— А во-вторых, у меня относительно князей еще один вопрос имеется. Ты… — Константин пристально посмотрел на своего друга воеводу, — детей ихних тоже под нож пускать собираешься, по примеру Ленина со Свердловым, или все-таки в живых их оставишь по доброте душевной?
— Зачем ты так? — посуровел Вячеслав. — Еще раз повторяю — я вояка, а не палач.
— Стало быть, оставишь, — сделал вывод Константин. — Тогда все жертвы напрасны. Народ их будет в князья ставить, а если, — он повысил голос, перебив открывшего было рот для очередного возражения Вячеслава, — мы их просто выгоним из пределов княжества, то считай, что гражданская война продолжится, но только масштабы ее будут не в пример представительнее. Вся Русь, включая Новгород с Псковом, тут же против наглого узурпатора, то есть меня, ополчится.
— Они что, такие все совестливые и справедливые? — усомнился в правоте княжеских слов Вячеслав. — Что-то я в этом сомневаюсь, и весьма сильно.
— А зря, — усмехнулся Константин. — Тем более я ведь и не сказал, что они пойдут справедливость восстанавливать, хотя найдутся и такие, типа Мстислава Мстиславовича Удатного. Остальные же либо от испуга большого, чтобы я после Владимира не успел тем же Черниговом или Киевом заняться, либо из желания сироток малолетних на престол усадить, а попутно и парочку волостей или, на худой конец, уездов оттяпать. Так что первое народное ополчение во главе с добрым десятком далеко не бескорыстных Пожарских придет к нам на Рязанщину уже в следующем, после моего воцарения, году. Вообще-то я уже думал об этом, — сознался Константин, устало улыбнувшись, и, самолично зачерпнув узеньким серебряным ковшиком вина из братины, щедро, до краев, долил в кубок воеводе пряного и густого греческого зелья.
— Угощайся, старина, — улыбнулся Константин, глядя на Вячеслава, слегка ошалевшего от услышанного только что и возмущенно засопевшего от негодования:
— Ага, стало быть, думал, а мне, княже ты наш яхонтовый, сказать ничего не удосужился. Не пойму я тебя что-то. Мы разве не в одной команде с тобой? А по сопатке за такое хамское недоверие ты не желаешь, кормилец ты наш?
— Меня нельзя, — нарочито серьезно возразил князь. — Рюриковичи мы. Белая кость, голубая кровь.
— Ну, кость-то у всех белая, — заметил Вячеслав задумчиво, но договорить ему не дал молнией влетевший в светлицу Минька. Не поздоровавшись ни с одним из собеседников, он демонстративно уселся на край лавки и многозначительно забарабанил руками по столу.
Затянувшееся молчание первым надоело Вячеславу.
— Гой, если добрый молодец, — затянул он дурашливо. — А поведай нам, из каких таких краев дальних ты к нам пожаловал? Или тебя вначале надо напоить, накормить и в баньке попарить? Так это мы мигом для дорогого гостя расстараемся.
— Ты мне что обещал, Константин, не помню как там тебя по отчеству? — срывающимся от волнения голосом начал Минька, напрочь игнорируя шутки воеводы.
— Он Владимирович, — мягко подсказал ничуть не смутившийся от такого невнимания Вячеслав и озабоченно осведомился у недоумевающего, а потому молчащего Константина: — Ты, княже, луну с неба ему не обещал, нет? Очень хорошо. А организовать в пригороде Рязани первый пролетарский колхоз под интригующим названием: «Всю жизнь без урожая»? Тоже нет? Тогда я просто ничего не понимаю, — картинно развел он руками.
— Ты сказал, что рабство отменяешь. Было такое?
— Ну, было, — утвердительно кивнул по-прежнему ничего не понимающий Константин.
— Всех ефиопов, коих мы с тобой положили в ужасной стране Конго, надлежит выпустить, княже, — шепотом подсказал продолжающий развлекаться Вячеслав.
— Они не ефиопы! — звонко выкрикнул Минька и чуть тише добавил, зло глядя на князя: — Они такие же русские, как и мы. А ты… А я тебе поверил. Ведь ты же мне слово дал.
— Ах, вон оно в чем дело, — довольно протянул Константин, обрадовавшись, что могущий возникнуть конфликт на самом деле оказался обычным недоразумением. — Так это же пленные из Суздальских земель и взяты на поле боя.
— Ну и что? Ты их всех теперь будешь в рабство обращать? Как Гитлер? Рязань превыше всего, да? На остальных наплевать?
— Да нет, не наплевать, — слегка растерявшись от неистового напора Миньки, начал отвечать Константин. — Ты просто ошибся — они вовсе не рабы. Помнишь, как немцы пленные на наших стройках работали после войны? Вот и у нас примерно то же самое.
— Так то немцы, — уперся Минька. — Они у нас вон сколько всего разорили да поломали. А эти чего?
— А зачем дожидаться? — вступил в разговор Вячеслав. — Мы их, по совету старших товарищей, конечно, — он, церемонно привстав, склонился перед Константином, после чего продолжил, — почти на чужой земле и малой кровью от своих границ отогнали. А тебе пригнали тех гавриков, у которых двойка по бегу.
— Я с ними работать не буду, — заявил Минька. — Я не работорговец и не рабовладелец.
