— Как много он знал, — сказал Илайша Морнингстар сухо.
— Знал ровно столько, сколько нужно, чтобы сделать свой бизнес, как вы или я. Да и разузнать все это не составляло труда.
Он поковырял мизинцем в ухе, вынул оттуда на кончике пальца немного серы и небрежно вытер мизинец о пиджак.
— И все это вы вывели из того простого факта, что я звонил миссис Мердок и спрашивал, не продает ли она дублон Брашера?
— Конечно. Замечательно, что и у нее появилась та же мысль. Как я уже говорил по телефону, вам было известно, что монета не продается, поскольку вы давно занимаетесь этим делом и, как я установил сейчас, достаточно серьезно.
Он чуть-чуть наклонился. Он не улыбался, но был доволен, как только может быть доволен человек с воротничком, как у Гувера.
— По-видимому, вам предлагали купить эту монету, — сказал я, — но при подозрительных обстоятельствах. Вы купили бы ее, если бы за нее просили недорого. Но вам надо было знать, откуда она. И даже зная, что она краденая, вы бы все равно ее купили, если бы заплатить пришлось немного.
— Я… я купил бы, да? — Казалось, он не очень-то и удивился.
— Конечно, купили бы. Ведь вы опытный делец. Купив краденую монету по дешевке, вы бы продали ее обратно владельцу, положив себе в карман разницу, как это всегда делается.
— Итак, Мердок-Брашер украден, — сказал он резко.
— Не надо меня цитировать, — сказал я, — пока это секрет.
Он так и засуетился. Вдруг засунул в нос пальцы и вырвал оттуда волосок, дернув щекой и моргнув глазом. Посмотрев сначала на волосок, потом на меня, он сказал:
— Сколько вы заплатите, если я верну монету?
Я, улыбаясь, наклонился к нему.
— Тысячу. Сколько заплатили вы?
— По-моему, вы очень умный молодой человек, — сказал он.
На его лице появилась гримаса, подбородок запрыгал, грудь заходила ходуном, раздался хриплый звук, словно выздоравливающий после долгой болезни петух учился снова кукарекать. Так он смеялся. Он прямо давился смехом.
Потом его лицо опять стало серьезным, черные глаза стали глазами дельца.
— 800 долларов, — сказал он, — 800 долларов за великолепный экземпляр дублона Брашера.
— Прекрасно. Он при вас? Итого — 200 долларов разницы. Вполне достаточно. Быстрый оборот, законный доход и никаких проблем.
— Здесь ее нет, — сказал он. — Не считайте меня за дурака.
Он достал из жилетного кармана старинные серебряные часы на черном брелоке и, скосив глаза, посмотрел который час.
— Скажем, завтра утром, в одиннадцать, — сказал он. — Приносите ваши деньги. Если я останусь вами доволен, то мы договоримся.
— Вот и хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Деньги я как-нибудь достану.
— Можно и подержанными бумажками, — сказал он задумчиво, — хорошо, если 20-и долларовыми, но и 50-и долларовые подойдут.
Я усмехнулся и пошел к двери, но быстро вернувшись с полпути, я оперся руками о стол и посмотрел ему прямо в лицо.
— Как она выглядела?
Он, мне показалось, чуть побледнел.
— Ну, та девушка, что приносила монету.
Он побледнел еще больше.
— О'кей, — сказал я. — Нет, не девушка, мужчина, ее помощник. Какой он из себя?
Он сморщил губы, опять сложил ладони горкой.
— Мужчина средних лет, полный, пять футов и семь дюймов роста, фунтов 170 весом. Он назвался Смитом. Одет в голубой костюм, черные туфли, зеленую рубашку и такого же цвета галстук, шляпы на нем не было. В кармане пиджака коричневый платок с каймой. Волосы русые, чуть седые. На макушке лысина в полдоллара и на щеке шрам в два дюйма. Кажется, слева. Да, слева.
— Неплохо, — сказал я. — Дырку на правом носке не заметили?
— Ах, совсем забыл снять с него ботинки.
— Досадное упущение, — сказал я.
Мы замолчали, глядя друг на друга полу-пытливо, полу-враждебно, точно новые соседи. Вдруг он опять засмеялся.
Пятидолларовая бумажка по-прежнему лежала на столе, прямо перед ним. Я протянул руку и взял ее.
— Возьму-ка я ее себе, — сказал я, — раз уж разговор пошел о тысячах.
Оборвав смех, он пожал плечами.
— Завтра, в одиннадцать, — сказал он, и пожалуйста, без фокусов, мистер Марло. Не воображайте, что не сумею себя защитить.
— Надеюсь, — сказал я, — тем более, что в руках у вас динамит.
Я вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, прошел первую комнату, открыл дверь в коридор и закрыл ее, не выходя из комнаты. Конечно, должны были быть слышны мои шаги по коридору, но дверь была закрыта, и я надеюсь, старик не забыл, что у моих ботинок резиновые подошвы. Я подкрался по дырявому ковру к его двери и встал за ней возле столика с пишущей машинкой. Детский трюк, который иногда удается, особенно после умной болтовни и острот. Как финт в футболе. Если бы ничего не получилось, мы бы еще немного поиздевались друг над другом.
Трюк сработал. Из-за двери послышалось сморкание, потом петуший смех, потом кашель, скрипнуло кресло и послышались шаги.
