[145]. — И тут же сделал вывод: — Стало быть, почтенный купец, даже по законам твоего же повелителя, которому ты ревностно служишь, тебя надлежит убить.
Ибн аль-Рашид сидел, тупо уставившись на собеседника и начиная понимать, что с этим князем навряд ли справится и сотня иблисов, даже если им на помощь придет столько же джиннов и прочей нечисти.
«Своих они вообще трогать не будут, — подумалось ему. — А то, что он для них свой, и глупцу понятно. Иначе откуда бы он все знал, даже законы Ясы».
Слова князя доходили до него с превеликим трудом, будто в уши кто-то напихал целый пук хлопковой ваты, но когда все-таки доходили, он сразу же начинал жалеть, что кто-то неведомый пожадничал и не напихал в них по два тюка. Перед глазами по-прежнему все плыло.
— Да тебе, видать, совсем худо. — Кошка еще не наигралась и решила продлить агонию мыши, вновь выпуская ее из лап. — Эвон как побледнел. На-ка, испей студеной водицы.
Купец покорно принял кубок, надеясь только на то, что яд окажется быстродействующим и долго мучиться не придется. Вода на вкус была хороша, и странное дело — яда совсем не чувствовалось. Он добросовестно осушил содержимое до дна и стал ждать смерти, однако та почему-то медлила с визитом. Даже наоборот, вроде бы малость полегчало. Хотя нет, не малость — и вата из ушей куда-то исчезла, и в глазах прояснилось. Купец растерянно посмотрел на князя. Тот сочувственно улыбался и ждал.
«Стало быть, сразу не убьет, — понял Ибн аль-Рашид. — Вначале в пыточную. Это худо. Смерть принимать все равно придется, только промучаюсь лишние дни перед кончиной. Хотя да, все правильно».
— Я могу заслужить твое прощение, добрый княже? — спросил купец, ища хотя бы тень надежды на невозмутимом лице Константина.
— Можешь, — не стал скрывать его собеседник. — Только я к ворогам Руси не добрый княже, а скорее злой. Посему, если ты сейчас не обскажешь мне всей правды, то я за твою жизнь не дам и черного дирхема.
— А ежели скажу? — прохрипел Ибн аль-Рашид.
— Я так мыслю, — вспомнил Константин Кису Воробьянинова, — что торг здесь неуместен. — Кулаком по столу он стучать не стал, решив, что получится перебор.
— Нет-нет. Я вовсе не торгуюсь, — перепугался купец. — Просто ты и так знаешь обо всем. Скажи, о чем я должен тебе поведать, и я не утаю ничего.
— Для начала ответь: кто же ты на самом деле?
— Гость. Простой мирный гость Ибн аль-Рашид. И мой дед, и мой отец вели торг, развозя товары бескрайных просторов Поднебесной империи[146] в сумрачный Варягостан, а из вашей Гардарики в знойную Иберию[147] и обратно. Они были счастливыми людьми. Им никогда не встречался на дороге этот проклятый детоубийца…
Рассказ купца длился долго. Суть его сводилась к тому, что Ибн аль-Рашиду просто некуда было деваться. У него даже не было выбора, потому что, если в случае отказа человека ждет не только собственная смерть, но и гибель всей семьи, оставленной в заложниках, выбором это уже не назовешь. Скорее это ультиматум.
А началось все, когда его караван держал путь в Поднебесную, где Ибн аль-Рашида ждала его третья жена, которая в свое время ради купца даже согласилась принять ислам и успела родить ему двух чудесных сыновей, на что так и не сподобились первые две. Араб уже представлял восторг долгожданной встречи, нежные объятия и прочее, но мечты бесцеремонно прервал монгольский разъезд, встретивший его поезд.
Так и получилось, что в столицу великих богдыханов[148] он приехал уже лазутчиком со спрятанной в укромном месте деревянной пайцзой. Шпионил на совесть и даже дважды отличился, после чего ему вначале поменяли деревянную пайцзу на серебряную, а ее на золотую. Узнав, что Ибн аль-Рашид собрался в Среднюю Азию, в государство хорезмшахов, Чингисхан не стал препятствовать и даже дал десять своих верблюдов с награбленным добром, поручив продать все это с выгодой.
— Скоро от цветущих городов Мавераннагра[149] останется лишь пепел и руины, а в реках вместо воды будет течь кровь, — уныло предсказал араб будущее страны, закрыл лицо руками и стал печально раскачиваться на лавке, продолжая выжимать из себя отрывистые слова: — Это кара всемилостивейшего[150] за то, что мы нарушаем заповеди его пророка. Чингис называет себя покорителем вселенной, и это правда. Когда я сказал ему, что собираюсь оттуда поехать еще и на Русь, чтобы он не подумал худого в связи с моей задержкой и не повелел убить мою семью, то надеялся, что хоть у вас мне не придется все выспрашивать и вынюхивать. Зачем ему земля, которая лежит так далеко от его владений? Но он сказал мне: «Хоп. Приедешь и все расскажешь. Я не знаю, захочу ли пойти туда, но, если пойду, я все должен знать задолго до похода». Вам не устоять против него. Никому не устоять, и мне негде будет укрыться от его гнева. Лучше убей меня ты — это будет не так больно. За то, что у меня отняли пайцзу, он все равно меня убьет.
