ренные церкви Долгоруким драгоценные позолоченные сосуды.
Нравилось Ярославу и то, что причащают его из потира[81], на котором выгравировано изображение святого великомученика Георгия, чьим именем наречен был он сам во святом крещении. Думалось ему в храме легко и привольно, и смесь густых запахов церковного ладана и жарко горящего свечного воска ничуть не мешала плавному течению мыслей. Присутствие же за спиной Ингваря и его немногочисленной челяди еще больше вдохновляло.
Тем более заняться Ярославу было абсолютно нечем: однообразие охоты давно надоело, а тут у переяславского князя появлялась великолепная отдушина: и себя потешить, и дружине косточки дать размять.
К тому же Переяславль с Тверью — это неплохо, но если к ним присовокупить рязанскую Коломну, перекрывающую устье Москвы-реки на ее впадении в Оку, да не только ее одну, но также Ольгов, Козарь, Ожск и… Ярослав еще раз прикинул, что именно он приберет к своим рукам, но после недолгого раздумья махнул рукой. Чего тут гадать — и без того все ясно. Пока рязанский князь не подпишет грамотку, что уступает свой удел ему, Ярославу, из оков ему не освободиться.
А Ингварь что ж, его обижать не будем. Все свои грады он получит беспрепятственно.
Итак, решено. Князь Переяславля-Залесского тряхнул головой и, приняв причастие, незамедлительно направился в свой терем, который напрямую соединялся с храмом. За ним последовали и рязанцы, уже догадавшиеся по выражению лица князя, вдохновленного предстоящими битвами, что их просьба о помощи будет принята благосклонно.
Правда, объявил им Ярослав о своем решении не сразу, а спустя пару дней, выдержав достойную паузу и собрав ради приличия на совет своих бояр. Единственное, что ему не совсем понравилось, так это то, что едва Ингварь заручился его поддержкой, как тут же завел речь о Ростове. Получалось, что он вроде как и доверяет князю Переяславля-Залесского, а вроде бы и не совсем. Стало немного обидно, и Ярослав хотел было отговорить Ингваря, мол, сами справимся, но, вспомнив его рассказ о том, как ловко воеводы рязанского Константина взяли в клещи рать молодого князя, согласно махнул рукой.
«А почему бы и нет? — почти весело подумал Ярослав. — Небось, когда брат мой откажется их выручить, они мою подмогу будут ценить еще дороже. Да я и сам с ними поеду. Посмотрю на лик Константинов, когда он станет им отказывать, а тут я прямо при нем пообещаю свою дружину рязанцам».
Повод поехать к брату имелся. Как раз на днях Константин прислал ему, равно как и всем прочим братьям, приглашение, собираясь торжественно отпраздновать именины своего первенца Василько, которому исполнялось восемь лет. Утереть нос старшему брату в присутствии остальных: того же Юрия, а также Владимира, Святослава и Ивана — было вдвойне приятно для уязвленного самолюбия Ярослава.
Все вышло почти так, как он и предполагал, и даже лучше того, поскольку возмущенные подлым братоубийством и изгнанием Ингваря из своего отчего удела младшие братья[82] Константина присоединились к Ярославу с просьбой помочь Ингварю. Сам же владимирский князь, донельзя расстроенный попыткой рязанского тезки отравить его с помощью какой-то ведьмачки и ошеломленный столь единодушным натиском, плюнул на свое миролюбие и лишь вяло махнул рукой, дозволяя взять и свою дружину, после чего, сославшись на нездоровье, покинул братьев, Ингваря и прочих в самый разгар веселого пира.
Впрочем, еще до того, как ему уйти, Ярослав сумел полностью отыграться на нем и за Липицу, и за вопрос, вернул ли Мстислав Удатный ему жену. Его постоянные комментарии горестного рассказа Ингваря всякий раз заканчивались гневными возгласами: «Давно пора проучить этого поганца Константина!», «Да что ж, некому управу найти на Константина-братоубойца?!», «Надо такую трепку Константинишке задать, чтоб навек забыл, как на чужие уделы зариться!»
Прекрасно понимая, в чей огород благодаря простому сходству имен кидает свои увесистые булыжники младший брат, старший Всеволодович тем не менее молчал, ведь гнев Ярослава был направлен якобы вовсе не на него, а на рязанского Константина. Оставалось сидеть с невозмутимым лицом, делая вид, что его такое совпадение имен вовсе не коробит и, более того, он не обращает на это ни малейшего внимания.
Уже на следующий день во все стороны поскакали гонцы: и в Стародуб, и в Суздаль, и в Юрьев-Польский, а во Владимир направились князь Иван вместе с воеводами Константина Кузьмой Ратьшичем и Еремеем Глебовичем. Однако общим местом сбора всех княжеских дружин все равно был определен Ростов Великий.
Слухи о грядущем походе поползли по Ростову сразу же, буквально на следующий день после того, как Константин дал свое согласие. А спустя еще день из широко распахнутых городских ворот выехал очередной обоз с гостями. Саней было много, почти полторы дюжины, и в одних сидел весьма упитанный веселый паренек в добротном теплом полушубке и лохматой шапке волчьего меха, плотно нахлобученной на глаза. Паренек довольно улыбался, рассказывал всю дорогу разные небылицы, да расспрашивал, хорошее ли в Муроме торжище и каковы там цены.
