А у старшего Всеволодовича и тут на уме его сыновья. Действительно, куда лучше, если бы наследство переходило именно таким образом. Тогда все досталось бы Василько, а не Юрию и уж тем паче не Ярославу, который тоже присутствовал на этой встрече с рязанскими послами — от услышанного его лицо залило краской гнева. Оно и понятно: тогда ему и вовсе ждать нечего. А вот у Константина Всеволодовича, напротив, лик даже посвежел от приятных мыслей. Впрочем, он почти сразу отбросил их в сторону, хотя и с сожалением — не допустят такого его братья. Однако на Хвоща он все равно продолжал глядеть с симпатией.
Тот это почувствовал и решил, хотя разговор о лекарстве поначалу планировалось затеять в ходе второй беседы, не откладывать. Надо ковать железо, пока оно горячо, и боярин стал рассказывать, что ныне в их Рязани проживает такая славная лекарка, коя может отогнать от одра безнадежного больного человека и саму Марену[70]. И ежели только владимирский князь подпишет предлагаемый договор о мире и дружбе, то его рязанский тезка самолично озаботится, дабы оная лекарка, не медля ни дня, прибыла в Ростов.
В доказательство своих речей Хвощ с заговорщическим видом тут же извлек из сумы скляницу с темной жидкостью и предложил незамедлительно опробовать снадобье, посулив заметное облегчение в самые ближайшие часы. Причем, заметив, что хотя в глазах князя уже загорелся огонек надежды, но он еще продолжает колебаться, боярин, оглянувшись и не увидев на столе никакой посуды, извлек из сумы предусмотрительно захваченный с собой как раз для такого случая кубок червленого серебра.
Но, на беду Хвоща, князь Ярослав тоже не дремал. Заметив, как оживилось породистое, с высоко взведенными бровями, но изрядно изможденное болезнью и покрытое нездоровой желтизной лицо старшего брата, он сразу же сообразил, что нужно немедленно что-то предпринять. Метнувшись к боярину, он проворно выхватил склянку из его рук.
— Порешили яду нашему князю подсунуть?! — прошипел он злобно и с маху грохнул ее об пол.
— Поклеп ты, княже Ярослав, на меня возводишь, — возразил боярин, сокрушенно глядя на растекающуюся подле его сапог темную лужу.
— А думаешь, забыли мы, яко отец твой, в железа закованный, вместях с рязанскими князьями в наших порубах сиживал, да и помре в одночасье? Надумал в оместники[71] за родителя свово на старости лет пойти?! — кивнул Ярослав в сторону Константина.
— Ты, княже, прирок[72] свой ныне измыслил, дабы брате твой хворь свою одолети не возмог? — глядя прямо в посветлевшие от бешенства глаза Ярослава, проницательно заметил Хвощ. — А ведь послухов[73] у тебя тому нету.
— Есть, — недолго думая выпалил Ярослав и торжествующе повторил: — Есть послух. И грамотку мне он отписал еще по осени, когда сведал, каку вы поголовщину[74] задумали.
— И грамотка оная у тебя с собой ли? — гордо выпрямился боярин, понимая, что только спокойный тон и разумные доводы, приводимые в свою защиту, помогут ему выйти из этой светлицы свободным, не угодив в поруб.
— Не взял я ее. В Переяславле[75] оставил, ибо не поверил по первости изветнику[76] своему. Ныне же, едва скляницу с черным зельем в твоей руке узрел, враз и вспомнил о том. Да ты чуешь ли, брате, яко смердит дрянь сия? — тут же обратился Ярослав к Константину за поддержкой.
Тот, сожалеючи поглядывая на черную лужу, мрачным могильным пятном растекшуюся на чисто выскобленном желтоватом дубовом полу, неохотно кивнул. Тогда и Хвощ в свою очередь решил воззвать к благоразумию старшего Всеволодовича:
— Поверь, княже, что, дабы сомнений никоих у тебя не появилось, я и сам оное зелье из другого кубка вместях с тобой испил бы. — И он, покопавшись в своей суме, действительно извлек из нее второй кубок, очень похожий на первый, но значительно меньший по размеру. — Вот и чарку вторую для того прихватил с собой. Так что напрасно брат твой на меня сей прирок измыслил, — еще раз повторил он.
Может, кто иной и спасовал бы, но не таков был Ярослав, услышавший какое-то позвякивание, пока боярин копался, доставая вторую посудину. Он тут же коршуном накинулся на опешившего от такой наглости Хвоща и вырвал из рук растерявшегося боярина суму, после чего, торжествующе запустив в нее руку, извлек еще одну скляницу, которая тоже была наполовину заполнена жидкостью, только светло-коричневатого цвета. Ярослав энергично взболтал ее и с довольной ухмылкой продемонстрировал Константину.
— А вот и поличное. На каждый яд есть и супротивное зелье, дабы самому с животом не расстаться. А мудрый посол — дивись, брате, — опасаясь отравы, еще допрежь прихода сюда половину отпил. Остатнее же порешил опосля принять. — И он для вящей убедительности добавил: — Все в точности, яко мне мой изветник и отписал.
