— Все-таки ко же?… Этот несчастный человек, ставший объектом безумных экспериментов маньяка? Или Сатаяна, одержимый манией всезнания, который пытается лишить людей последнего, что у них осталось, — права на свой собственный внутренний мир?… Или он — инженер Эстергом — конструктор электронного оборудования, при помощи которого Сатаяна надеется осуществить вивисекцию человеческого сознания? Все они безумны… И безумен мир, в котором возможно такое. Сатаяна это уже понял. Он не говорит о безумцах… Он делит людей на своих пациентов и тех, которые его пациентами еще не стали. Но могут стать в любой момент…
Ложь — все эти разговоры о поисках объективной исторической истины: ее просто не существует. Может быть, ложь и то, что образы, схваченные видеомагнитной пленкой, живут где-то в тайниках мозга. Разве не могут они быть порождением болезни, наркоза?… Сатаяна упоминал об «особом наркозе»… И, в конце концов, чьи мысли были схвачены и расшифрованы сегодня: только ли того, кто лежал на столе, или и тех, кто присутствовал при эксперименте? Ведь он — Эстергом — лучше других ориентируется в возможностях своей аппаратуры… Перед человеческой мыслью любые экраны бессильны. Пока бессильны. Значит…
Формулы на экране — это, конечно, тот… Его мысли… Очнувшись, он очень точно повторил их на листе бумаги. Но какое совпадение: эти формулы служат для расчета скоростей видеомагнитной записи. Похоже, что он до того, как попал в клинику Сатаяны, занимался той же проблемой, которой вынужден сейчас заниматься Зстергом. Он не довел вывод до конца… Эстергом тоже не довел… Не сумел… Получалась неопределенность… Но кажется, этому человеку удалось пойти дальше?… И он сказал что-то о выводах, которые не каждый сумеет сделать. Кто же он, безумец или гений? И кем он был, почему Сатаяна скрывает его имя?
А образ этой женщины? В чьем мозгу он отпечатан? Почему она показалась Эстергому странно знакомой? Почему, почему?… Тысячи «почему» породил этот проклятый эксперимент!..
И формулы… почему именно они оказались расшифрованными… Только они из бесконечности иных?…
Эстергом остановился, вытащил из кармана листок с формулами, перечитал. Задумался. Еще раз перечитал… Где-то в глубине сознания рождалась мысль… Она еще на успела облечься в математические символы, но Эстергом уже понял: пришло решение.
— Да, конечно, существует еще одна возможность. — Теперь он разговаривал вслух сам с собой. — Скорость записи увеличивать не обязательно. Можно пойти иным путем, совершенно иным. Этот человек подсказал мне… Чертовски просто… Как раз то, чего добивается Сатаяна. Вот оно, это решение…
Эстергом присел на край бетонной дорожки. Несколько строк, и вывод закончен. Окончательную формулу он заключил в жирную рамку. Эти несколько символов — ключ, которого ждет Сатаяна. Ключ к внутреннему миру человека. Ключ, которым можно распахнуть окно в бесконечность всезнания. Или бесконечность непроницаемого мрака? Или это одно и то же?… Впрочем, теперь не трудно убедиться. Хотя бы с помощью видеомагнитной ленты, взятой у Сатаяны. Ленты с записью ночного эксперимента. Формулу на всякий случай надо уничтожить… Теперь он ее уже не забудет. И скорее в лабораторию! Надо успеть все сделать до прихода сотрудников…
На какое-то мгновение он заколебался. Неужели тут кет ошибки? И он действительно на пороге?… На пороге неведомого. Чем бы это ни обернулось в дальнейшем для человечества и его самого, он должен убедиться, должен переступить порог. А Сатаяна? В конце концов, можно будет и не разрывать ему всего…
Эстергом разорвал на мелкие клочки листок с фота пулами, подбросил обрывки вверх и побежал в глубь темного лабиринта улиц. Порыв утреннего ветра подхватит клочки бумаги, понес их над пробуждающимся городом все выше и выше в светлеющее небо.
В полдень профессора Сатаяну вызвали к телефону. Звонил Валлон… Сатаяна выслушал не прерывая, только чуть заметно покачивал головой. Лицо его оставалось непроницаемым. Наконец Валлон умолк. Молчал и Сатаяна.
— Алло, — донеслось в трубку, — поняли вы, что произошло?
— Понял, — сказал Сатаяна. ~ И очень сожалею. Прошу принять мое глубокое соболезнование. Мсье Эстергом был талантливым инженером…
— Вы полагаете, что это уже… конец? — помолчав спросил Валлон.
— Судя по тому, что вы рассказали, — да… Разумеется, я приму его в свою клинику, ко ничего не могу обещать… Ничего… Вас интересует возможная причина?… Трудно сказать… Кажется, он слишком много работал… Может быть, это… В конце концов, никто из нас не гарантирован от подобного… Никто, господин Валлон. Нет, нет… Надеюсь, наше с вами джентльменское соглашение остается в силе. Люди уходят, но проблемы остаются… Кстати, я слышал, что у Жака Эстергома был способный помощник… Да-да… Может быть, он?…
Геннадий ГорВеликий актер Джонс[10]
1
Сестра моя Анна, задержав меня в передней, сказала с таинственным видом:
— Филипп, тебе только что звонили.
