А еще через неделю Любим уже не просто освоился с новым даром, но и научился усилием воли как бы гасить звуки и голоса, добившись того, чтобы в его ушах отчетливо звучала лишь мысль человека, на кого смотрит сам Любим и кого он хотел бы услышать. Остальные же доносились до него приглушенным шепотом, почти не досаждая ему.
К тому времени новоявленный телепат успел дорасти до полусотника, возглавив пять десятков парней из тех, кого они обучали в Переяславле. Впрочем, его сметливость, добросовестность и расторопность и без того импонировали Пелею. Умение же Любима угадать невысказанные пожелания полусотника послужило просто довеском ко всем имеющимся достоинствам березовского парня.
А когда рать из Переяславля Рязанского, после присоединения к ней зарайцев и ростиславцев насчитывающая около полутора тысяч человек, вышла в поход, держа путь на Коломну, Любим ходил уже в помощниках Пелея, командовавшего почти полутысячей воев.
Глава 8А дальше что?
Два демона ему служили,
Две силы чудно в нем слились:
В его главе — орлы парили,
В его груди — змии вились…
Сразу после бескровной победы над Ингварем Константин с частью своей дружины и лучшими ратниками из пешего ополчения совершил солидный вояж по всей северо-западной окраине Рязанского княжества.
Дел было много. Помимо установки в каждом городе своих гарнизонов необходимо было еще и заниматься обучением молодого пополнения. С этой целью с Константином поехали лучшие полусотники и сотники, уже успевшие зарекомендовать себя с самой положительной стороны в октябре — ноябре.
Тех, кто был постарше, рязанский князь распорядился отпустить только по одной простой причине — народу слишком много, а хороших педагогов нехватка. К тому же и без того возникла масса трудностей как с размещением, так и с вооружением новобранцев. Да и ни к чему было столь сильно разжижать основное ядро. Непомерно увеличивать количество за счет качества — последнее дело. И без того предстояло сколотить в приличное войско еще не меньше полутора тысяч ратников, причем в крайне ограниченные сроки. На все про все Константин после недолгого раздумья положил от силы два месяца — на больший срок рассчитывать было просто опасно.
Но вначале предстоял краткий марш-бросок назад в Рязань. Необходимо было экстренно направить посольства ко всем соседям. Самое представительное должно было выехать во Владимиро-Суздальскую землю, к тезке рязанского князя, поскольку именно к нему, скорее всего, обратится за помощью юный Ингварь. Возглавить его Константин доверил боярину Хвощу.
Задач перед ним стояло несколько. Первоочередная — заключить что-то типа договора о дружбе и военной помощи. При этом Хвощу было строго-настрого указано, что все речи о неравенстве договаривающихся сторон и о том, что рязанский князь в грамотах к владимирскому должен величать себя сыном, сыновцем или младшим братом, надо пресекать на корню.
— Рязань ни под кем никогда не ходила и ходить не будет, — сурово заявил он боярину, на что тот согласно кивнул, радуясь в душе, что не придется унижаться и лебезить перед надменными владимирцами и ростовчанами. — Если же такой договор заключить не удастся, то надо попытаться составить ряд поскромнее. Ну, скажем, хотя бы о ненападении, но тоже на равных правах для обеих сторон. Для нас на первые несколько лет и это будет благом, — продолжал князь инструктировать Хвоща. — Но если ты и такого ряда заключить не сумеешь, то тогда самое простое — оставь человечка или парочку, чтобы могли выведать о рати — когда она выходит, кто поведет и куда. И пусть он сразу незамедлительно скачет в Рязань.
Хвощ задумчиво поскреб в затылке.
— Приметить могут, — протянул он.
— А ты близ себя его не держи — пусть он у купца какого-нибудь в пособниках будет.
— Молодого, стало быть, надобно, — принялся рассуждать боярин. — Молодого, да из смекалистых. Да на вид чтоб простецом смотрелся, душа нараспашку. Опять же он должон еще и быть…
Оглашение перечня необходимых для резидента качеств заняло еще пару минут, после чего Хвощ попросил время для поиска такого. Дескать, вот так сразу не видит он никого в этом качестве.
— Зато я вижу, — возразил Константин. — Пока ты перечислял, я все и увидел. Любомира возьмешь.
— Кого-о?! — удивился боярин.
— Есть тут один малец, — усмехнулся князь, — летами совсем млад, так что на него никто никогда не подумает. Правда, вначале мне самому с ним надо переговорить, но думаю, согласится.
Хвощ согласно кивнул, довольный тем, что хоть одну заботу с него сняли, и уточнил:
— А коли Ингварь там примется воду мутить?
— Надо успеть опередить! — резко заявил Константин. — Сам, поди, знаешь — в таких делах кто первым начнет, тому и веры больше.
Боярин развел руками.
— На все твоя воля, княже, а токмо невмочь мне его обогнать. — И посоветовал: — Ты сам-то глянь, что ныне на реке деется. А опосля нее как быть? Хорошо, коль морозы протянутся, а ежели сызнова к ростепели дело пойдет? Он-то налегке, а у нас обоз. Да и приедем в Ростов Великий все в грязище, яко нищие побирушки, народу на посмех.
