Отказаться от приглашения, прислав в рощу Перуна кого-нибудь из Тайного братства, рязанский князь даже не думал — просто так, по пустякам Всевед его дергать ни за что бы не стал, а значит, и впрямь что-то случилось, так что утром следующего дня он в сопровождении неизменного Епифана выехал по хорошо известной ему дороге, прихватив с собой теплую шубу для старика, еще кое-что из вещей, пару мешков с едой и добрый бочонок меду.
Полозья саней катили натужно, частенько противно повизгивая, когда соприкасались с промерзшей землей — снега в этом году выпало на удивление мало, — однако пара застоявшихся в конюшне без дела лошадей справлялась легко и, практически не сбавляя хода, весело несла Константина к заветной дубраве. Небольшой морозец легко пощипывал княжеские щеки, а погожий зимний денек приятно освежал, и казалось, что даже яркое солнце и глубокая синева неба тоже ликуют вместе с Константином, разделяя его восторг и какую-то беспричинную, щенячью радость.
Вскоре пришло время сворачивать. Колея просматривалась уже еле-еле. Судя по ее состоянию, с жертвоприношениями у волхва имелись серьезные проблемы. Очевидно, кроме тех, кому было поручено раз в неделю доставлять Всеведу припасы, больше никто в рощу не забредал. Во всяком случае, в последние дни.
— Господи, красота-то какая, — вздохнул князь, озирая бескрайние просторы полей, раскинувшиеся по обе стороны от дороги.
— Енто ты и впрямь в самое яблочко угодил, княже, — охотно поддержал его верный Епифан. — Такой шири ни в одном княжестве нетути. Ох и щедр к нам вседержитель. — Но тут же озабоченно добавил: — А со снегом ноне поскупился. Опосля грудня[110], почитай, добрых снегопадов и вовсе не было. Ежели так и дальше пойдет, то все жито либо вымерзнет, либо на корню посохнет.
Когда они подкатили к дубраве, перевалило за полдень, но яркие, слепящие краски зимнего дня уже слегка потускнели, предвещая скорое наступление сумерек. Торопясь успеть до темноты, они вдвоем — Константин так до конца и не выучился княжеским замашкам и потому выгружал и таскал все наравне с Епифаном — быстренько перенесли подарки в глубь рощи, где у Всеведа было устроено небольшое хранилище для припасов. Вырытая под корнями старого полузасохшего дуба землянка с трудом вместила в себя все, что они привезли.
Идти дальше, в самую чащобу, Константину пришлось одному. Невесть откуда вынырнувший Радомир строгим тоном предупредил Епифана, чтобы тот ныне ждал князя прямо здесь, на опушке. Предупредил и, пока князь взваливал на одно плечо бочонок с медом, а на другое — куль со снедью, всякими медовыми коврижками и прочими сластями для юного помощника старого волхва, исчез, причем так быстро, что Константин даже не заметил — в какую сторону. Впрочем, места были ему знакомы.
Вскоре перед его глазами открылась заветная полянка. Была она небольшой, овального размера и в самом широком своем месте не превышала и двадцати метров. Снега на ней не было вовсе, да и под могучими дубами, окружавшими ее, земля тоже была обнажена.
Посреди полянки высился Перун. Правда, он лишь отчасти походил на то, что некогда представлялось Константину в его воображении, но основные из описанных в книгах атрибутов он имел: позолоченные усы, серебряную бороду и серебряный меч, который бог войны уже поднял вверх, прижав рукоять к правому боку, словно гадая, на кого именно устремиться.
— Только не на Рязань, — хмуро посоветовал ему Константин.
Перун, сурово взирающий на князя, не ответил, продолжая размышлять, но в костре, что всегда горел подле двухметровой статуи, что-то гневно треснуло.
«Ах да», — спохватился Константин.
Как на грех он вновь забыл о приличной жертве, поэтому пришлось оторвать от своего тулупа костяную пуговицу и протянуть ее невесть откуда появившемуся Радомиру. Тот молча, с поклоном принял ее и, торжественно держа на вытянутых руках, понес возлагать скромную жертву на священный костер. Пламя тут же взметнулось повыше.
«Не иначе как пуговка понравилась, — понял Константин. — Вот и хорошо».
Непритязательность грозного славянского бога его вообще умиляла. Никаких тебе денежных вкладов на помин души, никаких десятин, никакого строительства храмов, в отличие от… Впрочем, он тут же поймал себя на мысли, что несправедлив. Саваоф, равно как и Христос, тоже ничего не требовал. Все дело было в наглости их жрецов, то бишь служителей церкви, и в скромности волхва, который за все время ни разу не обратился к князю с какой-либо просьбой.
Кстати, а где же сам Всевед? Константин растерянно огляделся по сторонам и, опешив, уставился на дальний угол полянки, где у подножия одного из дубов лежал старый волхв. Глаза его были закрыты, а руки сложены на груди. Полное ощущение, что человек умер. Однако не успел князь испугаться случившегося, как Всевед еле заметно пошевелился и открыл глаза. Почти сразу же к нему подскочил Радомир, принявшись заботливо поить его чем-то из принесенной им крынки.
