— Не свое речешь, — скучно заметила боярышня. — Ведь не твоя то личина[124], так почто напялил?
«Ух ты, как точно она меня вычислила», — подивился в душе Константин, а вслух честно заявил:
— Ох и умна ты. И то правда — не моя.
— Молодец, что хоть честный ответ дал, — вновь повернулась к нему боярышня, и Константин с облегчением заметил, что почти черный, враждебный цвет ее глаз снова сменился ослепительной синевой.
Меж тем воины под причитания бестолково суетившихся вокруг женщин пронесли мимо них лежащую на сером полотнище Вейку. Глаза девушки были закрыты — скорее всего, она была без сознания.
— А она не… — повернулась боярышня к шедшему последним Маньяку.
— Спит, — лаконично пояснил тот, отчего-то недовольно хмурясь. — До вечера не проснется. — Он устало вытер выступивший на лбу пот и твердо заверил: — Чрез месяцок, мыслю, срастется.
Со столь же хмурым видом он выслушал благодарственные слова молодой женщины, после чего тонко намекнул, что от словес в кошеле не звякает, но, повинуясь гневному кашлю Константина, настаивать не стал и поплелся к своим саням.
Однако, невзирая на его уход, боярышня, чья рука скользнула вбок, к небольшому синему мешочку, все равно решила рассчитаться честь по чести и сняла кошель с пояска.
— Ты погоди с гривнами, да не сер… — Константин остановил ее руку, но вздрогнул и осекся на полуслове — уж очень горяча и нежна была ладонь, которой он коснулся.
Боярышня тоже слегка покраснела и выразительно посмотрела на свою руку, по-прежнему удерживаемую нахальным купецким сыном. Константин кивнул, смущенно улыбнулся и с явным сожалением отпустил ее.
— Оно ить и впрямь лутшей сразу расчет учинить, — тихо произнесла женщина. — И за…
— Не обижай, — жалобно попросил Константин и спохватился: — Мне ведь уже ехать надо. Ты бы хоть назвалась. Все имя в памяти останется. Да скажи, в какие дали надо заехать, чтоб еще раз твоей красой полюбоваться.
— Да на кой тебе мое имечко? — грустно улыбнулась его собеседница. — Али забыл, что я тебе про мужа сказывала. Нет уж, пущай оно так и останется загадкой.
— Значит, не скажешь, — вздохнул Константин.
— Да мне-то не жалко. Ростиславой меня звать, — ответила она.
— Ух ты! — пришел в восторг Константин. — Красивое-то какое! Под стать хозяюшке.
— А за подмогу благодарствую и тебе, и твоим людишкам, — стараясь скрыть свое смущение от столь неприкрытого восхищения, продолжала торопливо говорить еще сильнее зардевшаяся Ростислава. — Ты даже и не знаешь, как мне дорога жизнь Вейки. Бог даст, свидимся, отплачу за доброту с лихвой. Внакладе никто из вас не останется, поверь. Так что коль попадешь в Переяславль…
— В Рязанский?! — Волна ликования подняла Константина высоко-высоко над морской пучиной — еще миг, только руку протянуть, и дотянешься до синих небесных высот, даже зная, что они заняты кем-то иным…
— Зачем? — удивилась Ростислава. — Залесский.
И вновь отчаянный полет, только уже вниз, на самое дно… А боярышня, не заметив, продолжала:
— В княжий терем к Ярославу Всеволодовичу загляни, а там его женку Ростиславу Мстиславну спроси.
И хотя казалось, что некуда уже погружаться, что дна уже давно достиг, но падение неудержимо продолжалось, и с каждым ее словом все ниже и ниже, ибо звучали они для князя как выстрелы. И как назло все они были меткими — пули ложились кучно, в самое «яблочко», да вдобавок ко всему еще и отравленные. Константин почти физически чувствовал, как входят они в его тело, с хрустом вгрызаясь в сердце и раздирая его в клочья, как быстро-быстро растекается по крови смертельный яд.
— Нужда в гривнах будет — подсоблю, не сумлевайся, — донеслось до него откуда-то издалека, с горних вершин, таких прекрасных и… таких чужих. — Да что с тобой, гость торговый? — услышал он как сквозь сон где-то рядом.
И тут же он услышал призывный голос Юрко:
— Княже!
Константин оглянулся. Золото, сидя в санях и держа в руке вожжи, красноречиво жестикулировал, показывая, что можно отправляться в путь.
— Вот как? — снова раздался голос рядом. На этот раз в нем сквозило удивление.
Константин повернулся к Ростиславе. Боярышня, точнее, княжна, а еще точнее, княгиня, прищурившись и откинув немного назад свою прелестную головку, смотрела на него с изрядной долей недоумения.
— В таком обличье, без верных воев, да и одежа… Дивно, дивно…
А Константин продолжал жадно вглядываться в ее лицо, успевшее так быстро стать невыразимо родным и близким, с тем чтобы почти мгновенно превратиться в далекое и чужое. Смотрел, чтобы запомнить. Запомнить всю, до мельчайшей черточки. Запомнить, чтобы тем решительнее убрать, вычеркнуть, вырвать. Из памяти, из жизни, из сердца. Хотя нет. Из сердца, пожалуй, не получится. Разве что вместе с самим сердцем.
Скрывать он ничего не собирался, хотя и хотелось, а потому выпалил, опасаясь смалодушничать:
— Уж лучше вы… вместе с супругом… к нам… в Рязань.