— Кто?
— Эдгар По.
— Каком-нибудь болван, которому нечего делать? На узком брезгливом лице Анны появилось страдающее выражение. Оно появлялось всегда, когда я бывал раздражен и несдержан.
— Нет, — сказала Анна тихо. — Голос был мечтательный и необычайно красивый. Вероятно, это и был Эдгар По.
— Уж скорее Хемингуэй или Фолкнер. Эдгар По умер больше ста лет тому назад.
— Но разве у него не мог оказаться однофамилец?
— Да, какой-нибудь аферист или любитель автографов. Уж эти мне красивые и мечтательные голоса!
Я снял пальто, повесил его и, не глядя на обиженную Анну, прошел в кабинет, сел за стол и стал просматривать журнал «Новости физических наук».
В дверь постучалась Анна.
— Тебя к телефону, Филипп.
— Кто?
— Опять он.
— Кто он? Почему ты молчишь?
— Эдгар По, — сказала Анна прерывающимся от волнения голосом.
— Этот болван?
Я вышел в коридор, где стоял телефон, снял трубку и крикнул раздраженно:
— Слушаю!
Необычайно красивый и задумчивый голос произнес:
— Здравствуйте, Дадлин. Вы узнаете мен?
— Нет, не узнаю.
— С вами говорит Эдгар По.
— Какой По?
— Автор «Падения дома Эшер».
— Бросьте дурачиться. Вы знаете, с кем вы говорите?
— Знаю. С профессором Дадлиным, создателем физической гипотезы Зигзагообразного Хроноса.
— Откуда вы говорите? — спросил я, подозревая, что меня разыгрывает кто-нибудь из студентов, не сдавших мне зачет.
— Я не могу назвать координаты, — услышал я. — Они еще не вычислены.
В голосе отвечающего прозвучала трагическая нотка, от которой мне стало не по себе. На минуту мой невидимый собеседник исчез, словно бы в волнах времени, и затем снова появился.
— Я нахожусь в движении, в очень быстром движении, — донеслось до меня, я мчусь к вам, Дадлин. Где вы? Ради бога, где вы? Назовите ваш адрес.
— Город Эйнштейн. Улица Диккенса, 240.
— Город Эйнштейн? В какой стране он находится? Я не вижу его на географической карте.
— Болван! — выругался я. — Эйнштейн самый знаменитый город. Невежда! Кто вы?
— Эдгар По.
— Я не верю в воскрешение мертвых.
— Дадлин, почему вы разговариваете со мной таким тоном?
— Извините. Я начинаю догадываться. На днях я читал, что одна из самых крупных студий ставит биографический фильм «Эдгар По».
— А что такое фильм, Дадлин? Впервые слышу это странное слово.
— Я понимаю, — сказал я, — вы хотите войти в свою роль. Но при чем тут я? Я не биограф Эдгара По, я только физик.
Желая отделаться от странного собеседника, я выкрикнул известную каждому спасительную формулу, я проговорил быстро:
— Жму руку.
А затем повесил трубку.
2
Мою гипотезу признали все, даже самые консервативные ученые, но, в сущности, ее никто не понял до конца.
Десятки энтузиастов работали в своих лабораториях, одни из них, ища экспериментальных подтверждений моих дерзких идей, другие столь же неоспоримой возможности посрамить меня и доказать мою полную несостоятельность.
Среди тех и других выделялся некий Самуил Гопс, техник, считавший себя крупным специалистом, не то мой друг и сторонник, не то мой тайный враг и недоброжелатель. Я не доверял ни ему, ни его слишком суетливому энтузиазму. Этот «экспериментатор» — из уважения к подлинным специалистам беру в кавычки это слово — позволил себе слишком свободное и фамильярное отношение к историческим фактам и все якобы ради истины, самой сложной и причудливой из всех истин. Он «вызвал» какого-то писателя, жившего в первой половине XIX века, и, пока опыт не был доведен до конца, держал имя этого писателя в тайне. Мне пришла в голову нелепая и наивная мысль, достойная скорей жителя верхнего палеолита, чем современного ученого: не по «вызову» ли этого самого техника-изобретателя Гопса Эдгар По, преодолев время, осчастливил меня разговором? Уж не удалось ли Самуилу Гопсу создать телефон, способный соединить два разных столетия, как две разные квартиры?
Здравый смысл, появившийся на свет, вероятно, с первым ученым, нашептывал мне: «Тебе, наверное, звонил артист, исполняющий роль великого романтика и фантаста».
Впрочем, никто так не любил говорить о здравом смысле, как Самуил Гопс. Здравый смысл — это и был тот бог, которому Гопс, по его словам, служил и молился. Вздорный, нелепый человечек, посвятивший себя одной из самых точных и строгих наук.
С Гопсом я а этот раз встретился в вестибюле института. У Гопса было круглое лунообразное лицо и чрезмерно короткие, не пропорциональные телу руки.
— Добрый день, Дадлин, — приветствовал он меня, — пытаясь дотянуться своей короткой рукой, — К вам обращался с просьбой о встрече один знаменитый писатель, живший в первой половине XIX века?
— Эдгар По?
Гопс встревоженно оглянулся, затем укоризненно покачал головой.
— Ну зачем так громко? Это имя лучше не называть вслух. И потом, согласно вашей гипотезе…