— Василиса, с наступающим! — и, улыбнувшись торжественно, протянул мне пакет.
— Ой, проходите, не через порог же!.. — спохватилась я.
Дядя Боря скромно остановился на коврике и вручил подарок:
— Держи. Как филолог — филологу.
— И только филолог может подарить филологу хорошую книгу, — улыбнулась я, ощупывая пакет, и вспомнила: — Ой, я же у вас книги брала…
— Сейчас не возьму — уезжаю на все праздники, — весело пояснил сосед и положил на комод ключи от хаты: — Цветы польешь?
— Конечно.
Я же никуда не еду. И отпуска у меня точно не будет.
— А дома-то чего? Вечер тридцатого декабря — пора корпоративов, — и дядя Боря мечтательно улыбнулся: — Эх, молодость… Или позже поедешь?
— Да я… — промямлила смущённо. — Да я не…
Я вообще «не». И никуда «не». Куда уж в таком состоянии… Мама увидит — всё поймет, и я расколюсь при первом же ласковом «Доча, что случилось?». И даже если мама знала, кем была бабушка… Я не хочу, чтобы она узнала, кто унаследовал дар. Не сейчас. Сейчас — забиться в угол и понять, как выжить. Да и вдруг среди коллег — сущность?..
Видимо, на моей физиономии отразилось смятение, и дядя Боря, о чём-то своем догадавшись… покраснел.
— Вася, дочка, извини… — сконфузился он. — Давно один живу, а у вас, женщин… непредсказуемостей столько… с которыми никуда и ни-ни…
Я невольно улыбнулась:
— Ничего, дядь Борь. Трезвыми коллеги давно надоели, а на пьяных точно не хочу смотреть. А Новый год с семьёй встречу.
Почти с семьёй. Саламандр, Муз, Баюн, «герой» и — птеродактиль, куда же без него. Кстати, может, он всё-таки девочка? А то развелось вокруг мужских персонажей, хоть соли, хоть маринуй…
— Дело хозяйское, — согласился сосед и осторожно попятился: — Ну, бывай, дочка. Отдохни, как следует.
— Обязательно, — улыбнулась я. — Спасибо, дядь Борь! С наступающим!
Закрыв дверь, я быстро залезла в пакет с подарком. И хмыкнула. «Мастер и Маргарита» — в шикарном подарочном оформлении. Мне стало неудобно. Отпустила без ответного подарка, которого нет… Но ладно. В конце концов, если от души, то не обязана… Я положила книгу под ёлку, в общую гору подарков, и улыбнулась криво завернутому солнечно-жёлтому свертку от Варюшки. И открыть бы, и настроение поднимется… Но нет. Оставлю его на самое жуткое время, не дай бог, конечно… А пока…
Я пошла в спальню, открыла шкаф и присела, выкапывая с нижней полки старые вещи. А пока — подвал. И остальные папки. Раз бабушка — живописец, значит, я узнаю всю историю «героя». Всё, что не досмотрела во сне и не дописала. Если, конечно… она успела дописать. Я надела старые джинсы и тёплый синий свитер. Заплела косу и затянула её тугим узлом. И спиной ощутила присутствие Сайела: от него волнами шло тепло, и я невольно позавидовала наглости Баюна. Я бы тоже на такой насест взобралась отогреться…
— Сай, а с бабушкой ты был, когда… её не стало? Знаешь, что случилось? Что она писала последним?
Саламандр посмотрел мимо меня и нервно дёрнул плечом:
— Спал я тогда, «когда». Но, думаю, моя история была предпоследней. Я не знал вашего языка и плохо понимал, где нахожусь. Смерть, Васюта, — не самое приятное событие. Это шок, от которого непросто оправиться. Я спал, всё время спал. И тогда, когда все случилось. И когда проснулся… Квартира выглядела так, будто в ней давно никто не жил, — и в тёмных глазах загорелось угрожающее «никаких допвопросов!».
Я кивнула, мудро вняв предупреждению. Значит, эта нехорошая «геройская» история стала последней. И даже если она не закончена… Возможно, бабушка больше поняла, больше успела записать. А мне пригодится любая информация.
— Пошли?..
Сайел кивнул:
— Свечу и зажигалку с собой возьми.
— Зачем?
— А тебе охота двадцать раз взад-вперёд по лестницам с пыльными папками бегать? Здесь оставь одну свечу горящей, а в подвале зажги вторую, и я между ними проход сделаю.
— А…
— Дом не спалим, я присмотрю.
Я в сомнении посмотрела на своего собеседника, но согласилась. А свеча, кстати, пригодилась. В подвале было так темно, что я со свечкой-то и мерцающим спутником едва выключатель нашла. Тускло замигала лампочка, и по низкому потолку расползлись тени. Значит, записи…
Небольшое подвальное помещение загромождали старые шкафы и комоды, горы ящиков на кривых столах и пирамиды из стульев. Сломанных, старых и покрытых ажурной пылью. И почему она это не выбросила?.. Открыв книжный шкаф, я осмотрела полки. Так, а это что?.. На дверце шкафа с внутренней стороны — надпись. Выжженная. На старославянском, спасибо, образование. Непонятная совершенно, спасибо, лень. И пара папок на полках. Одна из которых завладела моим вниманием всецело. Неужели история об огненных ящерах?..
Поставив свечу на полку, я открыла папку. Знакомый почерк и кривые строчки. И рисунок на обложке папки, с внутренней стороны: жёлтый цветок пламени и чёрная ящерица среди вьющихся огненных лепестков. Чёрная. Я на мгновение закрыла глаза. Чёрная… Совсем из головы вылетело… Впрочем, и не мудрено, после такого-то потрясения… «Чёрный? — спросил Валик. — Саламандр чёрный?»
