[151], — и тут же сделал вывод: — Стало быть, почтенный Ибн-аль-Рашид, даже по законам твоего же повелителя, которому ты ревностно служишь, тебя надлежит убить.
Ибн-аль-Рашид сидел, тупо уставившись на собеседника и начиная понимать, что с этим князем навряд ли справятся даже сотня иблисов, даже если им на помощь придет столько же джиннов и прочей нечисти. «Своих они вообще трогать не будут, — подумалось ему. — А то, что он для них свой, и глупцу понятно. Иначе откуда бы он все знал, даже законы Ясы». Слова князя доходили до него с превеликим трудом, будто в уши кто-то напихал целый пук хлопковой ваты, но когда все-таки доходили, он сразу же начинал жалеть, что кто-то неведомый пожалел ее количество и не напихал в них по два тюка. Перед глазами по-прежнему все плыло.
— Да тебе, видать, совсем худо, — видно, кошка еще не наигралась и решила продлить агонию мыши, вновь выпуская ее из лап. — Эвон как побледнел. На-ка, испей студеной водицы.
Купец покорно принял кубок, надеясь только на то, что яд окажется быстродействующим и долго мучиться не придется. Вода на вкус была хороша и — странное дело — яда совсем не чувствовалось. Он добросовестно осушил все содержимое до дна и стал ждать смерти, однако та почему-то медлила с визитом. Даже наоборот, вроде бы полегчало малость. Да нет, не малость — и вата из ушей куда-то исчезла, и в глазах прояснилось. Купец растерянно посмотрел на князя. Тот сочувственно улыбался и ждал.
«Стало быть, сразу не убьет. Вначале в пыточную поведет. — понял Ибн-аль-Рашид. — Это худо. Смерть принимать все равно придется, только лишние дни промучаюсь перед кончиной».
— Я могу заслужить твое прощение, добрый княже? — поднял глаза купец, ища хотя бы тень надежды на невозмутимом лице Константина.
— Можешь, — не стал скрывать его собеседник. — Только я к ворогам Руси не добрый княже, а скорее злой. Посему если ты сейчас не обскажешь мне всей правды, то я за твою жизнь и черного дирхема не дам.
— А ежели скажу? — прохрипел Ибн-аль-Рашид.
— Я так мыслю, — вспомнил Константин Кису Воробьянинова, — что торг здесь неуместен.
Кулаком по столу при этом он стучать не стал, решив, что это будет перебор.
— Нет, нет. Я вовсе не торгуюсь, — перепугался купец. — Просто ты обо всем и так знаешь сам. Скажи, о чем я должен тебе поведать, и я не утаю ничего.
— Для начала ответь, кто ж ты на самом деле?
— Гость. Простой мирный гость Ибн-аль-Рашид. И мой дед, и мой отец вели торг, развозя товары бескрайных просторов Поднебесной империи[152] в сумрачный Варягостан, из вашей Гардарики в знойную Иберию[153]. Они были счастливыми людьми. Им никогда не встречался на дороге этот проклятый детоубийца…
Рассказ купца длился долго. Суть его сводилась к тому, что Ибн-аль-Рашиду просто некуда было деваться. У него даже не было выбора, потому что когда на одной чаше весов (в случае отказа) человека ждет не только собственная смерть, но и гибель всей семьи, оставленной заложниками, выбором это уже не назовешь. Скорее ультиматумом.
Его караван держал путь в Поднебесную, но по пути был перехвачен монгольским разъездом. В столицу великих богдыханов[154] он приехал уже лазутчиком. Шпионил на совесть. Даже отличился дважды. Тогда-то ему и дали вначале деревянную пайцзу, потом серебряную, а затем и вовсе заменили на золотую. Узнав, что Ибн-аль-Рашид собрался далеко на Запад, в государство Хорезмшахов[155], Чингисхан не стал препятствовать и даже дал десять своих верблюдов с награбленным добром, поручив продать все это с выгодой.
— Скоро от цветущих городов Мавераннагра[156] останется лишь пепел и руины, а в реках вместо воды будет течь кровь, — уныло предсказал араб будущее страны, закрыл лицо руками и стал печально раскачиваться на лавке, продолжая выжимать из себя отрывистые слова: — Это кара Всемилостивейшего[157] за то, что мы нарушаем заповеди его пророка. Чингиз называет себя покорителем Вселенной. И это правда. Когда я сказал ему, что еду в Гардарику, то надеялся, что хоть у вас мне не придется все выспрашивать и вынюхивать. Зачем ему земля, которая лежит так далеко от его владений. Но он сказал мне: «Хоп. Приедешь и все расскажешь. Я не знаю, захочу ли пойти туда, но если пойду — я все должен знать задолго до похода». Вам не устоять против него. Никому не устоять, и мне негде будет укрыться от его гнева. Лучше убей меня ты. Это будет не так больно. За то, что у меня отняли пайцзу, он все равно меня убьет.
— А ее никто у тебя не отнимает, — поправил купца Константин. — Ты ее потерял, мои люди нашли и вернули.
— И что я должен сделать взамен?
— Ответить Чингисхану то, что нужно. Слушай внимательно. Он спросит — богата ли наша страна? Ответишь, что бедная. Спросит, много ли у них войска. Скажешь, что да. Расскажешь, что князей много, но когда на нашу землю приходит враг — все встают заодно. Поведаешь, что у нас много дремучих лесов, топких болот и больших рек, а дорог почти нет, поэтому его коннице будет очень тяжело идти от города до города. Но про конницу ответишь лишь, если он сам тебя об этом спросит — первым не лезь. Еще скажешь, что мы хоть и бедны, но за свою свободу будем драться так же отважно, как нищий за свой единственный черный дирхем.
