Как же быстро я забыла о том, что мне надо быть благодарной и смиренной! Во мне снова поднялось раздражение.
— Почему же, вы думаете, мальчик ведет себя таким образом?! — воскликнула я. — И почему бы ему не убегать из дома, где его никто не любит? Именно сегодня он признался мне, что ни один человек здесь не любит его. И самое ужасное, что ребенок верит в это. Он верит даже в то, что вы желаете его смерти.
Он задохнулся от возмущения, но по крайней мере не приказал мне прекратить кричать. Когда мистер Рейд заговорил, он уже сумел подавить раздражение и тон его голоса был ровным:
— Любовь не так-то легко завоевать, мисс Кинкейд.
— Я знаю, — сказала я. — Я знаю, как тяжело это должно быть для вас после всего случившегося. Но ваш брат мертв, а жизнь его сына висит на волоске.
Мистер Рейд закрыл дверь в холл, чтобы наши голоса не разносились по дому, и указал мне на стул возле холодного камина. Мне он показался еще более грустным, чем когда-либо. Сам он не сел, а отошел к окну в глубине комнаты и стал смотреть на ветви могучего аиланта.
Стараясь говорить спокойно, без эмоций, он начал рассказывать мне о своем брате. Их мать умерла, когда они были маленькими, и он, будучи старшим, большую часть своего времени опекал Дуайта. Их отец был намного старше матери — суровый, гордый, выдающийся человек, глубоко любивший своих сыновей, но часто слишком занятый в конторе адвокатов, которую он возглавлял.
— Он уже несколько лет нездоров, — с горечью сказал Брэндан Рейд. — Смерть Дуайта была для него сокрушительным ударом, и мы частично утаили от него правду о том, что произошло на самом деле. Сейчас он живет в южном районе Нью-Джерси со своей сестрой, которая моложе его. Моя тетя очень ему предана, хотя его желание поступать по-своему временами доставляет ей много хлопот. Мы все чувствуем, что ему лучше жить вдали от Нью-Йорка. Когда он приезжает сюда, он помнит только о разочарованиях и обидах, которые нанес ему город, начисто забывая о триумфах, выпадавших здесь на его долю.
Слушая Брэндана Рейда, я почувствовала его огромную привязанность к отцу и ощутила что-то еще — возможно, глубокое сожаление и боль.
— Потерять любимого сына и иметь только того, который принес ему такое разочарование…
Он выразительно развел руками, а потом криво улыбнулся мне:
— Единственное, что я могу сделать, — это проследить, чтобы ничто не тревожило его в последние годы жизни.
— Что же такого примечательного было в вашем брате Дуайте? — поинтересовалась я.
— Он был необыкновенным — ярким, как пролетающая комета, — ответил Брэндан. — А иногда столь же бездумным. Я не раз выручал его из беды в молодые годы. Джереми очень его напоминает. Когда я смотрю на него, я почти вижу Дуайта. Поверьте, ради Дуайта, да и ради самого мальчика, я хочу дать ему все для нормальной жизни. Но не просите меня любить его, мисс Кинкейд. Я не способен просто так дарить любовь. К несчастью, такова моя природа, и я ничего не могу с этим поделать.
Я вспомнила о Лесли Рейд, о его пылающем взгляде и внимании, которое он дарил ей. Здесь по крайней мере все было просто, и я вдруг почти бессознательно подумала, как, наверное, хорошо, когда такой человек дарит свою любовь. Тем не менее, даже успокоившись и поняв, что он хотел мне разъяснить, я не склонна была проявлять к нему милосердие.
— Вы могли бы в крайнем случае и притворяться, — сказала я. — Даже притворное чувство и интерес могли бы помочь. Подумайте, как может себя чувствовать мальчик, если он чувствует неприязнь со стороны окружающих?
Брэндан Рейд покачал головой:
— Его нельзя обмануть притворством. Он не глуп.
Я собрала все свое мужество и задала ему вопрос, который не решилась бы задать, если бы беседа не приняла такой оборот:
— Как это случилось? Не расскажете ли вы мне?
Неожиданно, к огромному моему удовольствию, он тут же, без колебаний, согласился. Сжато, уверенным тоном он рассказал о том, что произошло той ночью, когда Дуайт Рейд был убит собственным сыном. Незадолго до этих событий, в тот же трагический день, мальчик был непослушен. Видимо, всем Рейдам свойственна вспыльчивость, и даже более мягкий по характеру Дуайт тоже был вспыльчив. В тот день Дуайт Рейд потерял терпение и, выйдя из себя, дал своему непослушному сыну хорошую взбучку. Но тут разъярился Джереми. Он всегда протестовал против физического наказания, и тогда он ударом отбросил руку отца, выкрикивая угрозы. Его отец тут же пришел в себя и рассмеялся на такую реакцию. Никто не воспринял мальчика всерьез.
Но в ту же ночь, когда Дуайт Рейд уже собирался лечь в постель, мальчик взял пистолет из коллекции внизу. Он знал, где находятся пули, и умел заряжать оружие и стрелять из него. Во время поездок за город Дуайт приобщил сына к своему хобби, считая, что каждого мальчика как будущего джентльмена надо учить обращаться с оружием и стрелять.
