В сомнения его ввел Хвощ, который появился буквально через несколько дней после изгнания из Ростова. Выслушав слова боярина о молоте и наковальне, Давид Юрьевич вновь призадумался. Получалось, что городок то ли удастся отхватить, то ли нет — бабушка надвое сказала. Еще неведомо, каково оно обернется, а вот касаемо ответной мести — жди точно. Да, скорее всего, ему придут на помощь полки с севера, вот только к тому времени Муром окажется в руинах, да и сожженных селищ тоже будет предостаточно. Однако свое повеление относительно ополчения отменять не спешил.
Но тут, на счастье, прибыл новый вестник из Ростова Великого. И хоть скуповат был Давид Юрьевич, но гонца за столь добрые вести одарил щедро — и кубком серебряным, и гривнами, и перстень с синь-лалом[87] с мизинца снял. Уж больно все хорошо теперь получалось.
Ярослав, выслушав муромчанина, оглядел приунывших братьев и с кривой ухмылкой заметил Святославу:
— Чтой-то не больно горазд ратиться твой тестюшка.
Тот лишь мрачно нахмурился и виновато склонил голову, будто это он сам не выделил брату рати.
— Да ты не печалуйся, — счел нужным ободрить брата Ярослав. — Мы и без его дружины обойдемся. К тому ж ежели вои у Давида Юрьевича таковские, как он сам, то они нам токмо в обузу — иноки в седле все одно монахами останутся. Так что оно и к лучшему. Нам и того, что собрали, излиха хватит.
Тут он не кривил душой. Общее количество собранного войска на подходе к Коломне достигало уже девяти тысяч человек, из коих свыше полутора составляла конница, и Ярослав был уверен, что этих сил ему вполне хватит для победы. Более того, после некоторого раздумья он пришел к выводу, что и впрямь хорошо, коль старший брат отказался принять участие в походе. Тогда получилось бы, что силища превысила два с половиной десятка тысяч, и рязанский князь, проведав о ней, чего доброго, вовсе отказался бы от сопротивления, а Ярославу, кровь из носа, нужно было победное сражение.
Во-первых, смыть им позор на Липице, а во-вторых, после битвы отодвинуть Ингваря от рязанского стола куда сподручнее — чьи люди бились, такому князю и в Рязани сиживать. Ну и, в-третьих, — гораздо проще не вымучивать из князя Константина отречение от княжества, а попросту лишить его головы.
А вот у самого Ингваря на душе скребли кошки. Скребли, невзирая на более чем двукратный численный перевес в живой силе — и это по самым скромным подсчетам, а скорее всего, трехкратный; несмотря на то что руководили ратью испытанные в многочисленных боях и весьма умудренные воеводы, а во главе ее ехал Ярослав Всеволодович. И был князь-изгой куда мрачнее всех остальных владимирских князей, которые выглядели беззаботными и веселыми.
Впрочем, оно и понятно, ведь никто, кроме него, не видел пеший строй ратников рязанского князя, грозный в своей неодолимой монолитности. И днем и ночью звучал в его ушах ровный, все учащающий свой неудержимый ритм бой бубнов и барабанов, пророчащих разрушение и гибель всему живому. И пусть пока ничто не предвещало беды, но Ингварь сердцем чувствовал ее приближение, и чувство это все более росло по мере того, как они подходили к рубежам Рязанского княжества, приближаясь к Коломне.
Подошли их рати к граду, как Ярослав и планировал, скрытно, где-то за час до рассвета. Правда, ради этого пришлось не спать всю ночь, но оно того стоило. Однако, невзирая на темноту, в город ворваться все равно не удалось. Судя по всему, их ждали. Реальным подтверждением тому были бдительные часовые на стенах и у наглухо запертых ворот, а также начисто опустевшие посады, в которых удалось отыскать лишь с десяток древних стариков, не желавших покидать родную избу даже под страхом смерти.
Ярослав поморщился. Был бы то какой иной град, не колеблясь приказал бы его обойти и попробовал выйти на Оку, а далее на Переяславль Рязанский. Там, взяв город, передохнул, а затем двинулся берегом главной рязанской реки, по пути запаливая один град за другим, пока не дошел бы до стольной Рязани или не встретился с выставленным князем Константином войском.
Дальнейшее виделось тоже простым и ясным — как только удастся вытащить Константина в чистое поле, разметать его войско, а столицу сжечь. Ярослав хорошо помнил свою обиду на рязанских жителей, которую они ему причинили за время его недолгого, всего несколько месяцев, княжения в этом строптивом юго-восточном княжестве[88].
До сих пор, хоть и прошло почти десять лет, помнился ему тот знобкий холодок, который всякий раз охватывал его, тогда еще семнадцатилетнего юношу, при очередном сообщении о гибели того или иного тиуна, оставленного в рязанских градах его отцом. Да мало того, пропадали и дружинники в самой Рязани. Позже их иной раз находили, но мертвыми. И всякий раз никаких следов неведомых убийц.
