Я прошла за Алькой по коридору, поджав губы. Неприятно вспоминать, но… В тот день я как раз пришла отпраздновать наш общий с сестрой день рождения и, пока сервировала стол, узнала о себе много интересного и унизительного. Сначала промолчала, а потом отловила Гену на балконе. Сказала, что он козёл, скотина и много чего матерного. И добавила, что если он, сволочь, ещё раз откроет рот, я забуду об образовании, воспитании и чувстве самосохранения. И прокляну. У меня же бабушка — ненормальная ведьма, а я от неё всё унаследовала, от хаты до съехавшей крыши. Гена сбледнул и заткнулся. А я с тех пор в гости не приходила. Встречалась с Алькой и племяшками в кафе, магазинах, парках… Не хочу, чтобы ей пришлось выбирать между мной и мужем. Врагу такого не пожелаешь.
Алька, конечно, обо всём прознала. Извинялась долго и оправдывала Гену «таким чувством юмора». Я смолчала в ответ, а про себя подумала, что долго он с «таким чувством юмора» не проживёт. И найдут его однажды в пригородном леске. В десяти пакетах. И я буду совершенно ни при чём.
— Вот! — отвлек от воспоминаний голос сестры. — Смотри! Хорош?
Я моргнула и прошла за ней на лоджию. Летом Алька рисовала красками, а по зиме — только карандашом. Одно с Геной хорошо — сестру мою любил до одури, любой каприз выполнял. И с девчонками возился по вечерам, пока она работала. И лоджию отремонтировал и утеплил так, что и в минус сорок здесь тепло и уютно. И света хватает.
— Он мне приснился неделю назад, и снится до сих пор. И я не выдержала — зарисовала, — гордо вещала Алька. — Гена сказал, что это лучшая моя работа, что парень — как живой!
Мне поплохело. Среди картин, развешанных по стенам, на этюднике — единственный карандашный набросок. Мой, чтоб его за ногу, герой. Нос прямой, глаза гордые и раскосые с проницательным прищуром, брови вразлёт. Коса в семи узлах через плечо, старый плащ и — тень по правой стороне лица. И чьи-то костлявые лапы над плечами.
— Нравится? — подпрыгивала рядом Алька.
— А глаза потом фиалковыми сделаешь?.. — ответила невпопад. — Светящимися в темноте, да?
— Ну… да, — она посмотрела на меня внимательно. — А ты откуда знаешь?
Я невесело улыбнулась:
— Это мой герой, Аль.
И почему это не удивляет?..
— В смысле? — не поняла сестра. — Герой твоего романа? — и тоже заулыбалась: — Так понравился?
— Да, Аль, романа! — нервно задрожали руки, и я спрятала вспотевшие ладони в карманы лыжного комбинезона. — Только не того, о котором ты говоришь! Он — из моей книги, один в один! И я тоже после сна начала о нём писать! Неделю назад, Аль! Ровно в прошлое воскресенье приснился! А в понедельник я села писать! И понеслось!
Сестра прикрыла глаза, посопела и бранно высказалась. Посмотрела на меня искоса, извинилась и добавила, матерным и общеизвестным. Я молча кивнула, соглашаясь. Слов не было. Даже нецензурных. Всё этим портретом сказано. Один сон на двоих — яркий, живой и такой заразительный, что мы обе не удержались.
— Неслучайно все это… — констатировала Алька. Посмотрела на меня исподлобья, покусала нижнюю губу, вздохнула и выпалила: — Вась, а дай я символы с твоей щеки перерисую, а? Для завершения картины!
Я фыркнула, кивнула и пошла в коридор к большому зеркалу. Творческая личность — это… творческая личность. Она всегда будет мыслить иначе, чем простые смертные.
— Так, если у тебя слева, то у него — справа… — сестра, глядя на моё отражение, быстро чертила в блокноте.
А, ну да, тонкости зеркального отражения… Я призадумалась. К нам он явился с тенью за спиной и на лице — справа. Значит ли это, что я пишу… прошлое? На портрете-то и во сне тень уже была — и как раз закрывала собой узоры инициации. Значит, он достиг своего и добыл вожделенную тень. А я-то в каждом сне переживаю за него, как за себя… И хватит его «убивать», всё равно он мне не по зубам.
Я хмыкнула. Белый-белый, совсем горячий… Однако вопрос. Если он всего достиг, то что хочет рассказать? Зачем доводит меня до полуночных «обмороков»? Если следовать сюжету, то получается конкретный экшен с единственным вопросом — быть или не быть? Но зачем?.. Зачем он переливает из пустого в порожнее, зачем повторяет страшный пройденный путь, зачем рассказывает о нём и показывает?.. И поймала себя на странной мысли: я думаю о нём… как о живом человеке. Который реально существует «где-то там» и зачем-то очень хочет достучаться до нас здесь…
От размышлений отвлёк звонок. Алька отложила блокнот и достала из кармана халата сотовый:
— Алё? Как, уже едете? — удивилась откровенно. — Зная твою маму, я думала, вы ночевать останетесь… Ах, она болеет? — сестра злобно сощурилась. — Ах, с температурой? Ну, с-с-с… с-с-спасибо ей, если девочки заразятся! Очень вовремя! Лазарета нам на пляже не хватает! Вернётесь — пойдёшь за противовирусными! Затем! Чтобы не заболели! Через полчаса? Нет, ещё не собралась! Что значит, «опять с Васькой пью»? Не с Васькой, а без неё! Так, ладно. Дома поговорим, — резюмировала зловеще.