— Совершенно случайно я оказался в ту ночь в доме, — рассказывал Брэндан Рейд. — До этого я больше года путешествовал по Египту и вернулся только в тот день утром. Поздно ночью я отправился к Дуайту поговорить с ним. Я только вошел в комнату, как Джереми вышел из-за штор, закрывавших вход в гардеробную его отца, где теперь будуар Лесли. Прежде чем я смог понять, что задумал мальчик, он нацелил пистолет на отца и выстрелил. Я выбил пистолет из рук мальчика и кинулся к брату. Но ничего уже нельзя было сделать. На таком расстоянии Джереми было очень трудно промахнуться.
Постепенно, по мере того как он рассказывал, его голос становился все глуше, и я слушала, глубоко сочувствуя ему. Помолчав немного, он продолжал:
— Возможно, вы теперь лучше представляете то, что называете атмосферой дома, где никто не любит мальчика. Он и потом вел себя дерзко и ни в чем не раскаивался. Капитан Мэтьюз, как вы уже поняли, занимался расследованием. Он, так и не узнав правды, уделял мальчику все возможное внимание и был к нему добр. Нам казалось, что Джереми скорее гордится тем, что совершил. И мы не можем доверять ему полностью или спокойно находиться с ним в одном доме. А ведь при таких обстоятельствах его не примет ни одна школа. Несправедливо навязывать его общество другим детям и подвергать их его влиянию. Единственный человек, которого он, кажется, любит, это Седина, но моя жена боится, что он может причинить ей какой-либо вред, если вдруг выйдет из себя.
Мои глаза застилали слезы: ведь это был все же ребенок, и мое сердце ныло от жалости к нему. Я не могла отделаться от мысли, что именно он страдает сейчас больше всех, ибо ему приходится таить в себе сознание ужасной вины, а это не под силу ребенку. Вот что таится подо всем его притворством и недружелюбием.
Мой собеседник смотрел на меня довольно мягко, и было странно видеть, что его серые глаза стали немного теплее и в них уже не было явного осуждения.
— Я бесконечно благодарен вам, — сказал он, — за проявленные вами интерес и искренность по отношению к Джереми. Но боюсь, что инстинкт женщины, направленный на прощение ребенка, сделает вас слепой и не позволит вам действовать разумно. Я не могу сказать, что вы уже окончательно потеряли возможность как-то помочь мальчику. Но слишком большая мягкость вряд ли ему поможет.
— Какую же мягкость проявили по отношению к нему? — быстро спросила я. — Неужели вы должны обязательно наказать его за сегодняшний побег?
— Мальчик жаждет, чтоб его наказали, — возразил он. — Он постоянно буквально просит о наказании.
— Это само по себе должно послужить вам предостережением, — сказала я.
Но у меня больше не возникало желания противоречить ему. События повернулись в мою пользу, представляя мне случай помочь мальчику, если, конечно, я смогу.
Только теперь мистер Рейд оглядел комнату и заметил карту Египта, которую я прикрепила над камином. Он кивнул в сторону карты:
— Что же именно вы надеетесь завоевать с помощью этой карты?
— Я хочу вызвать хотя бы проблеск интереса, — ответила я. — Мальчик не так уж безразличен, как притворяется. Я уверена в этом. И еще одно: он безмерно восхищается вами.
Казалось, мои слова потрясли мистера Рейда.
— Может быть, восхищался в прошлом. Его, как и любого ребенка, привлекали мои приключения в дальних странах. Но сейчас он иногда смотрит на меня с ненавистью. Не очень-то рассчитывайте на его преданность мне и не обманывайтесь на этот счет. Но надо отдать вам должное, мисс Кинкейд, вы внесли немного сострадания в этот дом, и я благодарен вам за это и сожалею, что до сих пор этого не было. Может быть, сострадание найдет отклик в душе мальчика. Я надеюсь, что вы так же великодушно будете прощать то, что не всегда вам по душе, и будете делать все, что в ваших силах.
Встав, я подала ему руку в знак того, что с радостью принимаю его великодушное признание. Он взял мои пальцы и на мгновение задержал их. Снова я ощутила жизненную энергию и силу этого человека, наполнявшие его до самых кончиков пальцев, но теперь я не выдернула своей руки, как в прошлый раз.
— Я не забыл о билетах на дневной спектакль, — добавил он. — Надеюсь получить их для вас в начале декабря. Хотелось бы взять ложу, а не просто какие-нибудь места. Возможно, и дети будут рады побывать на спектакле в ложе.
Я заверила его, что это им очень понравится, надеясь, что так оно и будет. И он ушел, оставив меня более одобренной, чем когда-либо с тех пор, как я появилась в их доме.
Вернувшись в холл, я встретила мисс Гарт, выходившую из комнаты Джереми.
— Он наконец-то согрелся и заснул, — сказала она. — Что это вы делали днем, что так его взволновало и заставило бежать?
У меня не было намерения подливать масло в уже тлеющее негодование мисс Гарт, и я ответила ей вопросом:
— Почему вы не предупредили меня, что он подвержен таким побегам? Тогда я была бы осторожнее и не допустила бы того, что произошло.
Она словно подобралась, разглядывая меня темными, глубоко посаженными глазами, — красивая, но устрашающая женщина.