— Вальк, а шеф у себя? — спросила тихо.
— Угу, — отозвался он рассеянно.
Так. Животрепещущий вопрос: я болею или иду в отпуск? Заплатят одинаково мало… но с больничными мороки много. Значит, в отпуск. С понедельника или после двенадцатого января?.. Я посмотрела на календарь. Лучше после праздников. Работать осталось — всего ничего, да и номер не сдаём — так, заготовки на следующий год ваяем. Да, лучше после.
Сказано — сделано. Достав чистый лист бумаги, я шустро нацарапала заявление и отправилась на поклон к шефу.
— Занят? — я заглянула в кабинет.
— Не особо, — устало отозвался он и кивнул на свободный стул: — Проходи, садись.
Шеф всегда выглядел так, словно он один несёет на своих широких плечах все невзгоды мироздания, но меня его усталый вид в заблуждение никогда не вводил. Проскользнув в кабинет, я торжественно положила перед ним заявление.
— Что это за кракозябры? — Гриша с подозрением взглянул на меня из-за толстых стекол очков. — Увольняешься, что ли?
— А если и так? — я подняла брови.
Взор шефа стал очень печальным, и немудрено. До меня с ним никто не мог сработаться — из-за дурной привычки в разгар сдачи номера от волнения крыть матом всех подряд. Но в случае со мной он не на ту напал: я тоже любила родной русский язык во всех его проявлениях и отвечать не стеснялась. На том и сработались. Иначе Грише влетело бы от директора по первое число за неспособность блюсти дух коллективизма.
Собственно, поэтому я прекрасно понимала грусть редактора. И его искренней печалью прониклась до глубины души.
— Ладно, не уволюсь, если зарплату поднимешь.
— На сколько? — уныло спросил он.
— Ну, на пару тысяч, — не стала жадничать.
— Поговорю с директором, — кивнул шеф.
Я снова подняла брови. Гриша поморщился:
— Хорошо, с января повысим.
— Тогда прочитай заявление, что ли.
— Шантажистка… — редактор склонился над столом.
— Да ладно, мне до Цыпы далеко, — усмехнулась я.
Шеф покраснел и уставился на заявление.
— В отпуск? — переспросил удивлённо. — После каникул? Вась, ты чем думаешь? Где я тебе замену найду на каникулах?
— До тридцать первого — еще неделя, — я пожала плечами.
— Нахалка… — редактор подписал заявление. — Все, топай.
— Спасибо, Гриш, — благодарно улыбнулась я.
— Кыш отсюда.
— Домой?
Он красноречиво пожал плечами: мол, как хочешь.
Отдав заявление секретарю, я вернулась на рабочее место, довольно потянулась и посмотрела на календарь. Итак, у меня есть целый месяц на книгу, и никаких бройлеров и мэров! Ура!
— Жизнь удалась? — Валик выглянул из-за монитора.
— А то! — я улыбнулась, собирая сумку.
Так, сотовый, флешка, листочки с зарисовками… Никак не приучу себя хотя бы к блокноту. Вечно всё записываю на отрывных листочках, а потом теряю уйму времени, рассортировывая и приводя в порядок информацию… Сапоги, шуба… куртка Валика на месте. И что это было? И было ли?..
— Вася!
— А? — я вздрогнула.
— Не смей удирать, — сказал друг ровно и веско, — поняла? Жди меня.
Я покорно села в кресло. Чёрт. Надо как-то с мыслями собраться… И то ли придумать, что наврать, то ли решить, о чем умолчать… Валик доделал макет, отпросился и скомандовал подъём и на выход. Я надела шубу и шапку и поплелась в коридор.
— Вась, не трясись, — заметил он, вызывая лифт.
И верно, колотит, как перед кабинетом зубного врача… И внутри все скручивает, а внутренний голос вопит: молчать, никому ничего не говорить, нельзя!.. Внутренний голос — штука полезная. Особенно когда он советы даёт, а не хихикает в уголке, со стороны наблюдая за моими чудачествами. И добивая после сакраментальным: вот, как я и думал!.. Мой обычно вёл себя именно так. Но уж если предупреждал, то всегда оказывался прав.
— Вась, сознавайся, что открутила от Игорева кресла болты.
— А ты сознайся, что постоянно их подтягивал, — проворчала в ответ.
Посмотрела в весёлые глаза и расслабилась. Что я, в самом деле… И более личные вопросы с ним обсуждаю, но… Оказывается, тема душевного здоровья сакральнее прокладок, гинекологов, секса и ПМС. Это как себе признаться в собственном сумасшествии. А это стрёмно… и страшно.
— Ну? — поторопил Валик, когда мы сели в машину, и закурил. — Я готов.
А я — нет… Я поёрзала.
— В семье несчастье?
— А? Нет… слава богу, — и мама с утра сообщение прислала, тьфу-тьфу…
— Вась, я же вижу, что что-то случилось. Я тебя не первый год знаю.
— И не жди от меня сочувствия, — буркнула раздражённо.
Вздохнула и сбивчиво рассказала. Про птеродактиля в ванной и полуночные «обмороки», про книгу, которая пишется сам по себе, и… Про знак на щеке и саламандра решила промолчать. Хватит с него… пока.
— Красный? — повторил Валик задумчиво и закурил вторую сигарету. — Птеродактиль?
— Угу, — вроде, выговорилась, а легче не стало. Тревога засвербела с новой силой. Зря сказала, ой, зря…
— Вась, а ты в курсе, каких они размеров были?
