— Есть такое слово — субординация, — наставительно добавил Вячеслав. — По идее, и мне тоже надо бы отдельно ложиться, но третьей палатки у нас нет, так что придется пустить тебя к себе, дурилка ты картонная, а то к утру все твои гениальные мысли замерзнут напрочь. Ты горд, что министр обороны тебя так осчастливил? — сурово осведомился он у изобретателя.
— А ты счастлив, что тебе министр по науке возле себя немного подремать разрешил? — нашелся Минька, ныряя во второй шатер.
— Вот и возьми его за рубль двадцать, — одобрительно хмыкнул Вячеслав, залезая следом.
Последним туда забрался отец Николай.
Константин, вздохнув, направился в свой персональный шатер. Замерзнуть не боялся — имелись там и одеяла, и подушка, а пол устилали теплые звериные шкуры, но все равно было как-то одиноко. Он даже немного позавидовал друзьям, которые сейчас могут переброситься парой слов.
Правда, заснул князь на удивление быстро, но и проснулся неожиданно рано. Чуть полежав, в надежде что сон вот-вот вернется обратно, и ощутив, что, как ни удивительно, но организм полностью отдохнул, хотя времени прошло всего ничего, решил встать. Полог оказался немного сдвинут, и в образовавшийся небольшой проем было хорошо видно, что рассвет только-только начал накладывать свои мягкие, приглушенные краски на ночное полотно.
Решив встретить восход солнца, а потом вновь попробовать прилечь и снова уснуть, он не спеша натянул мягкие сафьяновые сапоги прямо на босу ногу и как был, в одной нижней рубахе и тонких льняных штанах, вылез наружу. Кругом царила гробовая тишина. Кузнечики с цикадами уже умолкли, а птицы пока не проснулись. Даже воды широкой Оки казались застывшими на месте.
Природа замерла в нетерпеливом ожидании, чем закончится эта вечная борьба света с тьмой, чтобы спустя несколько минут весело пропеть славу победителю. И только рваные клубы предрассветного тумана, дымкой разрывов каких-то бесшумных снарядов вяло ползли по речной глади.
И тут же что-то остро кольнуло у Кости в груди. Это было неясное и неуловимое предчувствие грядущих перемен. По какому-то наитию он подошел поближе к обрывистому краю крутого берега, а в следующее мгновение увидел то, что речным туманом назвать было никак нельзя. Огромный белесый ком, слегка вращающийся наподобие веретена, только с более тупыми концами и поблескивающий в своей глубине чем-то ослепительно-ярким, похожим на электрические разряды, клубился напротив стоящих палаток, зависнув над водой в двух шагах от речного берега.
Это было то, на что Константин совершенно не рассчитывал. Таинственная машина времени нетерпеливо ожидала своего пассажира, чтобы бережно отвезти его к знакомому причалу, установленному в конце двадцатого века. Там, в тамбуре пассажирского поезда, все выглядело несколько иначе, а может, Константин просто не успел ничего толком рассмотреть, но сейчас он твердо знал — это оно.
Сказать, что сам пассажир обрадовался, — все равно что не сказать ничего. Легкость, почти невесомость, которая наполнила его тело безумным восторгом, понесла Костю как на крыльях навстречу долгожданному посланцу неведомых, но могущественных сил. В тот миг ему казалось, что при желании он вообще может подобно птице слететь с кручи на долгожданную встречу с тем, с чем он в ближайшие годы увидеться не надеялся. Однако из опасения в самый последний момент все испортить прыгать с обрыва без пяти минут учитель истории не стал, а сбежал вниз по тропинке, ведущей как раз к тому самому месту, где вращался белоснежно-пушистый ком.
Почти добежав до берега, он резко притормозил:
— А как же все остальные? Их ведь тоже надо забрать, — растерянно обратился он к веретену, которое продолжало все так же неспешно вращаться, игнорируя вопрошающего. — Нет, так не пойдет. Ты малость погоди, а я мигом, — попросил Константин и рванул вверх по косогору, ежесекундно оглядываясь назад — не исчезла ли долгожданная карета из будущего.
И вновь, едва взобравшись наверх, он резко сбавил скорость. Новая неожиданная мысль пришла ему в голову, причем была она настолько неприятной, что Костя даже зажмурился, представив дальнейший ход событий.
Итак, сейчас он отсюда уйдет, вернувшись в двадцатый век. Испытание закончилось, эксперимент завершился. Сдал ли Костя экзамен тому неведомому и равнодушному, что неотступно наблюдало за всем его поведением здесь, — неизвестно, но это не институт, и повторной попытки ему все равно не предоставят. Ладно, пусть так. Он сделал все, что мог, и остальное от него не зависит. Но ведь что получается? Он-то вместе со своими товарищами уйдет обратно, а кто вернется в его тело? А вернется — он это твердо знал — бабник, алкоголик и психопат, у которого все мысли нацелены на девочек, пьянки и гулянки. И что прежний владелец начнет здесь вытворять, после того как Костя преподнес ему в единоличное правление почти все Рязанское княжество?
— Ты не спеши, — сурово обратился он к ленивому кому, продолжающему свое спокойное вращение. — Тут надо как следует подумать, не торопясь.