Константин досадливо поморщился. Да, погода явно выступала на стороне Ингваря. Уж больно долго медлила в этом году зима, все никак не решаясь заявить о себе во весь голос. И похолодало поздно, да и какие там холода — не каждое утро лужи под ледком оказывались. Снег хоть и бывал, но тоже непутевый — пополам с дождем. А коль и успевал лечь на землю, так и то ненадолго — час-другой и все, поминай как звали.
По-настоящему за дело зимушка взялась только вчера, словно дожидалась того момента, чтобы Ингварь успел перебраться через Оку. К тому же князь-изгой и его люди сидели в ладьях, поскольку река хоть и встала, но не окончательно — лед был не тонок, а вовсе хлипок, плюс то тут то там зияли даже не полыньи — здоровенные проемы. Словом, хоть люди Ингваря и затратили на переправу несколько долгих часов, однако после полудня все равно причалили к противоположному берегу. Зато уже к вечеру так резко похолодало, что теперь о ладьях нечего было и думать, а помышлять о санях вроде бы тоже рановато. Получалось, придется ждать, теряя драгоценные дни.
«Черт! Надо было притормозить отъезд Ингваря!» — с досадой подумал Константин.
— Так что отвечать, ежели он учнет тебя хулить? — терпеливо повторил боярин свой вопрос.
— А что ты можешь сделать? — пожал плечами князь. — Ответить тем же? До такого нам опускаться нельзя, ибо он сын славного Ингваря Игоревича, подло убиенного со своей братией безбожным Глебом. Пожалуй, самым лучшим ответом на это будет твой рассказ, как я поступил с самим князем и с его ратниками. Думаю, мой тезка оценит по достоинству. И еще одно. Если с договорами ничего не выйдет — не огорчайся. Помни, что у тебя есть и еще одна задача — закупка воинских доспехов и прочего вооружения. Ее начинай с первого же дня. Мне много потребно — лишку не будет. И последнее. Кого ты мне посоветуешь отправить послами к Муромскому князю Давиду, а также к новгород-северским и к черниговским князьям?
— Им легче — не такие уж могутные княжества у них, — степенно заметил Хвощ. — Давид, сидючи у себя в Муроме, все больше к духовному тяготеет. Его бы никто не трогал, а уж он-то… Правда, он Святославу Всеволодовичу тестем приходится, но мне так мыслится, что все одно — по доброй воле сам князь не отважится на таковское. Токмо ежели владимирцы пойдут да его с собой покличут, тогда лишь и насмелится.
— А нам есть разница — сам или по зову? — хмуро осведомился Константин и тут же отдал новое распоряжение: — К нему на обратном пути загляни да предупреди. Мол, рязанский князь понимает всю его шаткость — тяжко жить меж молотом и наковальней. Вот только как бы ему не ошибиться с выбором, чью сторону принять. Наковальня-то, в отличие от молота, сама первой бить не станет, но если уж навалится, так не отступится, пока совсем не задавит. Вот и пускай призадумается.
— А что касаемо новгород-северского князя, то мне тут, княже, сразу его мать на ум пришла, Свобода Кончаковна, брат коей Юрий Кончакович, — продолжил Хвощ свои рассуждения. — Ежели ты к своему свояку Даниле Кобяковичу в степь гонца смышленого отправишь да басурман этих отговоришь на Русь идти, то и новгород-северцы в одиночку на Рязань не сунутся.
Константин кивнул, улыбнулся и одобрительно хлопнул боярина по плечу:
— Дело говоришь. Молодца! Только мне недосуг по степям кататься. Надо бы кого иного туда послать. Ты кого мыслишь, боярин?
Хвощ от такого доверия к нему со стороны князя приосанился и, выдержав небольшую, но достойную паузу, веско заметил:
— Мстится мне, лучшей всего туда бы опытного воя послать, чтоб и в летах был, и слава о былых победах имелась за плечами. Ратных дел людишки завсегда у них в почете были. Хорошо бы Ратьшу, да неможется старику. После него, стало быть, одного из твоих тысяцких, Стояна. Он, конечно, хучь и поял[68] тебя в то лето, но в Ольгове воеводствовал справно, опять же…
Константин усмехнулся, не в первый раз подмечая за Хвощем такой незамысловатый прием. Все-таки боярин чуть-чуть, совсем немного, но трусил, опасаясь, что рязанский князь припомнит ему верную службу у Глеба. Потому он нет-нет да и вставлял словцо, вот как сейчас, но не о себе, а о ком-то из тех, кто тогда тоже находился в стане врагов Константина. Их защищать для боярской чести вроде как не зазорно, но, заступаясь за Стояна или за того же Коловрата, он одновременно лишний раз подстраховывал и себя.
Впрочем, пускай опасается. Если немного, то оно даже полезно. Главное, не давать повода, чтобы эти опасения усилились, — тогда человек и впрямь может призадуматься, как бы понадежнее обезопасить свою шкуру, а способы для этого могут быть разнообразные, в перечень которых входит и предательство, и измена. Но Константин таких поводов не давал, а потому был спокоен за Хвоща. Вот и сейчас он, не подавая виду, что давно раскусил смысл такого заступничества, лишь недовольно поморщился и резко возразил: