И вот наконец показались купола с крестами, и взору плывущих открылась сама Рязань, лежащая… в руинах.
Глава 24Месть Гремислава и Сергий из Ивановки
У времени всегда есть обстоятельства
И связная логическая нить,
Чтоб можно было низкое предательство
Высокими словами объяснить.
У города не было ни стен, ни башен, ни ворот. Вместо них — только головешки и обугленные бревна. Из-за этого вся Рязань казалась беззащитной и даже какой-то… осиротевшей.
Впрочем, ныне эти два слова — вся Рязань — относились разве что к трем высившимся в самой середине большой кучи золы, пепла и дымящихся углей храмам, которые только потому и уцелели, что были выстроены из камня. Пострадали лишь их стены. Некогда выложенные белым известняком, сейчас они выглядели скорее пепельно-серыми, а кое-где и вовсе преобладали черные оттенки.
Все разом вскочили со своих мест и во все глаза смотрели на огромное пепелище, образовавшееся на месте бывшей столицы Рязанского княжества. Смотрели долго и скорбно, пока наконец траурную тишину не прервал хриплый княжеский голос:
— Смотри, воевода, на обещанный тобой порядок! Внимательнее гляди, ничего не упусти! Это и есть твой сплав молодости с опытом?!
Лицо Вячеслава, и без того бледное, побелело как мел. Он открыл было рот, но какой-то твердый комок, стоящий в горле, мешал произнести хоть слово. Да и не было у него таких, чтоб оправдаться перед Константином, равно как не было для этого ни малейшего желания. А уж спустя пару часов, когда Вячеслав вник в произошедшее поподробнее и увидел разрушенный город вблизи, у него и вовсе пропал дар речи. Блуждая по дымящимся руинам, он даже на вопросы, с которыми к нему обращались дружинники и прочий люд, отвечал исключительно жестами, не в силах выдавить из пересохшего горла хоть какой-нибудь звук. Да что там слова, когда и дышать-то было неимоверно тяжко.
Там, в лодке, он, да и остальные, не подозревал, сколь глобально бедствие, — большую часть пожарища милосердно закрывал высокий, метров до шести-семи, земляной вал, хотя неимоверный смрад и зловоние от тел мертвых горожан, быстро разлагающихся в летней теплыни, уже говорили о многом.
Но едва путешественники кое-как причалили к полусгоревшей пристани и вошли в город, как вид страшных разрушений открылся перед ними в полной мере. И глядя на полностью выгоревшие Старые и Новые Пронские ворота, на жалкие останки Исадских ворот, на все это гигантское пепелище, Вячеслав в глубине души жалел только об одном — об отсутствии пистолета.
Свое личное оружие он недолюбливал, справедливо считая, что пистолет Макарова лишь пукалка, от которой в современном бою столько же пользы, сколько от учебной гранаты — то есть одна видимость. В Чечню он его с собой никогда не брал, предпочитая старый добрый АК, впрочем, как и другие офицеры. Был «макаров» хорош только одним — из него удобно застрелиться. Так частенько говаривал один из его командиров-наставников полковник Налимов.
Именно для этой цели ПМ и был нужен сейчас рязанскому воеводе. Утопиться, повеситься или зарезаться, пусть даже и боевым мечом, — все это звучало как-то не по-офицерски — сказывались условности, привитые в двадцатом веке. В конце концов, он не японец, а славянин. Но если бы ему сейчас попал в руки пистолет, то Вячеслав не раздумывал бы ни секунды, ну разве что потратил некоторое время для поиска местечка поукромнее — ни к чему устраивать демонстрацию.
Виноват он, что и говорить, кругом виноват, и нет ему прощения. Все правильно, все по делу. Костя оставил город на его попечение, а он понадеялся на сопляка Константина да на престарелого Ратьшу? И что толку в боевой лихости первого, что проку в опыте седого Ратьши?! Оказывается, здесь нужны совершенно иные навыки.
Впрочем, как выяснилось уже в первый день их пребывания в сожженном дотла городе, Ратьшу винить в случившейся беде никоим образом было нельзя. Гонцы, посланные к нему Вячеславом, застали старого вояку в его тереме в таком состоянии, что… Словом, был бессмысленным даже разговор просто о переезде в стольную Рязань, не говоря уж о том, чтобы что-то там возглавить или чем-то руководить. Если бы верховный воевода помедлил со своим отъездом хотя бы несколько часов, он бы повстречался с ними, а так они попросту разминулись.
Константин же, княжий тезка, посчитал, что ни к чему отправлять гонца под Пронск, тем более что именно так просил Ратьша. Узнав, для чего он понадобился князю, старый вояка заявил посланникам, что выполнить повеление Константина не в силах, но сообщать князю о том, насколько ему худо, не велел, заверив, что непременно дождется возвращения своего питомца. Дождется хотя бы ради того, чтобы выслушать приятную новость о новой победе. Ту же просьбу — умолчать о его плачевном состоянии — он попросил передать и Вячеславу.