А поразмыслить и впрямь было над чем. Всего через шесть лет Русь ждала первая, но, к сожалению, далеко не последняя встреча с могучим и коварным врагом. Для попытки объединить всех времени в обрез. Удастся или нет — вопрос другой, но просто так уйти сейчас, в такие предгрозовые годы — это было хуже, чем трусость. Это было равнодушие, граничащее с самым подлым предательством.
Вдобавок оставалась еще и беззащитная Рязань, над которой вновь нависла туча с севера, ибо Малой сообщил ему, что его тезка, Константин Всеволодович, волею божьей помре, а это означало, что теперь у Ярослава развязаны руки. Да, великим князем Владимиро-Суздальского княжества станет Юрий, но он всегда шел на поводу у своего брата, следовательно, если сейчас покинуть этот мир, то…
Об остальном не хотелось и думать, ибо по сравнению с Батыем нынешний пожар его столицы даже не цветочки, а так — мелкие травинки. Зато через двадцать лет придут не просто ягодки — арбузы.
И Костя почувствовал, что если он сегодня отсюда уйдет, то потом всю жизнь будет сознавать, что поступил как распоследний подонок. Вернуться, конечно, очень хотелось, но…
Перед его глазами медленной чередой вдруг проплыли десятки лиц, ставших такими родными и близкими за последние полгода: удивленных, встревоженных, напуганных столь резкими переменами в характере рязанского князя, а уж что будет с сыном Святославом, с маленьким Светозаром, Доброгневой, волхвом Всеведом, ему и вовсе не хотелось представлять, к тому же и так все было ясно без слов.
Но и с остальными тоже ничего утешительного. К примеру, Любомира обязательно загонят на кухню, будет помогать матери ворочать котлы, а парень уже сейчас в любую щель без масла пролезет, да и к языкам у него просто-таки необыкновенные способности. Спасителя Ожска Сергия заставят пахать землю, норвежцы во главе с Эйнаром уйдут куда глаза глядят.
А то, что Костя перебил почти всех бояр, так его преемник по телу назначит новых, еще дурнее. И одна лишь надежда, что в результате неосторожного обращения с новыми видами оружия сам князь взлетит к чертовой матери на воздух. Если же нет, то в очень скором времени здесь, на рязанских просторах, заварится такая кровавая каша, что только держись.
Словом, по любому раскладу выходило, что в данный момент ему, Константину, как главному шеф-повару, никак нельзя выпускать поварешку, то бишь бразды правления, из собственных рук.
Он решительно повернулся спиной к заметно увеличившемуся белоснежному цилиндру, диаметр которого достигал уже трех метров, и приказным тоном бросил через плечо:
— Троих заберешь, и хватит с тебя. А я пока тут побуду, доделаю кое-что.
Однако его решительный шаг вскоре замедлился, и возле палатки, где безмятежно спали его друзья, Константин вновь застыл в нерешительности.
«Сейчас я их отправлю, а сам с чем останусь? — мелькнула опасливая мыслишка с еще более тревожным и неприятным продолжением: — А если не будить? Оно ж минут через пяток, ну самое позднее через полчасика исчезнет само. Не будет же оно бесконечно крутиться целый день на глазах у всех — вот никто и не узнает. С другой стороны, отца Николая можно было бы и отправить. Без него хоть и будут проблемы, но разрешимые… Впрочем, и Славку тоже. Конечно, без такого специалиста в военном деле мне придется ой-ой-ой как несладко, но… А вот без Миньки совсем швах. Без его идей по перевооружению придется худо. И вообще, что я в одиночку сделаю? Тут же работы непочатый край! Я ж разорвусь на части и все равно ничего не успею. Ведь не ради самого себя их оставляю, ради всей Руси. Три жизни на одной чаше весов против сотен тысяч на другой — все логично».
Казалось, решение принято, можно помахать пушистой спирали рукой и идти спокойно досыпать, но что-то продолжало держать Костю у полога палатки. К чувству, что он все решил логично и правильно, как к бочке с медом, примешивалась простая и ясная мысль, черная будто деготь, что он все равно поступает несправедливо по отношению к своим друзьям, и настолько, что впоследствии не сможет даже посмотреть им в глаза.
— А ты гад, оказывается… — задумчиво протянул он, обращаясь к самому себе, и почему-то вспомнил чеканную строку в одном из стихотворений любимого им Евтушенко: «Он, веря в великую цель, не считал, что средства должны быть достойны величия цели».
Правда, адресовались они не Косте, а Сталину, но только теперь получалось, что они с усатым гением всех времен и народов оказались на одной доске. Ведь если он сейчас не разбудит своих друзей, не отправит их назад, то уподобится Иосифу Виссарионовичу в самом худшем, что только имелось в его характере.
— Ну уж дудки, — фыркнул он и оптимистично заявил сам себе: «И без них справлюсь. Можно подумать, что на них свет клином сошелся. Вон сколько народу на Рязанщине — и умных, и талантливых, и башковитых, — только идеи им вовремя подкидывай. Того же Сергия взять. И, кстати, кто знает — если я им все расскажу, глядишь, сами последуют моему примеру, а коль сами — то совсем другое дело. Это можно. Об обстановке напомню тревожной, распишу, какие они незаменимые, — должна же в них совесть проснуться, патриотизм взыграть, черт подери!» — И он, откинув полог, весело заорал в темноту: — Рота, подъем! Учения закончились, пора по домам!