— То от живота зелье. Нутром я маюсь, вот и таскаю его всюду с собой, — торопливо пояснил Хвощ. — А все, что рек тут князь Ярослав, овада[77]. Ежели мне веры нету, покличь своих лекарей, дабы они тебя от сомнений тягостных разрешили.
Однако лекарь Константина еще больше запутал дело. Старый седой Матора, кряхтя, опустился на колени и некоторое время изучал содержимое загадочной лужи, после чего, приподняв голову, неуверенно предложил:
— Может, собаке на пробу дать?
Константин молча кивнул. Однако пара псов, которых тут же притащили, сыграли на руку Ярославу, поскольку лизать лужу не собирались. Более того, даже когда их принялись тыкать в нее, пытаясь хотя бы намочить им морды, они оказали отчаянное сопротивление, принявшись жалобно скулить и вырываться.
— Чуют отраву! — радостно завопил Ярослав. — А я что говорил? — повернулся он к Константину, который в свою очередь укоризненно уставился на Хвоща.
Трудно сказать, что повелел бы сделать князь с рязанским послом, но тут на выручку боярину пришел Матора, чуточку сгладив неблагоприятное впечатление от собачьего поведения:
— Промашку я дал, князь, — повинился лекарь и поправил Ярослава: — Псам смертное зелье чуять не дано. Одначе мыслю я, что ни одна божья тварь из-за великой вони лакать оное николи не станет. Смердит уж оченно, — пожаловался он.
— Так зелье это смертное али и впрямь лечебный отвар? — угрюмо спросил Константин.
— То мне неведомо, — честно сознался лекарь. — Но не слыхал я, дабы от твоей болести, княже, в отвары белену добавляли, а запах оной травы я доподлинно распознал.
— Вот, — встрял Ярослав, — я хучь в лечбе ничего не смыслю, но даже мне сия поганая трава знакома. Слыхивал я, ведьмы ее в своих черных делах потребляют изрядно. — И он с кривой ухмылкой на лице напомнил Хвощу: — Ты вот тут сказывал, боярин, что лекарка, коя снадобье готовила, уж больно хороша. Токмо отчего ж ты запамятовал поведать, яко ее люди кличут? — И, повернувшись к брату, Ярослав торжествующе выпалил, окончательно закрепляя свой успех: — Ведьмачкой ее прозывают, а народ зазря так величать не станет! Стало быть…
Хвощ и тут не собирался сдаваться, но рассказать, как она спасла от верной смерти рязанского князя да сколько людей вылечила, не успел. Услышав о ведьмах и о прозвище лекарки, богобоязненный Константин торопливо перекрестился и с укоризной обратился к боярину:
— Что же ты? Никак и впрямь меня бесовскими травами опоить решился? Али и впрямь, по наущению князя свово, убойцем стать насмелился?
— Пусть лекарь твой поведает, — еще пытался барахтаться Хвощ. — Пусть как перед иконой скажет: токмо лишь ведьмы беленой пользуются али и при лечбе к ней обращаются?
— Бывает, — согласился Матора. — Но не от той болести, коя нашего князя мучает неустанно.
Авторитетное мнение старого лекаря оказалось решающим. Хоть боярина и отпустили восвояси, но больше пред княжьи очи не допускали. А еще через два дня ему самому и всему рязанскому посольству в достаточно категоричной форме предложили выехать из Ростова, ссылаясь на то, что у возмущенных горожан терпения может оказаться значительно меньше, чем у мягкосердечного князя Константина.
И пришед послы от каина рязанскаго в Ростов Великий ко Великаму князю володимерскаму Константину. Сладко рекоша они князю и улещаша всяко, дабы о мире сговоритися. Одначе Константин володимерский согласья не даша, рече тако: «Не хочу братоубийце длань давати». И тогда послы по повелению рязанца злобнаго одариша его скляницей с зелием смертным, кое на семи колдовских травах ведьма рязанская варила, и, ежели не брате княжой, Ярослав Всеволодович, не бысть бы Великаму володимерскаму князю в живых.
Одначе и опосля того, яко сведали Всеволодовичи про зелие, посла рязанскаго боярина Хвоща хоша и браниша нещадна, но казни не предаша, ибо памятали они заповеди Христовы, в коих поведано всем людям: «Не убий»…
А полки княже Константине Всеволодович повелеша сбирати, но не жаждая оместником бысть, а токмо дабы подсобити князю-изгою Ингварю Ингваревичу и братии его уделы их возвернути, кои рязанский князь у них отняша…
И проведав, что бысть Великий володимерский князь Константин Всеволодович хвор вельми, послал рязанский князь боярина Хвоща, дабы он вручиша болящему скляницу с чудным зелием, от коега здравие пребываша не по дням, но по часам, а болесть утекоша прочь. Токмо не прияша ее Всеволодовичи, и рече Хвощу тако: «Оное зелие и пес пригубить не возжелаша, а потому и нам не след», и склониша ухо свое ко лжи и наветам положили, что не бысть меж Володимеро-Суздальским и Резанским княжествами замирия, но бысть востраму мечу…