Для недавнего лихого дружинника, хоть он теперь сам возглавил дружину, слова бывшего начальника прозвучали как приказ. Опять-таки была надежда, что Ратьша еще сможет встать на ноги, одолев костлявую. Так что княжеский тезка не стал отправлять весточку под Пронск, а срочно послал к Ратьше Доброгневу. Но даже когда она вернулась ни с чем — есть болезни, которые не вылечить никому, — Константин все равно решил выполнить просьбу бывшего воеводы и ничего не сообщил князю.
А зачем, если он не видел в охране Рязани ничего сложного, посчитав, что при явном отсутствии врагов со столь пустячной задачей запросто управится в одиночку. Зато на старости лет будет о чем рассказать сынам и внукам. Мол, помнится, когда князь оставил его боронить стольный град, он за все время не подпустил к нему ни единого ворога. А вот о том, что этих самых ворогов поблизости не имелось, можно и умолчать.
Впрочем, и без присмотра Ратьши в Рязани все так и осталось бы благополучно, но за три дня до возвращения князя Константина с раненым Минькой прибыл в столицу княжества взмыленный гонец с сообщением, что шайка татей воровски налетела на Березовку и ныне ее нещадно зорят. Мол, Купаве с сыном князя Светозаром удалось пока что укрыться в своем терему, но уж больно неравные силы. Боронят ее всего с пяток ратников, коими командует княжой дружинник Мокша, а потому долго им не продержаться. Уж больно велики силы у татей — не менее трех сотен в разбойничьей ватаге, которую возглавляет сам беглый Гремислав.
И не стал княжеский тезка ни о чем более расспрашивать странного гонца, хотя и следовало бы, а усадил целиком всю дружину на быстрых коней и помчался выручать из беды ладу князя Константина. Одно хорошо — не сумел он воспротивиться, когда вместе с ним увязался и княжич Святослав. Очень уж возгорелось единственному наследнику рязанского князя поучаствовать в настоящем бою, а заодно поглядеть на своего сводного брата Светозара, о котором он в ту пору лишь краем уха пару раз слыхал от челяди.
И осталось в Рязани всего ничего — пара десятков караульных на стенах да на башнях, да еще столько же им на подмену. Из дружинников же только десяток в княжеском тереме, да и тот лишь для почета, поскольку Константин отрядил туда самых неповоротливых — и такие сойдут, а к утру, не позже, дружина все равно вернется.
Гонец не лгал, но и не сказал всей правды. Например о том, что налет на Березовку был обманный, впрочем, как и сам гонец. Не совсем, конечно, потому что Гремислав считал, что потеря Купавы и сына будет весьма болезненной для князя, однако главной задачей было выманить из города дружину. Разумеется, не сказал он и о том, что почти все три сотни душ из той ватаги уже стояли у самой Рязани.
А едва дружина удалилась на изрядное расстояние, как к Старым Пронским воротам подъехало две телеги. На одной лежал израненный дружинник, а на другой — баба с дитем.
— Открывай врата! — истошно завопил мужик, сидевший в первой из телег. — Не вишь, Купаву от погони татебной еле увез.
— А ты сам кто будешь? — опасливо спросил со стен кто-то.
— Берёзовский я. А вон и Мокша ваш лежит, с дружины княжой. Он с татями яко богатырь дрался. Не уменьем — числом вороги его взяли. Открывай скорее, а то помрет парень! Да и Купава эвон еле жива.
Пригляделись — и впрямь Мокша на второй телеге, а белые повязки на нем и впрямь наполовину червленые — сочится кровь, и правда поспешать надо. У Купавы и вовсе очи закрыты. Словом, больше ни о чем вопрошать не стали. Распахнули ворота настежь — въезжай скорей.
Конь-то зашел, да, видать, чего-то испугался — поднялся на дыбки, копытом бьет, храпит, трясется весь. Те из стражников, кто был поблизости, скорее кинулись к лошади — телега-то встала прямо под аркой, и ворота никак не закрыть, да и второй телеге тоже проезд нужен. А из-под старых рогож, которыми и Мокша, и Купава были укрыты, откуда ни возьмись вынырнуло пяток мужиков, да все при добром оружии и сами к ратному делу свычны. Сверкнули мечи.
По первости стражники вроде бы начали одолевать, но тут в открытые врата влетело еще несколько десятков, так что расправились с городской охраной быстро. А чуть погодя подоспели и остальные три сотни во главе с Гремиславом. Здесь уж не до боя — свой бы живот сберечь. Смяли злодеи и тот десяток дружинников, которых княжеский тезка оставил в тереме. Вмиг затоптали, будто и не было их вовсе на белом свете.
Ну а далее и сказывать не о чем. Тут для татей самая потеха. Кто бабой норовит успеть попользоваться, прежде чем брюхо ей вспороть, кто дите на меч насаживает, а кто к терему княжому дорогу мечом прорубает — знамо дело, там добыча побогаче. К тому ж вожак уж больно мало времени отпустил на разор и грабеж — спешил сильно.
Женку Константинову Гремислав своим воям убивать запретил. Чуял он, что смерть ее для Константина не горем — избавлением обернется, да отвлекся на последний очажок сопротивления — лично душу отвел, срубив двух дружинников, вот и не углядел за своим лихим народцем. В сердцах кто-то из татей полоснул клинком не глядя — что-то уж больно постыдное кричала вслед горластая баба. Ну кто ж ведал, что то сама княгиня была?