Я тихо кашлянула:
— Аль, я поеду…
— Ва-а-ась!.. — предсказуемо заныла она. — Оставайся! Девочки расстроятся! Варюшка по тебе соскучилась, неделю уже нудит — «где Вася, когда Вася придет?.».
— Не дави на мою совесть, — предупредила я, обуваясь. — У неё свой собственный, отличный от мнения окружающих, график общения с коллективом. Аль, не будем усугублять. Лучше так…
…чем вообще никак. На людях-то Алька дирижировала семейством, но я давно поняла, кто пишет музыку.
— Вернётесь — соберемся у родителей и Старый новый год проводим, — улыбнулась ей ободряюще. — А Варюше я позвоню, скажу, что Снегурочка ей под ёлку подарок положила. Аль, вот только лицо такое делать не надо!
— Кстати, подарки! — вспомнила она. — Погоди, я сейчас!
Пока я одевалась, сестра пошуршала в гостиной и вернулась с пакетом.
— Положишь под ёлку и откроешь первого января, — предупредила, вручая пакет. Поцеловала меня в щёку и крепко обняла: — С наступающим, Вась! И… всё будет хорошо.
— Конечно, — я улыбнулась в ответ. — Как говорит шеф, мы — хорошие люди, и поэтому с нами не может произойти ничего плохого. Особенно если мы никому не вредим.
— Это пресса-то не вредит? — хмыкнула Алька, открывая дверь.
— А вы не читайте по утрам советских газет, — подмигнула я и обняла её на прощание. — Всё, привет семейству!
Уходить было тяжело, но я вновь напомнила себе, что я девушка интеллигентная. То есть не только воспитанная и образованная, но и ненавязчивая. И так же ненавязчиво, в смысле без чужого участия, нужно решать свои проблемы. Кому они интересны, когда у близких дел по горло, и какое я имею право перекладывать на чьи-то плечи собственные недоразумения? Короче. Надо брать себя в руки. И не палиться больше так глупо. И не грузить никого. Подумаешь, знак на щеке, птеродактиль в ванной и саламандр на кухне… Улыбаемся и па(и)шем, да.
На улице уже стемнело. Собравшись с духом, я съежилась и пошла до дома пешком. Троллейбус ждать — к остановке примерзну. А тёмных подворотен зимой я не боялась. На улице — ни души, народ украшает ёлки и греется, чем придётся. И не так уж темно: снежные сугробы серебрятся в свете фонарей, разгоняя зимний мрак. Всем Сибирь хороша, но затяжные морозы… Постоянно мерзнёшь и постоянно хочется есть — и чем сильнее морозы, тем больше требует организм. И прогулка — только на пользу.
По дороге я привычно распланировала вечер. Помыться, высушиться и собраться на работу. И суп сварю. И бигус сделаю. Надоело полуфабрикатами питаться. Стирку бы ещё затеять… Но её, видимо, придётся отложить до каникул. Завтра на работу, послезавтра на работу… А потом — корпоратив и отпуск. Интересно, Гриша успеет подыскать мне замену до каникул, или после выходить придётся?
Рядом с моим домом знакомая рыжая псина опять выгуливала заиндевевшего хозяина. Того самого, утреннего, с «приветом». Я так быстро бежала, что и не замёрзла, и вспотела. И остановилась понаблюдать, как несчастный парень, переминаясь у подъезда с кеда на кед, сипло ругался на пса, а тот резвился, носясь по двору с дрыном в зубах.
Пёс заметил меня, подбежал, положил к моим ногам ветку и, тявкнув, дружелюбно завилял хвостом. Я наклонилась за веткой и замерла. В тёмных глазах пса мерцали зелёные искры. Я сглотнула и попятилась.
— Взять, — тихая команда от подъезда.
Я споткнулась и села в сугроб. Пес вильнул каралькой хвоста и… загорелся. Вокруг него расплылось зеленоватое мерцание, он засветился изнутри, как саламандр, шерсть заискрила. Я уставилась на пса с испуганным изумлением. Однако верно говорят, что человеческий мозг — самый лучший кинотеатр, раз такие вещи показывает…
— Писец, — протянул парень в кедах, подходя и садясь на корточки рядом с псом. — Ты же писец, правда?
Я вздрогнула. Парень… тоже горел. Серебристо-зелёное сияние обволакивало фигуру, скрывая одежду и черты лица, расползалось по снегу прожекторным пятном. М-мать… Кажется, мне не… кажется. Попа мёрзнет, руки — тоже. А глюк говорил, что… В общем…
— Писец, — снова повторил… этот.
— Вам чего? — буркнула я нервно и попыталась отползти, но…
Пёс красноречиво обнюхал мои валенки и повозил мордой по правой штанине. По моей ноге поползли серебристо-зеленые искры, стекая на землю и… плавя снег. Сугроб, в котором я сидела, задымился. Химия, что ли?..
— Писец, — включил попугая «парень». И голос такой довольный, что валенок прямо просится нос пощупать.
Я начала злиться.
— Слушайте, свалите, а? — да, я дипломированный филолог. Но злой и напуганный. — Забирайте своего пса и идите своей дорогой! Я вам не мешаю, и вы мне не мешайте! Никакой я не писец! — да и писатель тоже никакой…
Подумаешь, светятся… В наш век высоких технологий и не такие фокусы можно выкинуть. Прикалывается, придурок, химик доморощенный… Завтра у Игоря спрошу, что за фокус, он кандидат наук вроде, а у нас так, из любви к фотоискусству тусуется.
Объяснение нашлось, и страх почти прошёл. И проснулось ощущение зверского холода. Я неуклюже встала и подобрала пакет с подарками. Парень тоже встал и тихо повторил: