е понимаю.
Юэн даже не сразу осознал, что Бернард замолчал. Он сидел, уставившись на свои руки, снимал и надевал кольцо на безымянный палец абсолютно механически. Лишь спустя несколько минут молчания осмелился поднять на Бернарда взгляд. Тот сидел в кресле с настолько усталым и бледным видом, что, казалось, вот-вот закроет глаза и уснет прямо здесь. Или чего хуже.
Юэну вдруг захотелось пересечь комнату и проверить пульс на его запястьях, может быть, даже дружески и успокаивающе обнять, чтобы ощутить, бьется ли вообще его сердце. Будто услышав эти мысли, Бернард сделал глубокий вдох. Грудь его высоко поднялась и опустилась, что можно было считать за жизненный признак. Юэн пошевелился на стуле.
– Берн, – сказал он сдавленно, – мне жаль, что это все произошло с тобой. Это несправедливо.
«Шикарные слова, ты определенно умеешь подбадривать людей. Мог бы просто промычать «угу», и эффект был бы тот же. Как ему поможет тот факт, что тебе жаль?» – обругал себя Юэн. В разговорах с собой речи получались красноречивее и продолжительнее. Ему всегда казалось, что обычных слов в таких ситуациях недостаточно. Что надо оказать какую-то более существенную помощь, но жизнь за другого человека не проживешь и прошлого не изменишь. Какие слова могли бы облегчить боль Бернарда?
– Я поначалу, когда мы только познакомились, наверное, наговорил тебе всякие не совсем приятные вещи, – виновато улыбнулся Юэн. – Прости за бестактное поведение. Я часто говорю глупости.
Бернард слабо улыбнулся. Взгляд его потеплел.
– Ничего. Я уже привык к твоим глупостям, – сказал он и, вскинув руку, обессиленно опустил ее обратно на подлокотник. – Ты не мог знать подробностей, поэтому просто высказал общественное мнение обо мне и о моей семье. Но это хотя бы было искренне и смело. Лучше, чем распускать слухи за спиной. Ты тогда говорил что-то про откровенность. Наверное, так правильнее – говорить, о чем думаешь. Быть прямолинейным, а не увиливать. Не скрывать, если что-то идет не так. Мы мало разговаривали с отцом о матери. Возможно, в этом был наш главный пробел. Может быть, если бы мы были честны друг с другом, многие вопросы, на которые сейчас нет ответов, не возникли бы. И я бы не сидел здесь в окружении тысяч снимков, не понимая, зачем отец их делал. Ну, может, когда я переберу их все, что-нибудь да пойму, – Бернард встал с кресла и подошел к Юэну. Он не выглядел растроганным или угрюмым, только усталым. На губах слабая тень улыбки, в глазах – какая-то расслабленность. – Я пойду спать. Если будешь играть на гитаре, не забудь после выключить свет и проверь на всякий случай дверь.
Уходя, Бернард коснулся гладкой спинки стула Юэна и мягко провел по ней рукой. Какое-то время Юэн сидел в комнате один и пытался переварить услышанное. Вряд ли Берн хотел своим рассказом вызвать жалость. Не ожидал он и извинения, которое вырвалось у Юэна. Он поделился тем, с чем столкнулся, и просто захотел выговориться. И казалось, что ему даже стало чуть легче от этого. Достаточно ли просто быть рядом, чтобы унять боль другого?
На следующий день Юэну снова предложили подменить отсутствующего гитариста на концерте. Писал, однако, не Нат, а ребята из молодого коллектива, исполняющие исключительно каверы и выступающие, как правило, на разогреве. Юэн видел их всего пару раз, знал чисто номинально. Ребята не надеялись на то, что Юэн согласится, но рискнули связаться с ним через администратора одного клуба. Он ознакомился с их сонглистом и понял, что это будет легче легкого. Практически все было ему знакомо, а для остального он включит импровизацию.
Юэн сообщил Бернарду, что вечером его не будет. После рабочего дня они заехали в дом-ловец-снов за гитарой, Бернард довез его до городской автобусной остановки, и на этом моменте они расстались. Ребята из кавер-группы – парни лет по шестнадцать-восемнадцать – не верили, что Юэн согласился с ними сыграть. Они признались, что наблюдали за его творчеством и в чем-то старались быть похожими, успели даже перед концертом показать пару своих наработок. Юэн был польщен, однако, пообщавшись и выступив с ними на сцене, понял, что вряд ли согласится снова выступать с новичками.
Парни оказались адекватными, в их молодом коллективе пока не ощущалось напряжения, но Юэн чувствовал, что для него это пройденный этап. Ему необходимо что-то другое. Впрочем, ребята, казалось, очень воодушевились тем, что с ними сыграл Юэн. Звездой мирового масштаба он себя, конечно, не почувствовал, однако именно этот случай заставил его задуматься над тем, что все-таки он чего-то добился своим увлечением. И возможно, то, что сейчас он мелькает один, а не в составе группы, пойдет ему даже на пользу.
По дороге к дому-ловцу-снов у Юэна возникло странное предчувствие. Не тревога и не предвкушение, что-то совсем другое. Он шел и напевал песни с недавнего концерта, однако голова все равно была забита чем-то другим. Не совсем понятно чем, словно в мозгу работало какое-то приложение в фоновом режиме.
