А уже спустя час его умельцы и огня подпустили. Людишки они к этому свычные, так что запалили хорошо, сразу со всех сторон, и занялось дружно — не унять, как ни старайся. Да и дождей, как на грех, последние две недели не было — сушь стояла. Запалили да прямиком на Ожск подались, чтоб огненный петух еще и над всеми княжескими мастерскими победную песню прокукарекал.
Знал Гремислав, где и что у Константина самое дорогое, да по чему ударить побольнее. К тому ж уговор свой с князем Ярославом Всеволодовичем норовил полностью исполнить, потому как от этого зависела и его дальнейшая жизнь. Это ведь только если ты ни в чем не повинен, путь пред тобой свободен — захотел и ушел от одного князя, подавшись к другому.
У Гремислава иное. Он от божьего суда утек, а это не просто трусость, но и признание вины. Скрыть обстоятельства ухода, конечно, можно, вот только надолго ли? Найдутся видоки, донесут, и тогда еще хуже — от одного князя из-за трусости ушел, а второй из-за лжи выгнал. Нет уж, тут лучше все самому при найме рассказать, только немного иначе. Дескать, невзлюбил его Константин-рязанец, вот и придрался к пустяку. Только потому он его и покинул. А что на суде божьем не встал, так посчитал его обидным для чести ратной. Не личит ему с недавним смердом в бою сходиться, да еще на дубинах.
Ярослав некоторое время размышлял, но потом заметил, что, как ни крути, такому уходу все равно одно название, какие бы причины ни выставлялись в оправдание. Потому принимать его к себе резону нет — очиститься надобно. Наслышан он, правда, про его лихость, да мало ли кто про кого болтает, так что будь добр — докажи.
— Мой меч завсегда при мне. Выведи любого из своей дружины, тогда и полюбуемся, — буркнул Гремислав и, не удержавшись — очень уж обидным показался намек князя насчет трусости, — язвительно добавил: — Али у тебя ныне токмо такие вои остались, у коих под Коломной кони резвы оказались?
Ярослав насупился и зло зыркнул на бывшего рязанца, слишком уж метко тот сыпанул соли на незажившее, аж защипало. Что говорить — даже битва на Липице не нанесла его дружине такого урона, как последний разгром от Константина. Уцелело и впрямь всего ничего, и далеко не все из них были самыми лучшими. И впрямь, у кого конек был побыстрее, тот и сумел ускользнуть от погони, а все прочие…
Эх, как же больно вспоминать. Конечно, он и сам виноват. Не надо было кичиться тем, что он по примеру старшего брата Константина берет в свою дружину только самых-самых. Но и стоящий перед ним дружинник тоже не прав. Не стоит тыкать князю в нос таковским. И Ярослав, хмуро уставившись на Гремислава, процедил сквозь зубы:
— Ну вот что. Как я погляжу, язык у тебя справный. Теперь докажи, что и все прочее ему не уступит. Воев своих кликать не стану, потому как уж больно тяжкая вина на тебе висит. Опять же, ведомо мне, что хитер рязанский князь. Почем мне знать — вдруг ты по уговору с ним ко мне заслан. Так что ты теперь должон не просто лихость выказать, а такую, чтоб тебе и дороги обратной не было…
— Сказывай. Ежели токмо оно в человечьих силах, все сполню, — твердо заявил Гремислав.
Вот тогда-то и выставил Ярослав Всеволодович свои условия. Говорил не впрямую, намеками, тщательно подбирая слова, но достаточно ясно, чтобы дружинник все понял.
— Сполню, — кивнул Гремислав. — Токмо для таковского мне еще людишки надобны.
«Ишь каков», — невольно усмехнулся Ярослав и резко отрубил:
— Для таковского тебе ни одного воя из своих не дам. — И мстительно пояснил: — Им свою лихость выказывать ни к чему, да и преданность тоже, так что…
— А мне они и не потребны. Ты иных дозволь взять, из тех, что в твоих порубах сидят.
Ярослав прикусил губу. Натравливать шатучих татей на другого князя — о таком на Руси и не слыхивали. А с другой стороны — кто об этом узнает? Можно ведь прилюдно объявить, что переяславский князь по случаю своего спасения и в память о почивших братьях решил пожаловать головников своей милостью.
И кто с него спросит, ежели они сызнова за старое возьмутся? Только знать им ничего не надо, а что до оплаты, то за этим он не постоит, может и по десятку гривенок каждому отвалить, но только через Гремислава. И недолго думая выдал ему соответствующую грамотку, дозволяющую выпускать любого, кто бы дружиннику ни глянулся…
— Половину сполнил я, княже, — ухмыльнулся Гремислав, на скаку оглядываясь на багровое зарево, которым прощалась деревянная Рязань с непрошеными гостями.
Он самодовольно провел по усам — было от чего возгордиться. Все он продумал, все предусмотрел. Был, конечно, риск, что в Пронске уже слыхали о княжьем суде. Старика-то он подстерег на обратном пути, только почем знать, кто там еще в Ольгове присутствовал из пронских жителей. Однако и им откуда ведать — вдруг князь сызнова явил к нему свою милость и приблизил к себе, причем приблизил не просто так, а в награду за страшное дело — убиение малолетнего княжича.
