Я споткнулась, тормозя на перекрестке при виде «красного человечка». А ведь это мысль… Ведь если я — писец, и могу писать реальные истории о ком-то там, то почему кто-то там не может писать реальную историю обо мне здесь?.. И перекраивать её, пока масть прёт, чтобы после переделать начало под концовку?.. А что, я так и пишу. История, оживая, сильно мутирует, и порой я забываю, о чём вообще начала писать. А потом переделываю начало, иногда переписывая его полностью. И если все происходящее — это та самая мутация истории… Что-то я очкую… Кто знает, может, завтра утром я вообще не вспомню о том, что случилось сегодня или вчера… Но, вероятно, я брежу.
Домой я пришла нервная, возбуждённая и жаждущая ответов. Но Муз по-прежнему отсутствовал, а Сайел — спал. А время — шесть вечера. Надо что-то делать… Я вынесла мусор, прибралась, приготовила наконец бигус и сварила грибной суп. Поела нормально и почувствовала себя человеком. И ушла в ванную. Постирать, помыться и пореветь. Ибо ёлка и магнитики, как и прочая подарочная мелочь, оказались на своих местах. Да, мудрые утверждают, что всё однажды проходит… Пока им виднее, чем мне.
Саламандр не проснулся и к полуночи. А я за это время успела на пятьдесят раз обдумать идею жизни-черновика, перечитать историю своего героя и прийти к неожиданному выводу. Он всё время что-то пишет на стенах. Постоянно. И называет себя пишущим. А если я — героиня его романа?.. Звучит нелепо, но уже больше недели, после приснопамятного сна, моя жизнь напоминает бред. В который я начинаю верить. И чем чёрт не шутит?..
Я сидела на краю ванны и хлюпала носом, когда, синхронно зевая, на пороге появились Сайел и Баюн.
— Всё ревешь? — неодобрительно скривился саламандр и сел рядом. — Какие новости?
Я хлопнула по коленям, и кот привычно взобрался на руки. И, обняв его, пересказала события сегодняшнего безумного дня.
— Зря он так сильно засветился, — резюмировал мой собеседник хмуро. — Нам нельзя участвовать в процессах. Большинство из нас тихо бомжует по подворотням или селится на хуторе в тайге. Мимо пройти — это не работать бок о бок.
— И много вас таких?.. — я замялась. — Вселившихся?
— Думаю, не очень. Мир не подходит, тела быстро приходят в негодность, — и пояснил: — изнашиваются, не выдерживая чужеродной силы. Поэтому и участвовать… нельзя. И недоразумений потом много, и раскрыться рискуем. Сначала держишь лицо, а потом расслабляешься, теряешь контроль, и маска сползает. Представляешь, что будет, если люди узнают о таких, как я?
— Хаос?
— Понецензурнее, — усмехнулся он и нахмурился: — Реветь кончай! Дел — выше крыши, а она нюни распустила!
— А это моя ванная! — огрызнулась в ответ. — И моя квартира! А в своём доме что хочу — то и делаю! Хочу реветь — и буду реветь, и ты мне не указ!
— Очень глупо.
Да, грешна…
— Тебя не спросила!
— Балда сопливая, — фыркнул Сайел презрительно. — Ты же писец, у тебя мозгов должно быть больше, чем эмоций, а не наоборот!
А вот это незаслуженно… Я вскочила на ноги:
— Так, встал и вышел!
— В смысле? — саламандр повернулся ко мне и поднял брови.
Я крепче обняла кота и повторила, тихо, с расстановкой и очень зло:
— Встал и вышел из моей квартиры! Ты находишься у меня дома, на моей территории! В гостях, мать твою! И не имеешь никакого права меня оскорблять! Встал и вышел!
— А рассказывать тебе кто будет?.. — неприятно улыбнулся он.
— А я… — и смешалась на секунду. Чтобы прийти к неожиданному: — Мне бабушка все расскажет!
— Она мертва!
— Но она была писцом! — эта ссора определённо полезна… — А у любого писателя остается самое главное — черновики и записи! А черновики и наброски… это память. Да, ты расскажешь быстрее. Но она расскажет наверняка. Поэтому… — но продолжить не успела.
— Я тебе жизнь спас! — возмущённо перебил саламандр. — Это что, не считается?!
— А я тебя об этом не просила! И ты моего друга убил!
Сайел вытаращился на меня, как на ненормальную. Баюн укоризненно склонил голову на бок и замолчал. А я… Я вижу две стороны медали, и обе — через призму переживаний, криво и косо. И логик из меня никудышный. Пройдёт время — эмоции улягутся — боль притупится. А пока…
— Ну, знаешь!.. — покраснел от злости саламандр.
— Знаю! — окрысилась в ответ. — И если не выгнала тебя до сих пор… — я сглотнула, отвернулась и, выдержав короткий и жестокий раунд внутренней борьбы, сипло добавила: — потому что благодарна. Спасибо, Сай. За то, что помог и… не бросил. Но ещё одно нелестное слово в мой адрес!..
— Понял, — он опустил глаза, помолчал, разводя гордость с рассудительностью по разным углам «ринга», и выдавил: — Извини.
Я снова села на край ванны, и Баюн опять запел.
— Ну?
— Что «ну»? — буркнул саламандр обиженно.
Надо же, какой чувствительный… А ещё на меня бочку катит… ящур. Я почесала кота за ухом, расслабляясь. Так, я хотела уточнить…
— Почему изменилась реальность? Ведь он же должен был… исчезнуть, — и снова хлюпнула носом, украдкой промокнув рукавом глаза. — А на его месте обнаружился некто, тоже Валентин, тоже верстальщик, и я, оказывается, два года с ним работаю. И вообще по объявлению устроилась. Как такое возможно?