Подойдя к дому, Юэн понял причину своего странного предчувствия – свет в окнах не горел, машина отсутствовала. Он вернулся раньше, чем вчера, и час нельзя было назвать поздним, однако не застать Бернарда дома он не ожидал.
Юэн потоптался на лужайке, оглядываясь по сторонам, и сел на крыльцо. Бернарду звонить не стал. Он не имел ни малейшего понятия, куда мог поехать фотограф и когда вернется, вроде тот ничего не говорил, однако надо было чем-то убить время. Юэн достал гитару и начал играть. Сначала прошелся по известным песням, потом попробовал заняться сочинительством.
Они не называли имена,
Но приходили вновь и вновь,
Питались моими снами;
Я прогонял их прочь.
Примерно спустя час к дому подъехала машина цвета зеленый металлик. Бернард с рюкзаком за спиной и с неизменными двумя фотоаппаратами вышел из машины и медленным шагом направился к дому.
– Давно сидишь?
– Не очень. Успел придумать всего половину песни.
– Надо было приехать позже, – вздохнул Бернард. – Чтобы ты сочинил целый альбом.
– Ты был в студии? Снова засиживаешься допоздна? – спросил Юэн, укладывая гитару в чехол.
– Не-ет, – протянул Берн, поднимаясь на крыльцо и подходя к двери. – Надо было съездить по делам.
Судя по тону разговора, Бернард не горел желанием рассказывать, по каким именно делам он ездил, впрочем, Юэн и не настаивал на подробностях, хоть и не отрицал, что было бы просто интересно узнать. Откровенность, о которой упоминал вчера Бернард, это не то, что люди должны требовать друг от друга. Независимо от того, в каких отношениях находятся. Нельзя просто сказать: «доверяй мне», и нельзя заставить себя довериться человеку. Если бы в мире все было так легко, то и жить было бы проще. Но реальность другая.
Юэн, конечно же, мог съязвить что-нибудь насчет Эрики, но и сам уже понимал, что такие шутки становятся неактуальными, поэтому неожиданно для себя промолчал.
– Я планирую сегодня заняться проявкой фотографий, – сказал Бернард, когда они уже вошли в дом. – Есть много готовых негативов. Хочешь посмотреть или даже поучаствовать?
– Если ты не будешь сильно злиться на то, что я случайно испорчу несколько снимков, тогда я в деле.
– Ничего не обещаю.
Проявленные пленки, о которых упоминал Бернард, рядами висели на просушке в небольшом помещении домашней фотолаборатории.
«Наверное, он сделал это вчера, пока я был на концерте, иначе когда еще мог успеть? Если только ночью», – подумал Юэн, вглядываясь в негативы, но ничего не смог в них разобрать. Он давно не присутствовал при проявке фотографий, поэтому, когда в комнате зажегся красный свет, ощутил легкое волнение и покалывание в пальцах. Чувство, которое, конечно же, несравнимо с тем, что он обычно испытывал перед выступлениями на сцене, однако тоже приятное и волнительное.
Бернард потянулся к пленкам.
– А что будет с лабораторией в фотостудии? – спросил Юэн.
– А с ней разве должно что-то быть? – вопросом на вопрос ответил Берн.
– Я имею в виду, в итоге ты просто переместился из одной в другую или сделал две?
– Сделал две.
– Ага, ясно, – кивнул Юэн, наблюдая, как Берн доставал из пачки светочувствительную бумагу. – Но зачем?
Тот пожал плечами.
– Чтобы всегда была возможность проявить пленки или фотографии.
Что-то в этой фразе зацепило Юэна. Перед его глазами сразу же возникла комната Грегора Макхью, заполненная коробками со снимками.
«Чтобы всегда была возможность проявить пленки или фотографии», – повторил Юэн мысленно, стараясь вникнуть в суть каждого слова. А не похоже ли это на пробуждающуюся одержимость?
Юэн внимательно следил за движениями Бернарда, пока тот, натянув перчатки, устанавливал негативы в фотоувеличитель. Он не выглядел одержимым. В его плавных движениях ощущалась расслабленность. Ему просто нравилось этим заниматься. Никаких навязчивых мыслей. По крайней мере, создавалось именно такое впечатление, и, увлеченный наблюдением за тем, как в кюветах с растворами проявлялись изображения на бумаге, Юэн и вовсе позабыл о какой-либо одержимости.
Через час в воздухе маленькой фотолаборатории явственно ощущался запах химических веществ, поэтому Берн предложил сделать перерыв. Они выпили по чашке чая и вышли во внутренний дворик подышать свежим воздухом и посмотреть, как на фоне луны проносятся клочья облаков. Было даже как-то непривычно видеть все не в красном свете проявочной. Юэн заметил небольшой гриль с прикрытой крышкой, одиноко стоявший в самом дальнем углу крыльца.
– По-моему, самое время для барбекю, – сказал он, кивая в сторону.
Бернард посмотрел на наручные часы.
– Сейчас первый час ночи, – вздохнул он.
– Именно. Самое подходящее время для сочного куска хорошо прожаренного мяса.
– Мы ведь поужинали. Или по ночам в тебе просыпается зверский аппетит? Ты, случайно, не оборотень?
– Кто знает, – засмеялся Юэн и мелодично пропел: – Знал бы ты, как я схожу с ума, ожидая восхода кровавой луны.