Поначалу рязанский купец по прозвищу Пятина заупрямился, не желая отпускать расторопного подручного, но Любомир напомнил ему про своего трехродного стрыя боярина Хвоща, ссудившего торговца гривнами для торга, причем без всякой резы, а также о словах, которые были сказаны боярином:
— Ты, Пятина, мальца не больно-то гоняй, а ежели ему занадобится куда отлучиться, тоже не держи, не надо. Да гляди, чтоб он мне на тебя не нажаловался, не то осерчаю, а тебе на ноги становиться надо опосля пожара…
Словом, едва только купец вспомнил о том, как тут же засуетился и даже не только помог отобрать ходовой товар в дорогу, но и пристроил мальца к торговому поезду[83], который как раз отправлялся в Муром. Единственное, что спросил, так это когда ждать, но и тут не получил вразумительного пояснения. Любомир лишь неопределенно пожал плечами и туманно ответил:
— Как расторгуюсь.
Купец недовольно засопел, но ничего не сказал. К тому времени он уже понял, для какой такой надобности Хвощ пристроил ему паренька, но, так как поделать ничего не мог, махнул на это рукой, утешая себя, что когда он с помощью этих гривен встанет на ноги, то немедленно откажется от эдакого подручного.
— Уже?! — вытаращил глаза Хвощ, задержавшийся на обратном пути, как и велел рязанский князь, у Давида Юрьевича, и теперь разглядывая юного Любомира, неожиданно появившегося перед ним на одной из узких муромских улочек. — Ты… на кой тут?! — От изумления он забыл про конспирацию.
Однако паренек был более памятлив, так что сразу как ни в чем не бывало забалагурил, зачастил:
— Ты ж повелел, боярин, дабы я для тебя расстарался, вот и прикупил все, что ты истребовал. — И Любомир принялся показывать все, что у него лежало на лотке. — И дешево, и сердито. И товарец хорош, и цена ему веселая. А у иных дешевше, так оно ить и хрен дешев, да черт ли в нем. А с тебя накладу возьму не боле ряду[84]. Да ты уж сделай милость, раскошелься, не скупись, да над гривной не трясись.
А уж что он ему при этом ухитрялся шептать, никто не ведал. Вот только сразу после этой встречи Хвощ заторопился со сборами и уже на другой день поспешил обратно в Рязань, а сын поварихи снова отправился в Ростов Великий, где вновь принялся исполнять обязанности помощника Пятины.
Собирались дружины во Владимиро-Суздальском княжестве достаточно быстро. Похуже обстояли дела с ратным ополчением, но к рождеству наконец все было готово, и спустя еще седмицу рать выступила в поход. Могли бы и раньше, причем в гораздо большем количестве, если бы не… отец Николай.
Священника не было на первом приеме князем Константином Всеволодовичем боярина Хвоща. Именно так было решено еще в Рязани на предварительном обсуждении общей стратегии. Предполагалось, что спешить не следует и вначале Хвощ лишь зародит сомнения в правоте слов Ингваря и его бояр, а вот во второй раз полечит владимирского князя настоем Доброгневы, и тут-то скажет свое веское словцо и отец Николай, заодно подкрепив доверие к загадочному лекарству.
Пока же священник должен был отыскать епископа, воззвать к его христианскому человеколюбию и попросить поддержать предложение рязанцев заключить договор о дружбе или хотя бы просто о мире, о котором пойдет речь во время второго приема послов. Предполагалось, что именно на нем Константин Всеволодович примет микстуру, которая должна была, по уверению Доброгневы, подействовать весьма быстро, утихомирив постоянно мучающие его боли. Вполне логично было предположить, что князь после этого по достоинству оценит чудодейственный настой и примет предложение о мире весьма благосклонно.
Ну кто же мог ожидать, что первый прием окажется последним и сразу после него послам предложат покинуть Ростов. Но присоединиться к отъезжающим рязанцам отец Николай отказался, хотя и понимал, что шансов на успех у него практически нет, тем более поддержки искать негде.
Дело в том, что Ростовская епархия в это время пребывала без своего духовного владыки, поскольку прежний скончался, а новый — епископ Кирилл — еще не прибыл из Киева от митрополита Матфея. Священник попытался было обратиться к другим духовным лицам, но они все как один, прослышав, что рязанский посол чуть не отравил Константина Всеволодовича, наотрез отказались помогать духовнику богомерзкого рязанского князя.
И все-таки отец Николай решил не сдаваться и попытаться использовать даже тот крохотный шанс, который у него был. Тщетно уговаривал его Хвощ, ссылаясь на то, что священник в одиночку все равно ничего не добьется, напрасно пугал его различными карами за ослушание, поскольку согласно тому же предварительному уговору он должен был все свои действия согласовывать с боярином. Не помогло даже упоминание о рязанском князе — ну разве можно столь надолго лишить человека пастырского наставления и духовного утешения?