Мышь заткнулась и опустила сиреневые глаза. Я хмыкнул. Ясно. Выжжет. И мышка под солнцем Полудня станет обычной летучей мышью. Слепой и беспомощной. Равно как и я. То есть тень нужна. И сущность, полная сил, станет отличным источником. Моя спутница встрепенулась и разразилась новой писклявой трелью-объяснением. Не выжжет, если я буду писать. Если я постоянно буду писать. Сила моей работы — это её мощь. У меня два потока — сила ночи и писчего, и у неё два. Сейчас. Потом останется только один, если я приму дар. Или — ни одного.
— Всё, довольно, — я устало поморщился: от её вредного писка разболелась голова. — Мне пора. А ты… Ты — или со мной, или не мешай.
Она тонко пискнула и просительно сверкнула глазами. Я задумчиво посмотрел на пыльную стену и открыл сумку:
— Ладно. Ищи. Если найдешь что-нибудь приличное… Хорошо. Я начну.
Много ли надо пишущему для работы? Было бы, чем да на чём. Есть стена с толстым слоем пыли. Есть руки и пальцы. И есть память о маминых сказках. Мышь права. Пути отхода лучше готовить заранее, особенно если хранители решат, что место рядом со мной давно занято. Прежде я писал на стенах башни, успокаиваясь. Выплескивая эмоции после боя, описывая собственное прошлое, чтобы освободиться от лишних мыслей. И меня услышали. И на той стороне работа уже началась — я чувствовал и наблюдение, и незримое присутствие. Пора закреплять связь.
— Я работаю, а ты прикрываешь мне спину, так? — и придирчиво изучил стену.
Мышь согласно пискнула, копошась в сумке и шурша заметками. Вот и ещё одна причина отказаться от дара. Я, мужчина, потомственный высший маг — и спрячусь под крылом летучей мыши? Унизительный бред. Но отход нужен. И ничего не попишешь. Кроме необходимой истории одного из моих повторений. Чтобы позвать. Чтобы услышала. Чтобы откликнулась и открыла дверь. Я улыбнулся, поймав брошенный мышью огрызок записей. И чтобы пошла навстречу. Связь между пишущими — всегда двусторонняя. По легенде. Проверим.
Я развернул лист и вчитался в косые строчки. Набросок идеи — ни начала, ни конца. Но это и неважно. Важна личность. Я закрыл глаза, представляя, и быстро проговорил про себя зарисовку. И ещё раз. И снова. И снова. Десять, пятнадцать, двадцать раз — да хоть сто. Проговаривать, звать и убеждать. В том, что мне нужна помощь. А она, побери меня Полночь, нужна. Жизненно. Мало ли… И мне ответили. Тихий шёпот эхом пронесся по узкому коридору, ероша пыль. И в спину уткнулся чужой взгляд.
Мышь довольно пискнула. Я обернулся. В кругу обережного света мялась босоногая и простоволосая девица. Встрепанная светлая коса, растерянные голубые глазищи и заплаканное лицо. Точно моё искаженное кривым зеркалом отражение — и внешне похожа, и такая… другая. И её коротенькая жизнь чередой ярких картин пронеслась перед моим внутренним взором. Так мало прожить и ещё меньше сделать… Слабое повторение. Но сильнее остальных, раз откликнулась.
Я разочарованно фыркнул. Мир Эрении жесток, и мы привыкли ценить каждую прожитую ночь, цепляться за каждое мгновение и двигаться вперёд. Постоянно и непрерывно. Даже если путь сокрыт, даже если от усталости подкашиваются ноги. Остановка — всегда падение, а падение — всегда смерть. Я внимательно присмотрелся к своему повторению. Да, столь никчёмную жизнь и забрать не жаль. Сущностью в моём мире она сослужит большую пользу, чем простым смертным — в родном.
Девица поморгала, невольно коснулась своего символа на щеке и поджала губы. Конечно, ничего не понимает. И не поймёт, потому что мы говорим на языках разных миров. Пока.
— Твоя жизнь меняется, — произнёс я тихо, и девица уставилась на меня, недоуменно моргая. — Отныне твоя жизнь не будет прежней. Работать придётся вместе и много. Привыкай.
Она нахмурилась и испуганно огляделась. Я вздохнул и повернулся к стене. Ладно. Не понимает на словах — поймёт на примерах. Из жизни. И начнём… с простейшего. С прошлого. С того мгновения, когда она впервые позвала. Приснилась и обнаружила себя. И показала мне свой мир. И попросила помочь. Начнем с прошлого…
Под пристальными взглядами своих попутчиц я повернулся к стене и быстро пошёл вдоль неё, на ходу пересказывая самому себе короткую историю чужой жизни, выбирая удачные сцены и оставляя на пыльном камне косые записи. Буквы ложились древней вязью, вспыхивали и слабо мерцали в темноте, а я неторопливо вплетал в строчки истории заклятье.
Да, начнем с простейшего…
Глава 5
Дайте занавес! Занавес!
И я перепишу эту пьесу,
Заодно в переполненном зале свободное кресло…
Удивительно, но утром я проснулась не от будильника. Я просто… проснулась. Сама. С ощущением, будто вырвалась из тяжёлого кошмарного сна, в котором случилось… слишком много плохого и страшного. И, едва я потянулась и села, как зазвонил телефон. Судя по мелодии звонка…
— Мам, привет, — я, не сдержавшись, зевнула.
— Доброе утро, доча. Спишь ещё? — улыбчиво озвучила очевидное мама и быстро добавила: — Ты Але звонила на дорожку? Они в аэропорту уже. Мы с отцом специально в райцентр выехали, чтобы позвонить нормально и с наступающим их поздравить, а ты до сих пор спишь?