— Тогда он скажет, что такой храбрый народ надо уничтожить, пока он не уничтожил их самих, — безнадежно махнул рукой Ибн-аль-Рашид.
— А ты скажи, что русичи из своих лесов выходить не любят и со своими соседями никогда не враждуют. Но если кто приходит на русскую землю, то на ее защиту становится весь народ и сражается до тех пор, пока на их земле не останется хоть один живой враг. Как видишь, тебе даже не придется лгать, — улыбнулся Константин.
— И это все, что ты хочешь от меня? — недоверчиво переспросил купец.
— Почти.
— Значит, это только начало? — догадался Ибн-аль-Рашид. — Что же главное?
— О главном я уже тебе сказал, — поправил его Константин. — А тебе поручу сущий пустяк. Ты видел сам — я не угнетаю своих подданных. У меня много земли, а людей мало. Если ты возьмешь с собой в обратный путь хороших мастеров, и я, и они скажут тебе спасибо. Только я сразу, а они чуть погодя, когда узнают, что сталось с их родными городами. Если не сможешь никого уговорить — зла на сердце я на тебя все равно не затаю. Если ты сможешь привезти оттуда свитки мудрецов — я буду тебе благодарен. Мне хотелось бы сохранить знания древних от огня, в котором скоро запылают города Мавераннагра. Если нет — тоже не обижусь. Но постарайся хотя бы надежно спрятать их, зарыв в приметное место. Тогда слова великих людей, ныне хранимые в Самарканде, Бухаре, Отраре, Мерве и прочих, не обратятся в пепел и прах, погребенный под руинами. Привези их или сохрани, чтобы позже откопать. Вот теперь, пожалуй, что и все.
— Я не понимаю тебя, князь, — после недолгой паузы недоуменно сказал Ибн-аль-Рашид. — Зачем тебе чужая мудрость, если по приходу Чингисхана сгорит все, что написано кальяном твоего собственного народа?
— Он не придет сюда, — отрицательно покачал головой Константин. — Чингисхан слишком стар, а до нас чересчур далеко. Я уверен, что он не успеет.
— Его тумены стремительны, как стрела. Они подобны сгущающейся туче, а их удар сравним лишь с молнией, разящей беспечного путника.
— Но я еще раз повторяю тебе, что он не успеет.
— Ты не Аллах. Тебе не дано знать, сколько лет осталось жить этому подлому шакалу.
— Что касается срока жизни Чингиза, то у меня, — замялся было князь, но тут же нашелся, — очень хорошие прорицатели. Они никогда не ошибаются.
— Но ты все равно опасаешься. Тогда выходит, что ты им не веришь? — недоверчиво осведомился Ибн-аль-Рашид.
— Верю. Волк издохнет раньше, чем доберется сюда. Но у него подрастают волчата. А чтоб ты понял, насколько хороши мои прорицатели, я тебе поведаю, что они сказали мне. По их словам, самый старший волчонок умрет раньше отца-волка, но, к сожалению, все равно успеет оставить потомство[158]. Вот оно-то и придет на Русь.
— Понимаю, — кивнул головой купец.
— Иди, — отпустил его Константин. — Иди с миром. Торгуй и помни: я подарил тебе жизнь, ничего не потребовав взамен. Только немногое и лишь попросив.
Араб тяжело поднялся, бережно достал из-за пазухи обе пластинки и молча положил одну из них на стол. Константин так же молча пододвинул к купцу мешок с гривнами. Ибн-аль-Рашид медленно покачал головой и придвинул мешок обратно к князю.
— Каждое знание чего-то стоит, — вздохнул он. — Думаю, что за свое я заплатил не самую дорогую цену.
С этими словами он медленно направился к выходу. У двери остановился, повернулся к Константину и произнес:
— Счастлив народ, имеющий столь мудрых и великодушных князей. Пусть будет благословенным имя твое. Своей добротой ты не оставил мне выбора. Справедливейший будет мне свидетелем — я сделаю для тебя все, что в моих силах. — Он вновь тяжело вздохнул, низко поклонился и перешагнул через порог.
Константин долго смотрел ему вслед — оконца в светелке выглядывали как раз на княжеский двор. Затем он устало потянулся.
«Такое дело провернул, что и поощрить себя не мешает, — довольно подумал он. — Может, выходной себе завтра организовать?»
Но тут дверь отворилась, и вошел хмурый Вячеслав. Едва Константин его увидел, как сразу понял — выходного не будет. И точно. Оказывается, пока он решал вопрос с купцом, на юге княжества вновь заполыхал призрак гражданской войны — восстал Пронск.
Трудно сказать, когда и какими путями пришли на Русь первые пайцзы Чингисхана. Однако, судя по имеющимся у нас архивным материалам, да и исходя из всей логики событий, скорее всего, это произошло не ранее сороковых годов XIII века. До того ни один князь о них попросту ничего не знал. Кто сумел впервые определить, какое значение она играет на территории, завоеванной монголами, тоже неведомо, и мы, по всей видимости, никогда об этом уже не узнаем. Ясно одно — это был подлинный гений, который, вне всяких сомнений, внес одним этим гигантский вклад в борьбу с иноземными полчищами врага, под копытами коней которых в те времена дрожала уже вся Азия, Китай, Ближний и Дальний Восток.