Юрко осознал и обещал.
Правда, вернувшись, он заявил князю, что во второй раз ехать туда отказывается и теперь появится в Пронске только после того, как князь снимет с него роту, поскольку некоторые иных языков, помимо доброго кулака, вовсе не разумеют, а по-свойски ему с ними говорить запрещено.
Пришлось оставить в лагере.
Впрочем, для должного пропагандистского эффекта хватило и первого посольства, а также их подробных рассказов о вине Гремислава и о суде над ним. К этому времени ядовитый воинственный угар, отравивший горячие головы прончан, медленно, но верно рассеивался, горожане начинали изумленно оглядываться по сторонам и понимать, что они натворили. А получалось у них, что они, как последние дурни, поверили убийце и насильнику. Ныне же исходя из требований князя получалось, что, оказывается, и малолетнего двухгодовалого Александра Изяславича он не только соглашается оставить, но и сам не горит желанием забирать его в Рязань.
На этом фоне требование Константина о присяге на верность и вручении княжичу града лишь в держание как-то уже и перестало задевать их гордость. Да и то взять — ныне он совсем дите, а значит, все равно вместо него станут править бояре. И какая разница, будут ли они местные или из Рязани? Если уж так разбираться, то с чужаками-то куда проще — не так драть будут, потому как побоятся. То есть и тут выходило хорошо.
А из-за чего ж тогда весь сыр-бор?!
Сомнения, правда, у них оставались. Уж больно мягко стелет князь. Как бы на этой перине жестко спать не пришлось. Все ж таки что ни говори, а бунт есть бунт. Кто-то все равно должен отвечать, так вот как бы Константин Владимирович не сменил милость на гнев, после того как войдет в город.
Однако рязанский князь в присутствии многих видоков из пронского посольства, прибывшего с ответным визитом в его стан, еще раз повторил все свои слова: и про безнаказанное отпущение всех прошлых грехов, и что не станет искать виновных, благо, что самый главный, который сбил всех с толку, давно известен — Гремислав.
А что касаемо убытков, то и тут возьмет он с града по-божески. Ничего ему не надо, только людишек в помощь на земляные работы, да харч войску, да еще добрых мастеровых, дабы они подсобили поставить на Хупте, чуть выше ее впадения в Ранову, новый град, который предназначен для вящего бережения пронских жителей от половецких набегов. На том он и икону целовал, и на мече поклялся. Получалось, есть надежда, что если он порушит свою клятву, то либо Перун-громовержец, либо Илья-пророк, но кто-то из них Константина непременно приложит так, что мало не покажется.
Торжественный въезд в город князя и его дружины порешили учинить завтра, чтоб все как положено, чин чином, с попами, хоругвями и иконами, дабы в грязь лицом не ударить. На том и разъехались — прончане в свой град, встречу готовить, а Константин с отцом Николаем завалились пораньше спать — завтрашний день обещал быть напряженным, а посему нужно было хорошенечко отдохнуть.
Однако наутро приключился казус. Оказывается, минувшей ночью произошли кое-какие изменения, и теперь двое городских ворот были открыты нараспашку, и возле каждых вместо пронской стражи, которая невесть куда делась, откуда ни возьмись, стоят сурового вида молодцы из княжьего войска. И взгляд у них такой, что не подступишься. Да еще и мечи наголо.
«Ну вот и все. Сорвал, видать, с себя Константин личину доброты да милости. Теперь держись», — боязливо перешептывались горожане, а у самих один вопрос в глазах: поруб, полон иль сразу резать учнет?
Многие, схватившись за голову и кляня себя за забывчивость, начали припоминать, как он тут несколько лет назад лютовал вместе со своим братцем Глебом. Одно лишь отличие и имелось — тогда его братец всем заправлял, а ныне он сам. Хотя полно — может, и тогда братец в его подручниках ходил, только они этого не приметили? Ну да, ну да, судя по тому, как он ныне все хитро измыслил, наверное, и тогда он исподтишка всем командовал, а Глеб так, для виду лишь был.
В это утро не только в главном белокаменном храме Архангела Михаила, но и во всех деревянных церквях города народу было не протолкнуться. Надеяться на Михаила-воителя больше не имело смысла, так что теперь каждый норовил поставить свечу божьей матери, которая слывет заступницей за весь людской род. Помимо этого каждый причастился, успев покаяться в грехах. Особенно искренне каялись в главном — излишней доверчивости.
Но делать нечего, и после недолгого совещания решили сделать вид, что ничего не произошло, и поступить как договаривались еще вчера, то есть выйти князю навстречу с изъявлением покорности, с хлебом-солью на расшитых рушниках и выставив впереди священников, каждый из которых держал бы в руках святой образ…
Двинулись…
А в это время, сидя в своем княжеском шатре, Константин распекал понурого, с опущенной головой верховного воеводу Рязанского княжества. Правда, на сурового военачальника Вячеслав в эти минуты походил слабо. Даже на бесшабашного спецназовца тянул не очень-то. Скорее на мальчишку, чей спрятанный дневник с добрым десятком двоек был неожиданно найден рассерженным отцом.