— Нет, о великий мастер. Ты храбрый Спартак… но в детстве, — не удержался от своих трех копеек Вячеслав.
— А с ним я вообще говорить не желаю, — гордо шмыгнул носом Минька. — На пять лет старше, а форсу…
— Стало быть, разговор со мной будет? — понял Константин. — Хорошо. Сейчас я поясню ситуацию. Во-первых, пусть и не по своей воле, а по княжеской, но с мечом они на нашу землю пришли. Заслуживает это наказания? Разумеется. Срок они за это маленький получили.
— Всего-то по три года исправительно-трудовых работ по месту преступления с правом на условно-досрочное освобождение и амнистию, — не удержавшись, вставил свое слово Вячеслав.
— Правильно, — подтвердил Константин. — Амнистию же я планирую провести уже через пару месяцев, после того как война с владимирскими князьями закончится. А сразу отпустить — никакого резону нет. Боевые действия-то в самом разгаре, и у меня нет никакого желания вновь увидеть их в неприятельском войске.
— А почему Гремислав сказал, что ежели они слушать меня не станут, то я могу их хоть через одного шелепугами до смерти забить? — подозрительно уставился на Константина Минька. — И еще сказал, что я…
Но тут его речь прервалась, потому что в светлицу осторожно зашел отец Николай.
— Я постучал, — пояснил он. — Но вы, наверное, были очень заняты. Думал, загляну и, если нет никого, пойду дальше князя искать.
— А скажи мне, отец Николай, — обрадовался потенциальному союзнику Минька, — хорошо ли это — в плену людей держать, домой к семьям не отпускать. Причем своих же русских.
— Ну, сейчас начнется, — пробормотал вполголоса себе под нос Вячеслав и потянулся к стоящему на столе огромному блюду с фруктами. Меланхолично осмотрев облюбованное им самое румяное яблоко, воевода с хрустом надкусил спелый плод и терпеливо изготовился выслушать длиннющий монолог о гуманизме и человеколюбии, но спустя несколько секунд чуть не поперхнулся от удивления.
Тирада отца Николая была и коротка и весьма неожиданна:
— То ты, княже, дело богоугодное совершил. И отроку нашему Михаилу изрядно с людьми подсобил, и их, неразумных да подневольных, от будущего кровопролитья спас, не дав им впасть в грех повторный, и от нарушения пятой заповеди Господа нашего Исуса Христа уберег.
— Ну, батя, ты даешь, — откашлявшись, восхищенно заявил Вячеслав. — Совершенствуешься прямо на глазах. Ты уже годен в полковые капелланы, причем безо всяких натяжек.
— Трудно сказать, кто из нас на что годен, — кротко откликнулся Николай. — Порою он сам об этом узнает, лишь когда… — Он хмуро взглянул на свои запястья и осекся, однако спустя секунду продолжил: — Ныне я о другом вопросить хотел тебя, княже. Ведомо мне, что у отрока сего на складах уже изрядное количество тех же гранат скопилось. Да и прочей дряни, коя для смертоубийства людского назначена, тоже скоро превеликое множество будет. Не пора ли остановить производство?
— А вот мы сейчас посчитаем, — вздохнул Константин, сомневаясь, удастся ему убедить священника. — Для начала спросим у Михаила Юрьевича — сколько у нас всего гранат?
Юный изобретатель приосанился и степенно доложил:
— Значит, на одной стене склада все стеллажи забиты под завязку. Это будет две тысячи ровно. На второй примерно наполовину — это еще тысяча. Итого — три. И болванок заготовлено с тысчонку. Но они пока пусты.
Константин поймал задумчивый взгляд Вячеслава и решительно произнес:
— Завтра надо будет выдать из этих болванок три сотни нашему воеводе для учебного гранатометания. Пора.
— Завтра — учеба, а послезавтра? — тихо спросил отец Николай. — В кого боевые послезавтра полетят? Русские русских истреблять начнут? Вот татарам радости будет.
— Иного пути нет, — твердо ответил Константин. — Мы тут с Вячеславом обдумали все как следует и пришли к выводу, что гибели трех своих братьев, да еще сразу, не только Ярослав, но и Юрий нам никогда не простят. А против Владимиро-Суздальской Руси Рязани в одиночку не выстоять.
— А может, я попробую, — робко предложил отец Николай, поморщившись страдальчески. — Это сколько же народу-то поляжет, если их все взорвать.
— Снова к моему тезке в Ростов? — уточнил князь. — Глупо. Он уже ничего не сможет. Слишком болен. Думаю, что эти смерти доконают его совсем. А вот скажи-ка мне, отче, как ты сам относишься к жизни русского человека?
Видя недоумение на лице священника, Константин пояснил:
— Я имею в виду — есть ли для тебя разница между дружинником, крестьянином или князем?
— Все жизни одинаково дороги Богу нашему, — строго ответил священник. — Когда Христос заповедал: «Не убий», он же не уточнял, кого именно: иудея, римлянина или самаритянина.
— А если бы перед тобой стоял выбор: кого именно предать смерти? С одной стороны, два князя и два десятка бояр, а с другой — пять тысяч смердов, на рать призванных, да еще с тысчонку дружинников. Ты бы какую сторону выбрал?
— Ни одну я не выбрал бы. Жизнь человеческая священна, и не нам решать, кто именно более заслуживает скорой смерти, — строго ответил отец Николай.