Из двери дюйма на два высунулась грязная седая голова. Она замерла на мгновение, оглядывая комнату (я перешел во взвешенное состояние), потом исчезла. Пальцы с грязными ногтями соскользнули с края двери и дверь, щелкнув, захлопнулась. Ко мне вернулось дыхание, и я приник ухом к двери.
Послышался скрип кресла, стало слышно, как он набирает телефонный номер. В одно мгновение я схватил трубку телефона, стоявшего на столике. Ему долго не отвечали, наконец, мужской голос проговорил: «Да?».
— Флоренс-аппартментс?
— Да.
— Могу я поговорить с мистером Ансоном из квартиры 204?
— Подождите у телефона, я погляжу, дома ли он.
Мы стали ждать. В трубке был слышен шум, — особенно досаждал репортаж о бейсбольном матче, — вероятно, где-то рядом был радиоприемник. Потом тот же голос сказал:
— Его нет. Что ему передать?
— Я позвоню попозже, — сказал мистер Морнингстар.
Я положил трубку, быстро скользнул к двери, медленно-медленно открыл ее (со скоростью падающей снежинки), потом, прильнув к двери всем телом (чтобы заглушить звук), вышел и закрыл ее.
Я восстановил дыхание только у лифта. Достал карточку, которую дал мне Джордж Ансон Филипс в вестибюле отеля «Метрополь». Тогда у меня не было времени рассмотреть ее как следует. На ней четко значилось: Корт-стрит, 128, Флоренс-апартментс, квартира 204. Я все еще держал ее в руке, когда пришел лифт, гремя, как грузовик с гравием на крутом повороте.
Было 3 часа 50 минут.
8
Банкер-хилл — старый, ветхий, заброшенный воровской город. Когда-то здесь селились люди из верхних слоев общества. С той поры сохранились готические особняки с лепкой, с угловыми окнами «фонарем», со стрельчатыми башенками и большими верандами. Теперь комнаты в этих особняках сдавались, паркетные полы истерлись, широкие плавные лестницы покрыл тот дешевый лак, который называется грязью. В высоких залах высохшие владелицы особняков переругивались с вороватыми слугами. На широких верандах сидели старики, солнце грело их ноги в заплатанных туфлях. Взгляд их был устремлен в пустоту, на лицах застыло выражение, какое бывает у генерала, проигравшего битву.
Кроме особняков, в Банкер-хилл полным-полно засиженных мухами ресторанов, фруктовых ларьков, где торгуют итальянцы, домов с дешевыми квартирами внаем, кондитерских лавчонок, в которых, кроме леденцов, можно купить кое-что и похуже. В жалких отелях регистрировались одни Смиты и Джонсы, а ночной дежурный был полусводник, полуищейка.
На улице можно встретить молодых, но уже потрепанных, женщин и мужчин, надвинувших шляпу на самые глаза и воровато оглядывающих улицу поверх зажженной спички в прикрывающих ее ладонях, хрипло кашляющих, измочаленных интеллектуалов без единого цента в кармане, бдительных полицейских с неколебимым взором, с лицами, словно высеченными из гранита, наркоманов и продавцов наркотиков, личностей ничем не примечательных и знающих это, ну и, конечно, обычных людей, отправляющихся на работу. Последние появлялись на улицах рано, когда утренние тротуары еще пусты и мокры.
Еще не было 4.30, когда я прибыл на место. Оставив автомобиль в конце улицы, там, где канатная дорога взбиралась на глиняный откос, идущий в сторону Хилл-стрит, я пошел пешком вдоль Корт-стрит прямо к Флоренс-апартментс. Это было трехэтажное темно-кирпичное здание. Окна первого этажа начинались у самой земли, на окнах грязные, выцветшие занавески. К входной двери под стеклом прикреплен длинный список жильцов. Открыв дверь и спустившись вниз по трем обитым латунью ступенькам, я оказался в сумрачном и узком коридоре, едва позволявшем разминуться двум встречным. На грязных дверях видны едва различимые номера комнат. В углублении под лестницей — телефон-автомат. Здесь же надпись: Управляющий — кв.106. В самом конце коридора застекленная дверь, за которой стояли четыре контейнера с мусором, и в солнечном луче роилось множество мух.
Я поднялся вверх по лестнице. Было слышно радио, все еще передававшее бейсбольный репортаж. Я шел по коридору и смотрел на номера квартир. Квартира 204 была справа, радио было слышно из квартиры напротив. Я постучал и, не получив ответа, постучал еще раз, погромче. У меня за спиной раздался шум и свист толпы, значит, Доджерсы забили гол. Постучав в третий раз, я подошел к окну, выходившему на улицу, и вдруг вспомнил про ключ, который дал мне Джордж Ансон Филипс. Напротив, на другой стороне улицы, стояло скромное, окруженное газоном здание из выкрашенного белой краской кирпича. Похоронное бюро Пьетро Палермо. Именно такая неоновая надпись пересекала фасад этого, здания. Из парадной двери вышел высокий красивый человек в темном костюме. У него было загорелое лицо и красивая голова с зачесанными назад серо-стальными волосами. Он вынул серебряный или, быть может, платиновый с чернью портсигар, тонкими загорелыми пальцами достал из него сигарету с золотым ободком, спрятал портсигар и вынул зажигалку, которая была в паре с портсигаром. Прикурив, он убрал зажигалку, сложил на груди руки и, прислонившись к стене, полузакрыл глаза. От кончи