— Мало того что ты все бросил и втихую сбежал из Рязани, так ты еще и здесь мне ухитрился напакостить! — орал Константин, будучи не в силах сдерживаться и поминутно переходя на такие выражения, которым немало подивились бы даже бывалые одесские грузчики в порту.
— Я же говорю — не тайком. Константину поручил за городом смотреть, — уныло пробубнил Славка.
— Да за ним самим еще смотреть и смотреть! Он же молодой совсем!
— Ну сказал же — за Ратьшей еще послал. Даже подсчитать все успел. День на дорогу. День на сборы. День назад. Всего три. А я только на вторые сутки уехал. Так что Константину всего-то денек и остался одному порулить.
— А потом?
— А потом будет шикарный сплав зрелого опыта и бесшабашной молодости, — оживился Вячеслав. — Любая армия мира усохнет от зависти. Да и спокойно везде, — развел руками он. — Тезка твой ростовский жив — мне об этом рассказывал один купец буквально перед моим отъездом…
— Бегством! — рявкнул Константин.
— Нет, отъездом, — поправил воевода и в свою очередь возмутился, хотя и запоздало: — И вообще, вместо того чтобы сказать спасибо за взятый город, ты меня вот уже два часа костеришь на чем свет стоит. Хороша благодарность.
— Тьфу, идиот! — в сердцах сплюнул Константин. — Да тебя за одно это взятие убить надо. Вначале все мне запорол, а потом еще нагло залез ко мне в шатер и замяукал: «Сюрприз, княже». За один такой сюрприз тебя надо сразу и четвертовать, и повесить.
— Не получится, — после некоторого раздумья заметил Славка. — Если четвертуешь, то вешать уже станет не за что.
— А тебя и так не за что! Головы-то на плечах нет! — не остался в долгу Константин.
— А чем же тогда я ем? — искренне изумился Славка. — И потом опять же шапка. Ношу ведь!
— Это не доказательство, — безапелляционно заявил князь. — И вообще — скройся с глаз моих долой, а то ненароком зашибу.
— Хотел как лучше, — забубнил тот обиженно. — Рассчитывал тихонечко подъехать к лагерю, поднять свой спецназ, до утра отоварить стражу, взять город, расставить на все посты наших людей и идти будить дорогого любимого князя. Я ж чего думал-то, — оживился он. — Ты усталый, измученный, полночи катаешься по кровати, все ломаешь голову, как взять город. Засыпаешь, изнуренный проблемами, только к утру, а я тебя бужу и говорю: «С днем рождения, дорогой княже».
— С каким еще днем рождения? — недоуменно уставился на воеводу Константин. — У меня он в октябре.
— Как?! — остолбенел Славка и сокрушенно схватился за голову. — Ну точно, перепутал, — простонал он. — Это же у отца Николая в июле. Ах я балда! — Впрочем, он на удивление быстро оправился и гордо заявил: — А город я все-таки взял.
— Да он и так моим сегодня бы стал! — простонал князь. — Все уже договорено было. Меня ж хлебом-солью должны были встретить.
— Это все слова, — авторитетно заметил Славка. — Знаю я этих прончан. Куда лучше для надежности его взять самому.
Константин, перестав метаться по шатру, подошел поближе к воеводе и некоторое время внимательно, с выражением глубокой задумчивости на лице его разглядывал. Спустя минуту он устало вздохнул и вынес окончательный диагноз:
— Клинический идиот. Настолько безнадежный случай, что тут может помочь только гильотина.
— А может, вначале терапевтически? — робко предложил Славка. — Чего уж так сразу на радикальные меры переходить? Ну погорячился человек. Но ведь исключительно из добрых чувств.
— А что бы ты сказал, если бы кто-то из добрых чувств поджег свой дом, чтобы избавиться от клопов?
— Его проблемы, — пожал плечами Славка. — Ему ж на улице спать придется, так что я тут ни при чем.
— Да ты, зараза, мой дом запалил! — взвыл Константин.
— Зато клопов не будет, — обрадовал князя воевода и быстро уклонился в сторону.
Массивный кубок из серебра просвистел мимо его уха.
— Подарок, что ли? — недоуменно переспросил воевода у Константина и вновь отпрыгнул в сторону, поэтому и вторая попытка попасть оказалась неудачной. — Так я от тебя с целым сервизом выйду. Нет, мне, конечно, приятно, дари, пожалуйста, — заторопился он, пристально наблюдая, как князь вертит в руках последний кубок. — Только я за тебя волнуюсь. Сам-то из чего пить станешь?
— Сколько трупов? — Константин отставил кубок в сторону.
— Вот с этого и надо было начинать, — удовлетворенно заметил Славка. — Только не надо мне говорить, что тебе лучше знать, с чего начинать. Ты не папаша Мюллер, хотя временами, вот как сегодня, здорово на него похож, а я уж точно не штандартенфюрер Штирлиц.
— Ты не юли. Я спросил, сколько трупов осталось после твоих орлов?
— Да ни одного. Даже тяжелораненые и те отсутствуют.
— Это среди твоих, а я имею в виду городскую стражу, — уточнил Константин.
— Обижаешь, княже. Я же сам стариной тряхнул, — развел руками воевода. — И потом это не Северный Кавказ, а наш русский город. Можно сказать — свои, только временно заблуждающиеся.