Сайел посопел, повздыхал и честно признался:
— Не знаю, Васюта. Не знаю. Мы никогда не вмешивались в деятельность живых. И, умирая, сущность оставляла размытое пятно в памяти. Всё. О подмене реальности я никогда ничего не слышал, — и, помедлив, добавил неохотно: — Извини.
Кивнув, я погладила кота по спине. Странное ощущение, словно реальность и нереальность поменялись местами… Ещё пару дней назад на работе я чувствовала себя в своей тарелке — в своей реальности, а всё, что происходило дома, казалось сном. А теперь — наоборот. И Сайел, и птеродактиль стали якорями, удерживающими меня в истинной реальности, а рабочий день казался сном — дурным, мутным и далёким. И не только этот рабочий день, но и предыдущие — и плакаты Игорька, и Цыпа с шефом, и тесты, и… Это события двухлетней давности из чужой жизни в корявом пересказе… И какими же они теперь видятся неправдоподобными, незначительными и несущественными… Кажется, механизм психологической защиты включился на полную катушку. Знать бы только предел его прочности…
Часы на кухне пробили полночь, и я привычно вздрогнула. Мир поплыл, «проваливаясь», теряя очертания, становясь кисельно-вязким. Я действовала интуитивно. Опустила Баюна на пол, схватилась за саламандра и сипло попросила:
— Обожги!..
— Чего?
— Обожги! Я не хочу писать!.. Не сейчас!
Вчера шок помог обойти зов полуночи, и сегодня должен помочь.
— Обжигай, говорю!..
Ладони вспыхнули болью, словно на них кипятком плеснули. Я зажмурилась и закусила губу, чтобы не заорать. В голове помутилось, но точно не от «обморока». Если я права, и он меняет мою реальность, то нужно этому помешать. Иначе крыша улетит далеко и навсегда. Если, конечно, я права…
— Ещё? — ехидно уточнил Сайел.
Я нервно съежилась и кивнула. Мало ли… Он крякнул, присел на корточки и сжал мои предплечья. И меня тряхнуло. Не пальцы в розетку и двести двадцать, но похоже… И мой крик показался очень далеким, гуляющим под потолком эхом.
— Продолжим? — глухое и невнятное, как сквозь вату.
Я быстро замотала головой. Вдох-выдох, и сознание проясняется, и пусть трясёт… С макушки по плечам поползло искристое тепло, унимая дрожь и снимая боль. И вспомнилось неожиданно «здоровое» утро. Так саламандр умеет не только убивать, но и лечить?.. А что ещё он умеет?
— Много чего разного…
Кажется, я спросила вслух.
— …но без нормального тела мои способности малы.
Я бессмысленно посмотрела в тёмные глаза, и Сайел пояснил:
— Физическое тело — это ограничитель. Когда становится больно, когда сила сжигает изнутри — значит, её возможности на пределе, а перешагнуть через него — смерть. И тела, и духа — он развоплощается, сгорая. А это маломатериальное тело нечувствительно, и приходится… — он помялся, но добавил: — сдерживать возможности, чтобы не выгореть случайно. И полностью.
Я снова кивнула. Стало легче. Моргнула, присмотрелась и сглотнула. Я сидела на полу, прислонившись к стене. Перед носом болтался шипастый птеродактилев хвост, а на коже, щекочась, плясали белые искры. Стало хуже. Я зажмурилась, а саламандр захихикал. И пусть себе, смех продлевает жизнь…
— Спасибо… — выдохнула тихо.
— Спасиба мало, хочу свечки, — весело отозвался Сайел.
— Не проблема, — я приняла протянутую руку и встала. Ноги будто ватные.
На кухне я включила свет и обнаружила Муза. Пьяный в дупель, он спал на подоконнике, обняв бутылку и завернувшись в тюль. Настенные часы показывали полпервого ночи, но спать не хотелось. И «обмороки» отступили.
— Почему ты не хочешь продолжать книгу?
Я помолчала, заваривая душицу с мятой. Внутренний голос против рассказа ничего не имел, и я изложила свои бредовые предположения.
— Думаешь, твой герой — тоже писец? — переспросил Сайел серьёзно. И ни тени насмешки, только беспокойство. — А как он выглядит?
— Ну… на меня похож. Только коса короче, и… он парень.
Саламандр матюгнулся. Походил по кухне от стеллажа к плитке и снова выругался. Остановился, посмотрел на меня, но ругнуться не успел.
— Да в чём дело-то? — я достала из тумбочки банку с медом.
Сайел сел на табуретку, ссутулился и вытянул ноги. Потаращился на Муза, на потухшие свечи и тихо сказал:
— Сядь. То, что расскажу… Это легенда, древняя и мало кому известная. Заканчивай с чаем и садись.
— Думаешь, не устою? — я, выполняя обещание, зажгла свечи. — Ты меня пугаешь.
— Мне ль тебя пугать? — хмыкнул он. — Я ж не зеркало.
Я выронила зажигалку:
— Видишь, что ли?..
— Нет. Знаю, — саламандр смотрел исподлобья, внимательно и хмуро. — Всё, что случается с ним, отражается на тебе, так? И ты видишь это в зеркале.
Я плюхнула в отвар два ложки меда и села на табуретку. Сайел довольно прищурился на пламя, помедитировал и загробным голосом начал вещать: