Зато теперь…
— Пущай там, на небесах, истину изрекут! — отчаянно выкрикнул Гремислав, видя княжеские колебания.
Константин перевел взгляд на Сильвестра.
— Имеет право, — почти беззвучно шепнул тот.
Константин нехотя кивнул, соглашаясь с судьей.
«Хоть он и сукин сын, — мелькнула у князя мысль, — но до недавнего времени был нашим сукиным сыном, поэтому придется пойти навстречу».
Гремислав довольно ухмыльнулся — он знал, зачем просит божьего суда. Навряд ли кто из простых селян или ремесленников сумел бы справиться с ним — что на мечах, что на секирах. За дружинников он тоже не беспокоился — пусть он и не был ни с кем в близких отношениях из-за своей нелюдимости и излишней жестокости, но все равно оставался для них своим, а старик-прончанин — чужаком.
Да и тягаться с ним даже лучшим из воинов Константина и впрямь было затруднительно. На рожон мог полезть разве что кто-то из новичков, которыми пополнили потери княжеской дружины после Коломны. Но тех воев насильнику бояться и вовсе не стоило. Им против Гремислава в бою один на один не выстоять и пары минут. Рванулся было Любим, горя желанием восстановить справедливость, но Константин со своего судейского кресла властно махнул рукой, чтобы парень отступил назад.
— Послуху не подобает свой меч вздымать, — пояснил он сумрачно.
Ободрившийся Гремислав, чувствуя, что он вот-вот одержит верх в этой судебной тяжбе, и горделиво поглядывая на угрюмо молчащую толпу — торопиться на верную смерть никто не отваживался, — еще раз громогласно повторил свой вызов:
— Готов с кем угодно в бою немедля сойтись!
— Нешто и впрямь татя верх будет? — сокрушенно вздохнул дед-прончанин, и скупая старческая слеза мутной каплей выкатилась у него из глаза, но в этот миг чья-то тяжелая рука легла ему на плечо.
— Не горюй, старче, — пробасил пролезший из задних рядов огромный молодец.
— Юрко это по прозвищу Золото. Из новиков[154] он, — полетело по оживившейся толпе, а тот, бережно отодвинув старика в сторону, прямиком направился к Константину и низко склонился перед князем в поясном поклоне. Выпрямившись, он посопел, явно не зная, с чего начать, и наконец бухнул попросту:
— Я старику верю. И Любиму верю. А ентому злыдню, — он небрежно кивнул в сторону Гремислава, — ни на едину куну. И мыслится мне, что господь тож, поди, не слепой. Повели, княже, божий суд учать.
Константин мрачно посмотрел на Юрко. Парня было жалко. После того зимнего путешествия князь без колебаний принял его в дружину, но на поединок с таким опытным бывалым бойцом, как Гремислав, выходить ему еще рано — совсем необученный. Даже при всей своей неимоверной силе ему не выстоять, а на помощь небес, которая неожиданно явится парню во время поединка, Константин, в отличие от Юрко, не рассчитывал.
Однако надо было что-то решать, причем срочно.
«Какое же ему оружие порекомендовать, чтоб хоть как-то уравнять шансы?» — лихорадочно размышлял князь и вдруг вспомнил, что когда-то где-то что-то он то ли читал, то ли видел…
— Вызов от Гремислава ты принял. Стало быть, чем биться — тебе выбирать, — медленно и отчетливо выговаривая слова, произнес Константин, пристально глядя на нежданного заступника старика, и, не давая Юрко возможности сделать скоропалительный выбор, без остановки продолжил: — Хочешь — мечи выбирай, хочешь — секиру.
— Я тебя напополам раздвою, — угрожающе пообещал Гремислав. — Больно много тебя одного будет.
Юрко сердито засопел.
— Ишь, пирожок без никто. А ты поговори мне, поговори, — многозначительно посулил он.
— Словом, чем пожелаешь, тем и дерись, хоть оглоблей, — закончил князь, не обращая внимания на Гремислава и продолжая пристально смотреть на молодого воина.
— Во как! — простодушно изумился Юрко.
Кажется, намек до парня дошел.
— А что, я и вправду могу оглоблю выбрать?
— Я ведь сказал — как пожелаешь, — пожал плечами Константин. — Хочешь — оглоблю, а хочешь — дубину.
— Тогда я ее, родимую, и возьму. — И, повернувшись к Гремиславу, в свою очередь буднично заметил: — Коль и не зашибу — больно уж ты верток, — то в землю-матушку непременно вобью, ежели токмо она, родимая, такого изверга в себя примет.
Божий суд княжеским повелением был назначен на следующее утро. Гремислав ничего больше не сказал, лишь искоса бросил на князя недобрый взгляд. Он-то прекрасно понял двусмысленную подсказку Константина и уяснил, на чьей стороне его симпатии.
Ночью, при явном попустительстве стражи, очевидно решив, что шансов на победу при таком оружии у него остается не очень-то много, Гремислав бежал из поруба и волчьими тропами ушел куда-то на север. Виру за него Константин заплатил сам, взяв ее из конфискованного добра преступника, каковым тот был признан по причине отказа от поединка.
