! – воскликнула я. - Просто ты была старше, и наша семья не вовремя попала в трудную ситуацию.
Она сжала губы и отвернулась:
- Он целовал меня. И у нас все было.
Я устало выдохнула.
- Даже сейчас ты врешь мне. Я это знаю. Ты разозлилась, что никому не нужна, и решила отомстить всему миру. Отомстить мне! За что? За то, что я всегда поддерживала тебя и маму. Ты же просто испорченный ребенок. И пока не изменишься, никто тебя не полюбит. Я прослежу за своим племянником, пока ты не выздоровеешь. И сделаю это с удовольствием. Но потом ты заберешь его, и больше никогда меня не потревожишь. – Я вытащила у нее градусник. Красная линия застыла на отметке 40. - Сомневаюсь, что время исправит тебя и твое отношение к жизни. А пока могу посоветовать учиться любить у своего ребенка. Ты нужна ему. Просто так. Не из-за денег, не из-за красоты. Просто потому, что ты – его мама. Может, я скажу сейчас страшную вещь, но не понимаю, зачем ты его оставила. Надеялась вытянуть деньги с его отца? Отдать на усыновление? Бросить? Даже не хочу знать. Но это твой путь и твой шанс обрести счастье, поверь.
- Не стоило к тебе обращаться.
- Ох, ну конечно! Ты думала, что мы встретимся и сделаем вид, что ничего не было? Но ведь я уже не та девочка, которая, молча глотала обиды. А ты теперь и сама вынуждена жить в реальном мире, где мамочка не заступится за тебя, потому что ее уже нет, где за плевок в лицо вдруг можно огрести «по самое не хочу». Что я хочу тебе сказать? Аня, будь взрослой, ты уже сама - мать. Хватит огрызаться, считая одну себя правой. Есть чем измерить давление?
- Нет.
- Тогда продолжаем ждать скорую. Ты убери это одеяло, оно только сильнее нагревает тебя. Дай сосчитаю пульс.
Она вдруг вся сжалась в комок и зашлась в громком влажном кашле.
- Вызвал? – спросила я у Ильи, появившегося в проходе уже без верхней одежды.