О возможных последствиях при раскрытии своего имени он совершенно не задумывался. А впрочем, какие могут быть последствия? Все самое плохое уже произошло, и хуже не будет. Хуже просто некуда. Ага, судя по помрачневшему лицу, теперь уже и ей стало все ясно. Но если рвать, то на мелкие куски, и, захлебываясь от боли, он тем не менее добавил:
— Спроси там Константина. Или, если хочешь, Ярослава — это мое княжье имя, как… — а договаривать не стал — уж очень неприятно было произносить слово «муж», да и «супруг» тоже.
— Вот оно, стало быть, как, — потерянно произнесла Ростислава и, опустив голову, направилась к своим саням. Однако, сделав пару шагов, она обернулась, несколько секунд в раздумье глядела на Константина, а затем, решившись, заметила: — А ты не похож на… — и тоже не договорила.
Константин отчаянно замотал головой:
— И правильно, что не похож. Я ж писал твоему… батюшке и все пояснил. И… Всеволодовичам тоже писал. — Ну не поворачивался язык сказать «муж»!
Ростислава задумчиво ковырнула носком сафьянового сапога снежный комок и наконец вымолвила:
— Верю, токмо… — Она явно хотела сказать что-то еще, но когда подняла свои глаза на Константина, искорок в них все равно уже не было, и она не произнесла — выдохнула: — Прощай.
Губы Константина беззвучно шевельнулись, но ответить тем же он не смог, потому что не хотел прощаться. Вместо этого он, смущенно кашлянув, шагнул поближе к ней и сказал совершенно иное:
— До свидания, княгиня. Кто ведает, может, еще и увидимся. — И, вопросительно улыбнувшись, добавил: — К примеру, в Твери. Ты ж туда едешь?
— Туда, — подтвердила Ростислава. Чуть помедлив, она тоже шагнула к Константину и, глядя на него в упор, медленно произнесла: — А куда ж еще путь держать, коли меня в сем граде князь поджидает, а там кто ведает — может, и навстречу уже выехал.
— Ярослав в Твери?!
— В ней, — кивнула она и отчаянно выпалила: — Потому и сказываю прощай, что не желаю тебя в порубе зреть.
— Не желаю… — протянул Константин и расплылся в блаженной улыбке.
Ростислава вспыхнула от смущения, потупилась, но тут же взяла себя в руки, подняла голову и сердито пояснила:
— Чай, родич ты мне, стрый двухродный, потому и не хотелось бы. А ты чего удумал?
— Я ничего, — заторопился Константин. — Я… — И он растерянно пожал плечами.
— То-то, — назидательно сказала Ростислава и… пошла к саням.
Вскоре ее поезд помчал дальше, торопясь в Тверь, а потерянный Константин, выйдя на дорогу, смотрел вслед и гадал, обернется переяславская княгиня или нет. Почему-то это было для него очень важно, хотя спроси у него почему, он не сумел бы ответить.
«Если обернется, то… Нет, не так. Если не обернется, тогда…»
Но тогда получалось еще хуже.
Она обернулась.
А что толку?..
— На первой же развилке влево принимай, — буркнул Константин, залезая в сани.
Голос его был равнодушным, да и на самом деле ему было наплевать, куда ехать. Просто Ростислава сама сказала, что в Тверь нельзя. Жаль будет, если ее мудрый совет пропадет впустую, и только поэтому он и решил изменить маршрут.
— Ежели в Тверь, так нам бы прямо надобно, — осторожно напомнил Юрко.
— Нельзя нам в Тверь, — вяло пояснил князь, по-прежнему находясь под впечатлением недавней встречи. — Там нынче Ярослав Всеволодович супругу свою поджидает, а может, и навстречу ей уже выехал, — повторил он слова переяславской княгини. — Да и народец слыхал, как ты меня князем назвал.
— Дак енто, стало быть… — охнул ведьмак, но Константин не дал ему договорить, сердито перебив его:
— Да-да, Ростислава Мстиславна это. — И князь рявкнул на Юрко, и без того впавшего в уныние от своего жуткого промаха: — Гони!
Пока катили до ближайшей деревни, Константин не произнес ни слова. Из головы все никак не хотела выходить недавняя встреча, и как он ни старался, но отвлечься не получалось.
Лишь вечером, с помощью доброй баньки и пары чар хмельного меду, чуть отпустило. Нет, до конца вытравить недавнее воспоминание они тоже не сумели, но зато погрузили князя в здоровый, крепкий сон, а поутру стало немного легче. Когда же за завтраком ему пришла в голову великолепная идея насчет заключения мира со Всеволодовичами, дающая шанс в перспективе вновь повидать Ростиславу — ну там на пиру в честь подписания грамотки либо в честь самого Константина как союзника, — стало совсем хорошо.
Дело было только за малым — заключить мир, но это уже мелочи. Подумаешь, уговорить человека, у которого твои ратники убили трех родных братьев, подмахнуть одну небольшую бумажку!
Пустяк, да и только…
Ряд историков, включая Ю. А. Потапова и В. Н. Мездрика, базируясь на ложной предпосылке встречи рязанского князя с Мстиславом Удатным в Великом Новгороде, ошибочно полагают, что именно во время нее Константин имел возможность впервые увидеть его дочь Ростиславу. Но зная уже, что свидание князей произошло на юге, во владениях хана Котяна, можно с уверенностью сказать, что он никак не мог встретить переяславскую княгиню. Даже если предположить, что ее для вящего почета отвез к мужу сам князь, все равно он должен был сделать это ранее, еще по пути к половцам, следовательно, в половецких степях ее с отцом уже не было. Да и летописные источники также относят время их первой встречи на значительно поздний срок, а кому уж и знать, как не им, когда она состоялась.