— Значит, у меня детёныш поселился… или карликовая особь. Вальк, ну на кого он похож — так я его и обозвала, не цепляйся к мелочам!
— А книги сколько написала?
Я прикинула:
— Страниц сто где-то.
— С понедельника? — уточнил друг. — За пять дней и со сдачей номера?
— Ну… да, — бредово, но факт.
— Однако твоя муза жжёт, — хмыкнул он.
— Не муза, а Муз, — призналась я. — Понятия не имею, что это за существо, но… Когда оно появляется рядом, я ни о чём другом думать не могу — только о писанине. Я его с детства вижу.
— Видишь и молчишь? — странная фраза и странный взгляд. Очень странный взгляд.
Мне стало не по себе.
— А смысл выбалтывать подробности шизофрении? — огрызнулась в ответ и чихнула: — Вот, правду говорю, — и снова заёрзала: — Может, заедешь и посмотришь?.. Чудится или нет?..
— Я не переношу твою хату, — Валик облокотился о руль и нахмурился.
— И не переноси — переезжать не собираюсь, — пошутила неловко. — На пять минут заглянешь, и всё.
— Если приглашаешь…
— А с каких пор тебе приглашение требуется?
— Когда приглашают — это всегда приятно, — Валик завёл машину.
— Тогда заходи в любое время дня и ночи, — меня снова начало потряхивать. Момент истины, да. Увидит он птеродактиля или нет?..
Окна запотели, а от табачного дыма свербело в носу. Я приоткрыла окно. На улице уже стемнело, и замельтешил снег. Завтра — всего лишь выходные, а у меня уже ощущение, что я в отпуске. Вернее, на больничном. Со всеми вытекающими обстоятельствами.
До дома доехали быстро и молча. Я переживала. Валик упорно молчал и размышлял о своём. По лестницам поднимались тоже молча. Единственное, что скрип двери почудился от квартиры Серафимы Ильиничны, но пронесло. И Баюн не урчал, что странно. Я открыла дверь и включила свет. Валик потоптался на пороге, но зашёл.
— Ничего страшного здесь нет, — подбодрила я, разуваясь и оглядываясь. И где же мой вечно голодный зверь?
— Угу, кроме красных ящеров, — друг тоже разулся и, не раздеваясь, устремился к ванной. — Туда?
— Ага.
— Гадко здесь… — он зябко повёл плечами и включил свет в ванной.
Реакции — ноль. Я встала на цыпочки и через его плечо заглянула в ванную. Птеродактиль опять обнимался с полотнецесушителем и со стороны напоминал собственно полотенце. Да, и именно так я придумывала все детали для фэнтези. Замечала, что обычная вещь в необычном ракурсе что-то напоминает, задумывалась — что именно, и вслед за ассоциацией появлялись образы и идеи. Но — так было раньше…
Валик прилежно вертел головой, но ничего подозрительного очевидно не замечал.
— И где оно? — уточнил с любопытством.
— Не видишь? — я расстроилась. Конечно, в глубине души готовилась к такому, но…
— Нет, я же не писатель, — он повернулся. — Пусто, Вась.
Я уныло кивнула. Тогда и о саламандре, и о знаке на щеке рассказывать бессмысленно.
— Вальк, мне страшно… — призналась шёпотом.
— Мне тоже не по себе, — отозвался друг, повернулся и взял меня за плечи, спиной выталкивая в коридор. — И я, пожалуй, поехал…
— Может, к доктору пора?.. — заикнулась робко. — Поговорить?.. — и визитка до сих пор в кармане шубы лежит.
— Брось, с ним ещё больше сбрендишь. Не торопись. Я что-нибудь придумаю.
Обожаю, когда он так говорит! Но есть одно «но» — ничего он не придумает и ничем не поможет.
— Нос не вешай, — проинструктировал друг, обуваясь. — И не кисни. Сестре рассказала?
— Альке? Нет пока…
— И не говори. Если твоё семейство пронюхает…
Я скривилась. Хлопот не оберёшься. А двоих сумасшедших в семье хватает с избытком. Первый — по слухам, бабушка, но она умерла, не к ночи будь помянута, а второй — её брат, мой двоюродный дедушка, Иннокентий Матвеевич. И он обитал как раз в доме для… в общем, в психушке. Я третьим быть точно не хочу… И кивнула другу, соглашаясь.
— Тогда — пока. На выходных писать будешь?
— Не знаю, — пожала плечами.
— Звони, если что.
И Валик быстро сбежал. А я закрыла за ним дверь и вернулась в ванную. Посмотрела на красного «домочадца», на «героический» символ и отвернулась, выключив свет. И едва не наступила на пушистый хвост.
— Баюн! — я присела и почесала кота за ухом. — Ты где прятался?
Он, разумеется, ничего не сказал, только ткнулся влажным носом в мою коленку и тихо заурчал. Я взяла его на руки и побрела на кухню, где по-прежнему пылало магическое пламя неизвестного цветка. Время, конечно, детское — семь часов вечера, но… Пойду-ка я спать. И нашарила в аптечке снотворное.
Будильник — работа — ужин — снотворное — постель — бессонница — кошмар — будильник — каша в голове и ужас в зеркале. Увлекательнейшая жизнь писателя. Всегда мечтала.
Глава 7
Будь что будет, что было — есть,
Смех да слезы — а чем ещё жить?