А еще к холодку примешивалось тоскливое бессилие, ибо он совершенно не представлял, что тут можно предпринять в ответ и как обезопаситься самому. «Ныне Путяту забили, а там, глядишь, и до меня вскорости доберутся», — поневоле приходило ему на ум, и он до боли стискивал кулаки, ерзая на княжеском стольце и чувствуя, насколько ненадежно под ним деревянное креслице.
Как знать, если бы не то недолгое княжение в Рязани, закончившееся бесславным отъездом вместе с отцовским войском и возвращением в свой град Переяславль, куда отец снова поставил своего сына, он бы, возможно, иначе повел себя и в Великом Новгороде — не так резко, не так бескомпромиссно. Да и не стал бы он с первых же дней правления стравливать меж собой бояр-союзников и бояр-противников, стремясь сразу и до конца извести крамолу.
И правильно тогда поступил его вернувшийся в Рязань батюшка, когда, прислушавшись к сыновним жалобам на строптивость и непокорность местного населения, повелел спалить дотла весь град. Ярослав до сих пор хорошо помнил злорадство, охватившее его при виде зарева гигантского пожара.
Теперь он и сам сможет повторить дело отца. Вот только князь Всеволод вначале приказал всем жителям с женами, детьми и легким скарбом выйти в поле, а уж потом запалил город. Помнится, Ярослав очень сожалел тогда об этой отцовской мягкотелости. Он сам, будь его воля, выводить людишек не стал бы. Пусть сами спасаются из огня, а уж кто не успеет, на то божья воля.
Ныне он уже не тот — слава богу, научился сдержанности. Опять же сказывался опыт, приобретенный в Великом Новгороде. К тому же со своими будущими подданными можно и впрямь вести себя поласковее, чем обычно. Ну хотя бы на первых порах. Пока не привыкнут.
А вот если жители Рязани, как и здесь, в Коломне, порешат боронить город, то тем хуже для них — пусть горят заживо. Хотя лучше бы было вначале все-таки разбить их рати, тогда и они станут куда уступчивее. Что не удалось на Липице с одним Константином, должно получиться под Рязанью с другим — в этом Ярослав ни секунду не сомневался. Непобедимый Удатный остался в Новгороде, да и будь он поближе — все равно не пришел бы на помощь братоубийце.
То, что Ингварь рассказывал про воев Константина, Ярослав ни на минуту не принимал в расчет. Известное дело — у страха глаза велики. Просто против его мужиков рязанский князь выставил других, чуть более организованных — вот и все, и говорить больше тут не о чем. Владимирцы рязанцев завсегда били, побьют с божьей помощью и на сей раз. Тем более что нападения беспечный князь, успокоившись своей бескровной победой, наверняка так скоро не ждет, а стало быть, рать свою, и без того вдвое, если не втрое меньшую, чем у них, наверняка распустил.
Ингварь же, похолодев, смотрел на крепкие коломенские стены и башни с явственно видными следами свежего ремонта, и вспоминал Ольгов. Именно так начинался и его собственный неудавшийся набег на Константиновы владения. В тот раз тоже подошли к крепости, когда еще не рассвело, а во граде уже ведали о могучей силе, идущей из Переяславля-Залесского. Как, откуда — поди узнай. Даже заминка с пороками была аналогичной, только у Ингваря их задержала в пути слякотная непогода, а у Ярослава они были просто не готовы. Неужто и далее так же?
И тут его размышления прервал до боли знакомый барабанный бой откуда-то со стороны Коломенки[89], и вдалеке, у самого леса, омываемого с одной стороны этой небольшой речушкой, показалось трое всадников с белым стягом.
Снова все точь-в-точь как и тогда…
Глава 10Не в силе бог, но в правде
Недавно кровь со всех сторон
Струею тощей снег багрила,
И подымался томный стон,
Но смерть уже, как поздний сон,
Свою добычу захватила.
Пимен с закрытыми глазами продолжал вспоминать, как все происходило.
— Их не убьют? — не выдержав, спросил он у князя, глядя на всадников, подъезжающих все ближе к четверке князей Всеволодовичей — Ярослав немного впереди остальных.
Рязанский князь помешкал с ответом. Сидя возле соседней бойницы, он глубоко вздохнул и наконец произнес:
— Это война. Всякое может быть. Хотя… парламентеров убивать вообще-то не принято…
«А вот тут сходится не все, — почти радостно подумал Ингварь, глядя на неспешно направляющихся к ним рязанцев. — Ныне в парламентерах сызнова Хвощ, как и в Ростове, а у меня был иной». И в его душе вновь разгорелась надежда, что все закончится благополучно.
К тому же Ярослав, как воевода, намного опытнее в ратных делах, нежели он сам, да и сторожа[90], которая первым делом была разослана во все стороны, не присылала своих воев с тревожными известиями, а значит, все спокойно и их никто не окружал. Следовательно, на сей раз Константин решил в связи со значительной силой неприятельского войска не распылять свою дружину и пешцев, а собрать всех в единый кулак, то есть получалось и тут отличие, притом немалое.