— Живой, — радостно заулыбался князь, заметив, как жадно пьет волхв. — Ну и напугал же ты меня, старче, — упрекнул он Всеведа, направляясь к нему.
Старик, напившись, оторвался от крынки и, чуть отдышавшись, медленно повернул голову на голос. Увидев князя, он слабо улыбнулся:
— Я знал, что ты придешь на мой зов, княже.
— А я мог и не прийти? — хмыкнул Константин, подсаживаясь поближе к старику и бережно похлопывая его по плечу.
— Все могло быть, — философски заметил волхв. — Но я знал, потому как уже видел все это прошлой ночью, аккурат перед тем, как… Словом, видел. Мы с тобой сидим вот так же, и твоя рука на моем плече.
— А меня не было в твоем сне? — раздался громкий мужской голос, и через мгновение из-за дуба вышел невысокий человек, одетый, несмотря на зимний морозец, в легкий грубо выделанный кожух.
На голове его красовалась огромная, величиной с большой арбуз, шапка из лисьего меха. Ни усов, ни бороды мужчина не имел. Присмотревшись повнимательнее, Константин увидел, чего еще тот не имел. Оказалось, что у него отсутствуют и брови, и даже ресницы. Создавалось ощущение, будто человек очень сильно не выспался и у него припухли веки. Нос у мужика был прямой, но грубый, губы толстые.
Если исходить из внешности, то больше всего он был похож на служителя какого-нибудь славянского Бахуса или иного божка, покровительствующего чревоугодию и сластолюбию. Особенно это сходство стало заметным, когда тот улыбнулся. Вид у него при этом стал добродушный и даже немного беззащитный, словно у большого, но до сих пор остающегося беспомощным ребенка.
— Так как, Всевед, был я в твоем сне или нет? — обратился он к волхву.
— Правду молвить, тебя там не было, но я все равно верил, что ты тоже придешь.
— Стало быть, у меня был-таки выбор? — удовлетворенно буркнул мужчина и еще шире осклабился. — То-то я чуял, как мне весь день кто-то пытается помешать. Если бы не это, то я, может, и не пошел бы. Сказать по чести, особого желания идти к тебе у меня не было…
— Но ты все-таки пришел, — слабо улыбнулся Всевед.
— Я же говорю, что мне очень уж рьяно старались помешать, а я этого не люблю. Каждый сам выбирает свою дорогу, и не надо силой подталкивать его к чужой.
— Я рад твоему приходу, — приветственно кивнул волхв.
Мужчина ухмыльнулся и бодро заявил:
— А знаешь, когда ты улыбаешься, как сейчас, тебе на вид никак не дать больше двухсот лет. Я в прошлую седмицу такой пышной бабенкой любовался, что едва ты ее узрел бы, как тут же учал бы взбрыкивать, будто молодой козел. Давай-ка я вас сведу, и клянусь, что эта деваха разожжет такой огнь в твоих чреслах, что ты вновь, как триста лет назад, почувствуешь себя мужиком.
— Не смогу, — кратко ответствовал Всевед, по-прежнему слабо улыбаясь.
— Это вряд ли, — усмехнулся мужчина. Стащив с головы свою лисью шапку, он неспешно вытер пот с гладкой кожи черепа. Оказывается, волос у него не было не только на лице. — Ох и вряд ли, — повторил он.
— Точно не смогу, — посерьезнел Всевед. — Семьдесят семь.
— Что?! — переспросил мужчина, и улыбка запоздало сползла с его лица. — Уж не хочешь ли ты сказать, что отведал запретный настой?!
— Зато я смог побывать там, куда мне нужно было попасть. Когда я прошлой ночью развел запретный костер, взывая к Числобогу[111]… — начал было объяснять Всевед, но мужчина тут же его перебил:
— Ты, видно, и вовсе на старости лет выжил из ума, старик?! Твое ли это дело?![112] Ты, верховный жрец самого Перуна, полез отнимать кусок хлеба у бабок-ворожей?! Или тебе мало своей славы?!
— Угомонись, время дорого, и не столь для меня, сколь для вас, — строго оборвал его Всевед. — К тому же ни одна из них все равно бы туда не сунулась. Меня попросили кое-что проверить, а потому пришлось заглянуть в Око Марены[113].
Лысый охнул.
— А почему не в царство Озема и Сумерлы?[114] — ехидно поинтересовался он. — Во всяком случае, надежды на возвращение оттуда больше. Или, скажем, отчего бы тебе не заскочить в гости к Нияну?[115] Тоже неплохое развлечение. А в гляделки с василиском[116] ты еще играть не пробовал? Воистину, к концу жизни старики становятся похожи на детей.
— Вы не успеете дослушать меня, — слабо заметил Всевед. — Ты же знаешь, что после этого настоя спустя недолгое время люди лишаются сил настолько, что не могут ни шевелиться, ни разговаривать, и так целую седмицу. Так вот, мы всегда думали, что это Око Марены, потому что ни один из нас никогда не заглядывал туда.
— Оно и понятно — все считали, что еще мало пожили, — вновь не сдержался лысый.
— А я заглянул и хочу, чтобы вы знали: на самом деле то, что я увидел, вовсе не Око.