Но получилось все еще лучше — никто ничегошеньки ни сном ни духом, так что на мятеж он град поставил, после чего оставалось только затаиться да гадать дальше, как бы выкурить оставшуюся в Рязани дружину. К тому же он слегка опасался верховного воеводы — молод, конечно, но смышлен не по летам. Может, и впрямь лучше всего было бы ударить с тыла, пока Константин в Пронске? Поехал к Ярославу, но тот лишь презрительно усмехнулся, бросив в лицо: «Струсил?»
Посопел Гремислав, ожидая, что тот еще скажет, да так и не дождался, ибо переяславский князь молча поднялся со своего стольца, подошел вплотную к бывшему дружиннику, поглядел на него, все так же недобро усмехаясь, а потом… молчком удалился. И Гремислав, поклявшись доказать, что негоже так-то вот с ним, который заслуживает куда большего, решил не ограничиваться Рязанью и жизнью Константина, который предпочел ему, испытанному в боях и преданному дружиннику, каких-то поганых смердов и деревенского старика.
О гранатах он ведал и в их страшной силе успел убедиться не раз. Получалось, что если Ярослав сызнова пойдет войной на Константина, то при их наличии переяславскому князю несдобровать, а оказаться на стороне проигравшего не хотелось, поэтому лучше подстраховаться. Вдруг с покушением на Константина ничего не получится — тогда можно рассказать Ярославу, что вместо того он лишил рязанца главной тайной силы, и потому его теперь можно брать пусть и не голыми руками, но используя подавляющий перевес в людишках, и не только в них одних.
Мальцу-то все одно кому эти гранаты делать, лишь бы платили. А не захочет — есть способ заставить, и не один. Да и не к спеху его труды — склады-то с ними и огненным зельем, чай, за городскими стенами, потому на первое время можно поднабрать с несколько десятков, явиться с ними к Ярославу и показать их силу. А уж когда кончатся, то к тому времени и примученный его людишками, как его там, Михайла Юрьич, за разум возьмется. Вот только Гремислав поумнее рязанского князя поступит — ведать о мальце кроме самого дружинника будет лишь пара-тройка особо доверенных людишек, так что откуда эти гранаты и сколько их у него — поди узнай. И быть ему тогда у переяславского князя в набольших боярах.
Домчали до Ожска еще до рассвета, но взять сей град изгоном не удалось. Оставленный на хозяйстве помощник Миньки Сергий был даром что из простых, да сам не прост. При нем дружба дружбой, а служба службой. Да и как иначе, когда на его плечи в одночасье взвалили столь великий почет. Тут уж либо, пузо выпятив, по улицам гордо шествовать, властью наслаждаясь, либо стремиться не кому иному, а в первую очередь самому себе доказать, что не удача на тебя с ветки свалилась, не перо с пролетающей жар-птицы случайно на плечо упало, а по заслугам все досталось.
А как доказать? Да обыкновенно — делами ежедневными. Он и доказывал, и не только в мастерских. При нем и караульные у ворот на своем дежурстве даже в думах поспать не помышляли. Да что там поспать — хоть подремать вполглаза и то ни-ни. Ну и пускай все вокруг спокойно. Сергий и сам поди-тко знает, что нет поблизости опасностей, но коли поставил на сторожу — бди в оба, а зри — в три. А вдруг откуда ни возьмись ворог объявится — что тогда? Словно чуял парень неладное.
И когда враг и впрямь объявился, в сей малый град с наскоку, как в Рязань, ворваться у Гремислава не получилось. Да и столицу-то взяли наполовину хитростью — кинули в телегу тяжелораненого Мокшу, который пребывал в беспамятстве, на вторую уложили мертвую Купаву, сунули ей в руки полено, обмотав тряпками, и нате вам: сама лада князя Константина вместе с дитем и последними защитниками спасения у ворот городских просит, от татей убежавши.
Можно было бы и тут схитрить, да не думал Гремислав, что перед его тремя сотнями какой-то там Ожск устоит — уж больно мелковат. На каждого сонного воя из караульных почитай по десятку его людишек приходится — где тут граду устоять? Однако вовремя поднятая тревога порушила все планы.
Правда, унывать Гремислав не стал. Так не вышло — инако зайдем да попробуем добром договориться, тем более что ему от ожских горожан и надобно было всего ничего — только один малец. Хотя для того, чтоб поторговаться да показать, что он готов пойти на уступки, поначалу заявил так — мол, коли ворота откроете сами, то град сожгу, а животы ваши останутся целехоньки, ни к чему они мне. Да еще мальца вашего с собой прихвачу, чтоб вы за мной погоню не учинили, за его жизнь опасаючись. На том и роту на мече дал. А пока он так говорил, подручные его, из самых дюжих, двери, что в склады ведут, принялись выламывать.
Сергий зря времени не терял. Первым делом стал он Гремиславу зубы заговаривать, время выгадывая. Поняв, что про отсутствие Миньки бывший дружинник ни сном ни духом, и он сообщать ничего не стал. Сказал лишь, что таковское ему самому не решить, а потому надобно обождать, пока Михайла Юрьича подымут с постели да он сам сюда придет.
А пока осаждающие ожидали, он распорядился поднять мастеровых людишек и всех вооружить, благо, что склады с арбалетами располагались внутри городских стен, а народец, особенно кузнецы, стрелять из них был свычен — испытания-то этих самострелов всякий раз проводили сами, чтоб перед князем лицом в грязь не ударить. Понятное дело, на всех не хватило — из готовых всего-то шесть десятков и имелось, а остальные месяц назад как забрали люди воеводы Вячеслава.