— А ее никто у тебя не отнимает, — поправил купца Константин. — Ты ее потерял, мои люди нашли и вернули. Никто даже не узнает о потере. Ты и я. Ну и еще один-два человечка, — поправился он. — Но они тоже очень надежные и меня никогда не подведут. Так что ты можешь быть спокоен. Но если я узнаю, что ты меня обманул…
— Мне не в чем тебя обманывать, — заторопился купец. — Да я и не успел ничего узнать.
— Так уж и ничего? — усомнился Константин, но спустя десять минут пришел к выводу, что, скорее всего, аль-Рашид не лгал.
Во всяком случае, он не слышал, чтобы человек, поклявшийся на Коране, обманул. Если бы перед ним сидел какой-нибудь бандит — одно. Тут и впрямь всякое возможно, но купец, пускай и шпион… Имелись и косвенные подтверждения. Например, в Ожске он ни разу не бывал, а это уже замечательно.
Наконец перешли к главному.
— И что я должен сделать, чтобы получить свободу? — печально осведомился аль-Рашид, настраиваясь на самый худший вариант.
— Ничего особенного, — пожал плечами Константин. — Ты только ответишь Чингисхану то, что мне нужно, и при этом недалеко уйдешь от правды. Слушай внимательно. Он спросит — богата ли их страна? Ответишь, что бедная. Спросит, много ли у них войска. Подтвердишь — много. Честно расскажешь, что князей-правителей тоже изрядно, но когда на нашу землю приходит враг, все встают заодно и бьются с ним в едином строю. Поведаешь, что у нас много дремучих лесов, топких болот и больших рек, а дорог почти нет, поэтому его коннице будет очень тяжело идти от города до города. Но про конницу ответишь, лишь если он сам тебя об этом спросит, — первым не лезь. Еще скажешь, что они хоть и бедны, но за свою свободу будут драться так же отважно, как нищий за свой единственный черный дирхем.
— Тогда он скажет, что такой храбрый народ надо уничтожить, пока он не уничтожил их самих, — безнадежно махнул рукой Ибн аль-Рашид.
— А ты скажи, что русичи не любят выходить из своих лесов и никогда не враждуют со своими соседями. Но если кто приходит на русскую землю, то на ее защиту встает весь народ и сражается до тех пор, пока на их земле остается хоть один живой враг. Как видишь, тебе даже не придется лгать, — улыбнулся Константин.
— И это все, что ты хочешь от меня? — недоверчиво переспросил купец.
— Почти.
— Значит, это только начало? — догадался Ибн аль-Рашид. — Что же главное?
— О главном я уже тебе сказал, — поправил его Константин. — А тебе поручу сущий пустяк. Ты видел сам — я не угнетаю своих подданных. Но у меня много земли, а людей маловато. Если ты возьмешь с собой в обратный путь хороших мастеров, и я, и они скажут тебе спасибо. Только я сразу, а они чуть погодя, когда узнают, что сталось с их родными городами. Если не сможешь никого уговорить — зла на сердце я на тебя все равно не затаю. И еще одно. Если ты сможешь привезти оттуда свитки мудрецов — я буду тебе благодарен. Мне хотелось бы сохранить знания древних от огня, в котором скоро запылают города Мавераннагра. Если нет — тоже не обижусь. Но постарайся хотя бы надежно спрятать их, зарыв в приметном месте. Тогда слова великих людей, ныне хранимые в Самарканде, Бухаре, Отраре, Мерве и прочих, не обратятся в пепел и прах, погребенный под руинами. Привези их или сохрани, чтобы позже откопать. Вот теперь, пожалуй, что и все.
— Я не понимаю тебя, князь, — после недолгой паузы недоуменно сказал Ибн аль-Рашид. — Зачем тебе чужая мудрость, если по приходу Чингисхана сгорит все, что написано калямом[151] твоего собственного народа?
— Он не придет сюда, — отрицательно покачал головой Константин. — Чингисхан слишком стар, а до нас чересчур далеко. Я уверен, что он не успеет.
— Его тумены стремительны, как стрела. Они подобны сгущающейся туче, а их удар сравним лишь с молнией, разящей беспечного путника.
— Но я еще раз повторяю тебе, что он не успеет.
— Ты не всевидящий. Тебе не дано знать, сколько лет осталось жить этому подлому шакалу.
— Что касается срока жизни Чингиса, то у меня… — Князь было замялся, но тут же нашелся: — Очень хорошие прорицатели, которые никогда не ошибаются.
— Но ты все равно опасаешься. Тогда выходит, что ты им не веришь? — осведомился Ибн аль-Рашид.
— Верю. Волк издохнет раньше, чем доберется сюда. Но у него подрастают волчата. А чтоб ты понял, насколько хороши мои прорицатели, я тебе поведаю, что они мне сказали. По их словам, самый старший волчонок умрет раньше волка-отца, но, к сожалению, все равно успеет оставить потомство[152]. Вот один из них и возглавит стаю, которая придет на Русь.
— Понимаю, — кивнул купец.
— Иди, — отпустил его Константин. — Иди с миром. Торгуй и помни: я подарил тебе жизнь, ничего не потребовав взамен. Только немногое, и лишь попросив.