Чёрный…
— Сай?
— Что?
— А ты единственный саламандр, или с тобой ещё кто-то пришел? Из соплеменников?
— А ты с какой целью интересуешься? — он неуловимой тенью возник за моей спиной.
Я не стала отпираться. Повернулась и показала рисунок. И добавила про слова Валика. На подвижной физиономии Сайела отразилось жгучее желание спалить папку вместе с содержимым, причём немедленно. Я быстро прижала добычу к груди и покачала головой. Не дам.
— Нет, не единственный, — признался неохотно. — Нас пришло… около восьми. Точно знаю, что обжиться здесь смогли трое, не считая меня. Остальные… пропали.
— А чёрный кто? — напомнила я. — Он из тех, кто обжился? И почему кто-то чёрный, а кто-то белый?
— Цвет пламени — основная способность, — объяснил саламандр нехотя. — Нас учат владеть всеми возможностями, но душа лежит только к одной, и она определяет цвет внутренней силы и сущности. Красный, — и на его раскрытой ладони заплясали алые огоньки, — это раскаленные угли, новые искры, жизнь огня. Жёлтый, — и огоньки сменили цвет, — это тепло, согревающее, спасающее и исцеляющее, дух огня. Багровый — бушующее пламя, бешенство и бесконтрольность, неукротимость огня. Зелёный — питание, способность поглощать всё подряд, всепроникающая суть огня. Чёрный — сожжённое, искалеченное, но способное возродиться, это огненная кара, наказание. А ещё есть синий, пурпурный, оранжевый, коричневый…
— А белый? — я смотрела на него с любопытством. — Ты ведь белый?
На сухощавой ладони распустился вьющийся белый цветок. Чтобы, спустя секунду, сгореть дотла и осыпаться щепоткой пепла. Я поджала дрогнувшие губы, вспоминая. Горящая сущность в руках «инквизитора» и пепел, устилающий пустую темную улицу… «Пепельная ящерица»…
— Белый, — с неприятной усмешкой подтвердил Сайел. — С небольшой примесью жёлтого. А с чёрным сама познакомишься. Не знаю, как скоро, но наверняка. Так, какие папки наверх унести?
— Что?.. — я не сразу вникла в вопрос, но рефлекторно прижала к груди историю саламандров. — Папки? Вон, на столе стопка… И ещё сейчас соберу. А на эту даже не смотри!
— Зачем тебе другая история? — он небрежно подбросил указанные папки к потолку, и они… исчезли. Сгорели в зелёном пламени.
Я пожала плечами:
— Мало ли… Один голый ящер на меня уже свалился. Если появятся новые… я хочу всё о них знать.
— Голый ящер… — весело фыркнул Сайел. — Однако у тебя фантазии!
— Это у тебя фантазии. А у меня — кошмары, — и добавила: — И про тебя прочитаю. И пойму, зачем прицепился. Ведь не в обещании же, данном бабушке, дело, верно? Зачем ты рядом вертишься? Чего хочешь?
— Убежища, — ответил он… слишком быстро.
— Врёшь.
— Нет.
— Значит, недоговариваешь.
— Имею право, — Сайел резко открыл стенной шкаф. Противно скрипнула старая дверца, и в воздух взметнулись клубы пыли. — Фу-у-у… Уверена, что и это тебе нужно?
Я заглянула через мерцающее саламандрово плечо. Неужели все писцы — такие… странные? И как же тогда мои странности проявляются? Кроме того, что я до сих пор не замужем, обитаю в компании пёстрого шизариума, и в книжках сходить с ума мне интереснее, чем на кухне, среди вечных кастрюль и троих детей? В шкафу отсутствовали полки, а пыльные стены покрывали выжженные надписи. Старослав, древнегреческий, латынь… Какое счастье, что бабушка не выучила шумерский или наречие майя… Надписи на первых трёх языках я смогу перевести со словарями, а вот остальные…
— Сай, а можешь сгонять наверх и принести блокнот с ручкой? А лучше — фотоаппарат, он в тумбочке рабочего стола лежит.
— Думаешь, пригодится?
— Мало ли… И пару тряпок захвати. Протереть бы здесь…
— Без проблем, — отозвался саламандр и… дунул.
Раскалённая пыль ударила в лицо и забилась в нос. Я с визгом отскочила и зашипела, ушибив о край стола известное мягкое место. Пыль взметнулась дымовой завесой.
— Дура-а-апчхи!.. — я сердито чихнула и протерла глаза.
Сайел хохотнул, подпрыгнул к потолку и исчез в зелёной вспышке. Я отложила на край стола папку, потерла ушибленное и снова чихнула. Детский сад, штаны на лямках… Глаза слезились и чесались. И не прибьешь гада… Прочихавшись и протерев глаза, я огляделась. Саламандр уже вернулся и сидел на краешке стола, положив рядом блокнот, фотоаппарат и тряпки. А вот папка… исчезла.
— Нечестно! — я поджала губы.
— Не стоит лезть в тайны, которые тебя не касаются, — мягко ответил Сайел. — Если Евдокия Матвеевна решила похоронить мою историю в пыльном подвале, наверно, она имела на то причины. Не так ли?
Я промолчала. Вооружилась влажными тряпками и протёрла исписанные мебельные стены. Настроила фотоаппарат и обошла подвал, снимая каждую надпись. Саламандр не сводил с меня глаз. И эта слежка, и молчание становились невыносимыми, но я упорно занималась делом: фотографировала и проверяла пыльные ящики.