Но вот беда, не было среди тех, кто присутствовал на судебном заседании, ни единого прончанина. Так уж вышло. Если б он проходил в Рязани — там бы хоть кто-то да сыскался, а вот в Ольгове… Только Юрко из тех краев, но он был занят под завязку — до седьмого пота крутил меч, метал копье да учился ратному строю. Словом, не до того парню, чтоб родню навещать. Старик же домой так и не добрался, бесследно исчезнув где-то на полдороге. Вот так и получилось, что в Пронске о княжеском суде не слыхали вовсе и собрались встать на мятеж против того, кто решил покарать их притеснителя.
Однако, памятуя о недавних бедах — и четырех лет не минуло, как их князья сошлись в последний раз с рязанцами в кровавой замятне, — прончане стали думать и гадать, с какой стороны им сподручнее взять союзников, ибо без подмоги, ясное дело, не сдюжить. Проще всего было бы отправить гонцов в Новгород-Северский либо в Чернигов. Вон и бабка княжича Ляксандры оттуда. Одно худо — уж больно много у них развелось безудельных князей. Того и гляди, званые союзнички учинят с Ляксандром свет Изяславичем то же самое, что хотел и Константин.
В Муром поклониться? Тоже не того. Слабоват Давид Юрьевич, да и робок больно, весь в своего батюшку Юрия Ростиславича. Что тот из рук Владимиро-Суздальского князя Андрея Боголюбского ел, да на все глазами его глядел, что старшие братья Давида в рот Всеволоду Юрьичу заглядывали, что ныне он сам. Одно название, что князь, а приглядеться — подручник покойного Всеволода, который даже как-то раз, в благодарность за послушание, посадил его на княжение в Пронске. И проку с того? Пришли рязанские Владимировичи, цыкнули на него, и тот живо в свой Муром убежал.
Тогда уж куда проще напрямую к владимирским князьям обратиться — оттуда непременно подмога придет. Вот только гонцов надобно слать не к старшему из них, Константину, и даже не к Юрию, а к Ярославу. И сам он воинственный, и детишек у него нету. Опять же и откликнется он охотнее прочих — ровно десять годков назад сами рязанцы его со своего стола согнали, а он, по слухам, обид прощать не свычен. Словом, годится по всем статьям.
А то, что совсем недавно рязанский князь побил его под Коломной, да так, что аж пух и перья летели, оно даже к лучшему. Во-первых, Ярослав утерял разом трех братьев, а значит, стал еще непримиримее по отношению к Рязани, а во-вторых, за одного битого двух небитых дают. Да и сам он, коли все закончится удачно, своей властью не больно-то кичиться станет.
Кого послать — вопросов тоже не возникало. Тяжелы малость гражане на подъем, но есть у них Гремислав — удалой молодец. Ему в путь-дорогу сбираться, только подпоясаться. Опять-таки и грехи прошлые искупить не помешает. Сам бог велел за народ пронский порадеть. Да он и сам не только не отнекивался, но даже вызвался по доброй воле.
А пока он будет ездить, уговорились сидеть тихо, чтоб Константин раньше положенного времени о том ничего не проведал. А уж когда придет назначенный час, они разом и ударят — с севера Ярослав, а с юга они. Славные клещи получатся. Из таких не больно-то вырвешься. И дождались бы, но тут Константин прислал в Пронск гонцов с требованием, дабы град от имени малолетнего княжича присягнул ему на верность. Да еще указано было, что Ляксандре-княжичу дозволено лишь держание, но не володение.
А тут — ну одно к одному — буквально за пять дней до этих гонцов прискакал разбитной молодец от Гремислава. Бывший дружинник рязанского князя сообщал, будто Ярослав дал свое согласие на то, чтоб подсобить мятежному граду, так что держитесь, храбрые прончане, крепитесь и верьте: совсем скоро — и десяти ден не пройдет, — как он им вышлет вторую весточку, сообщая, что пора.
Прончане собрались и порешили, что не иначе как рязанский князь кой-что проведал о том, что они за помощью обратились, вот и надумал уступить, но сделать это хитро. Недаром ведь он про то, чтоб княжича привезли в Рязань, не написал ни слова. Так-так. Видать, решил сделать вид, что он ничего не ведает о той замятне, что поднялась. Мол, сам иду на уступки, по доброй воле. Пусть княжич остается, только тогда присягните, что согласны с тем, что Пронск отныне Ляксандре не принадлежит, ибо даден в держание.
И еще один вывод горожане сделали. Просто так князь нипочем бы не уступил. Выходит, испужался он их угрозы и страшных клещей. Ну а нам оно на руку, и раз так все удачно складывается, то… не надо нам таковской уступки. Желаем, чтоб и княжича не отымали, и чтоб град наш он не держал, но им владел. На том и будем стоять! И коль все так хорошо получалось, так чего из-за оставшихся пяти дней рассусоливать? Словом, решили прончане не ждать заветной весточки от Гремислава, а немедля ударить в вечевой колокол, затворить городские ворота на крепкие засовы, а допрежь того выгнать рязанских послов из града.
Константин поначалу решил, что здесь какое-то недоразумение. Может, послы его что неосторожное сказанули, а может, вели себя как-то не так? Однако расспросы ничего не дали. Делать нечего — пришлось собирать войско…
Глава 22А ты меня спросил?!
Нет такой глупости, которой нельзя было бы исправить при помощи ума или случая…