Ой… Впрочем, мой склероз оправдан.
— Сейчас позвоню!
— У тебя всё в порядке? — озаботилась мама. — Голос кажется больным… Ты не простыла? Перезвони, как с Алей поговоришь.
— Угу, — пообещала торопливо. И набрала номер сестры: — Привет, путешественница! Думала, не позвоню? Ага, люблю удивлять. Нормально собрались? Уже в самолёте? Тьфу-тьфу, удачного взлёта! А? Себя привези и девчонок — здоровыми, отдохнувшими и загоревшими! А Гену? — я смешалась. — И его за компанию, ладно… Варюшка рядом? Зайка, привет! А прости свою бессовестную тётку, а? Ну, пожа-а-алуйста! Конечно, увидимся. Как только вернётесь, честно-честно. Нет, подарки не открывала. Под ёлку положила. Ах, открыла? Понравилось? — я улыбнулась. — Я рада! Варюш, себя привези! Здоровой, отдохнувшей и загоревшей! Не боишься лететь? И не бойся, всё будет хорошо! И тебя с наступающим, солнышко! Девочкам привет! Что, Аль? Да-да, я помню, что обещала писать. Вечером напишу. Всё, мягкой посадки!
Положив трубку, я снова улыбнулась. Варюшка — тёплое солнышко, лучик света… Мы с ней похожи во всём. Алька ворчала в шутку: мол, носишь девять месяцев, рожаешь в муках, ночами не спишь, а она, видите ли, на тётку похожа… Но что есть, того не отнять. Варюшка — высокая, тоненькая, с длинной светлой косой и наивными голубыми глазищами на пол-лица. И с тщательно замаскированным омутом, в котором парочка чертенят уже точно завелась.
Отвлекая от приятных мыслей, надрывно заорал будильник. Я отключила его и перезвонила маме. Бодро доложила о скором отпуске, о бездне новых идей, о кайфовой ёлке и платье к корпоративу, о том, что у меня всё чудесно, выслушала новости и пообещала заехать в гости, как только они вернуться из деревни. И с облегчением положила трубку. Ненавижу врать… Как же я ненавижу врать родителям… Но раз правдой не порадуешь, пусть хоть не волнуются…
Я быстро умылась, покормила кота и поставила греться блины. Опять. Никак у нас с бигусом не складывается… Сайел спал в огненном цветке, а вот Муз исчез. В известном направлении. И хорошо, если явится здоровым и синим-синим… во всех смыслах этого слова. После прошлого вечера его помощь будет ой как кстати…
Мысли о вчерашнем я гоняла долго и упорно, мужественно впихивая в себя безвкусные блины и лихорадочно думая о чем угодно, только не о… Но после завтрака, собирая в мусорные пакеты прожжённые валенки, штаны и куртку, захлюпала носом и «сломалась». И, поддавшись безумному порыву, опять попыталась дозвониться до Валика, но набранного номера не существовало. А ведь почти поверила в то, что всё приснилось… Меня вчера душили, валяли, катали, обжигали, обморозили наконец, но… Никаких признаков нападения. Вообще. И этому я объяснений не нашла. И, снова умывшись, собралась на работу. Есть такое волшебное слово — надо.
На улице оказалось так холодно и страшно, что до бизнес-центра я домчалась минут за десять. Перевела дух, поздравила себя с очередным преодолением и постояла на крыльце, вспоминая племянницу. Пока у меня есть, ради кого жить, язвить и улыбаться, я буду жить, язвить и улыбаться. Всегда. И неважно, что фальшиво. И рано или поздно научусь жить без Валика. Обязательно. А «обезболивающего» у меня навалом. И творчество, и… гора проблем, важнейшая из которых — я сама, вернее, дар писца. Главное, занять голову, и как следует. Страдать и распускать сопли я никогда не умела и не хотела этому учиться. Даже несмотря на веский повод. Даже…
И только поднимаясь в офис на лифте, я сообразила. А на работе-то как? Что там, вернее — кто?.. И думала застать редакцию в шоке, а Гришу — в истерике, ибо верстальщик — фигура незаменимая: если его нет, лежит всё. Но… На месте Валика обнаружился незнакомый хмырь. Мелкий, бледный, тощий, обросший, слащавый и в очках. При этом улыбающийся так, будто я его хорошо знаю. У меня случилось то, что модно называть когнитивным диссонансом. Вот был человек — и не стало, а все ведут себя, словно его никогда… не существовало. Хотя, вероятно, это мои домыслы…
Язык чесался спросить, где Валик, но я воздержалась. Понаблюдаю, присмотрюсь — глядишь, пойму. Но точно не привыкну. И спасибо тебе, внутренний голос, за мысль об отпуске. Как бы я работала после каникул… с этим левым и не пойми, откуда взявшимся?.. Он — и не мой друг, и таращится так, что хочется завести его за угол и кастрировать от греха подальше. Моего, естественно. «Не убий» который. Пришибу же ненароком, если слюни не подберёт…
Я повесила в шкаф шубу, переобулась в балетки и включила комп. Так, музыка, музыка, музыка…
— Валентин, на пятой полосе макет поправь, — высунул нос из своего кабинета Гриша. — Вась, а ты чего так рано? Но раз пришла — глянь рекламку.
Валентин? Приступ когнитивного диссонанса повторился, причём в усиленной форме. Вот какого чёрта его так зовут?.. Мало того, что чужую должность занимает, так ещё и имя спер! Так, крыша стоять! Вернее… лежать! Короче… место! И только бы не сорваться… Ах да, реклама же есть…