– Как вас понимать, профессор?
– Для начала мы убедимся, что второй пункт не выполнен, то есть Джон Беллингэм не погребен на упомянутых им кладбищах. Я почти убежден в этом, но в серьезном деле нельзя полагаться на веру. Затем нужно удостовериться, что египтолога нет в живых, а его тело не может быть найдено. Если он жив – я, заметьте, не отвергаю такой вариант, – наша задача выйти на его след. Мы с Джервисом наведем справки втайне от Беллингэма. Мой ученый собрат проштудирует записи о погребениях, не исключая крематории, в Лондоне, а я возьму на себя все остальное.
– Неужели вы допускаете, что Джон Беллингэм еще жив? – удивился я. – Спустя два года!
– Тело не найдено, а это порождает сомнения. Я лично слабо надеюсь на то, что он жив, но факт требует проверки, которую мы обязаны провести.
– Где же вы станете искать Беллингэма или его тело? С чего начнете?
– Думаю, с Британского музея, дорогой Барклей. Мы постараемся добыть у служащих информацию о поездках египтолога. Сейчас, к примеру, идут раскопки в Гелиополе, и директор египетского отдела участвует в них; в музее его временно замещает доктор Норбери, старинный друг Джона Беллингэма. Я зайду к нему разузнать, не случилось ли чего-то такого, что заставило бы Джона Беллингэма внезапно отправиться за границу, например в Гелиополь? Может, Норбери объяснит мне, что побудило его пропавшего коллегу предпринять загадочный вояж в Париж? Это дало бы нам важную нить. Ваша задача, Барклей, со свойственной вам тактичностью убедить своего друга Годфри, чтобы он разрешил нам взяться за его наследственное дело с целью помочь ему. Втолкуйте бедняге, что я, доктор Торндайк, поступаю так с целью обогатиться, но не деньгами, а знаниями.
– Спасибо вам за участие в судьбе моих друзей, – от души поблагодарил я профессора. – Надеюсь, они не станут бездумно упорствовать и понапрасну тешить свою гордыню.
– Мне пришла в голову неплохая мысль, – вмешался Джервис. – Ты, Барклей, устроишь у себя ужин и позовешь нас и Беллингэмов. За столом мы с тобой атакуем старика, а Торндайк употребит все свое красноречие, чтобы расположить к себе мисс Беллингэм. Я уверен, у него получится: убежденные старые холостяки обычно неотразимы, у них свой особенный шарм.
– Как видите, Барклей, мой младший коллега обрекает меня на вечное безбрачие, – усмехнулся Торндайк. – Но предложение и вправду удачное. Беседа за ужином в непринужденной обстановке позволит нам доходчиво объяснить мистеру Годфри и его дочери все, что нужно.
– Ладно, – кивнул я. – Однако в ближайшие дни я не смогу выполнить ваше поручение: у меня появилась срочная работа, которая занимает все свободное время.
Оба собеседника, как по команде, устремили на меня недоуменный взгляд, и я честно рассказал им о том, что Руфь порезала руку, и о наших ученых занятиях в библиотеке.
Глава 8Идиллия в музее
Оттого ли, что ежедневная практика восстановила мою былую стенографическую беглость, или, может, мисс Беллингэм слегка преувеличила объем предстоящей нам работы, но на четвертый день, к моему огорчению, мы почти закончили штудировать литературу, а мне так хотелось, чтобы мы продолжали вместе ходить в читальный зал. Совместный труд, даже недолгий, внес значительные изменения в наши отношения. Замечено, что самая крепкая и искренняя дружба возникает на почве общности интересов; Руфь и я не стали исключением. Каждый день, приходя в читальный зал, я видел заранее приготовленную груду книг с закладками и рядом – стопку записных книжек в синих обложках. Каждый день мы усердно делали выписки, потом возвращали книги, прогуливались по улице, пили чай в молочной, а по пути домой долго разговаривали о далеких веках, когда царствовал Эхнатон и создавались Амарнские письмена.
Я жалел, что это чудесное время безвозвратно пролетело, поскольку работа была завершена, а рука моей пациентки зажила. На пятый день утром я снял лубковую повязку и убедился, что больше моя секретарская помощь мисс Беллингэм не требуется.
– Может, сдадим книги и пройдемся по галерее? – предложил я напоследок.
– Да, конечно, – с готовностью согласилась она. – Отправимся в музей. Наверху, в третьем египетском зале, представлено рельефное изображение Эхнатона. Мы много читали о нем, настало время увидеть воочию.
Я с радостью отдался в руки своего очаровательного экскурсовода, и мы неспешно зашагали по широкой галерее, уставленной длинными рядами скульптур римских императоров с тусклыми лицами, на мой взгляд, ничем не отличающимися от скучных физиономий современных обывателей.
– Огромное спасибо вам за все, – с чувством произнесла Руфь, задержавшись перед бюстом Траяна, – вы достойны не только похвал, но, к сожалению, оплатить ваш труд я не в состоянии.
– Да что вы, Руфь! – рассердился я. – Лучшая награда для меня – ваше общество. Единственное, о чем попрошу, – тихо добавил я, – небольшое одолжение.
– Постараюсь выполнить, – улыбнулась она.
– Я говорил вам о своем бывшем преподавателе, докторе Торндайке. Вы знаете, что он интересуется исчезновением вашего дяди и хотел бы, если начнется судебный процесс, помочь вашему отцу неофициальным дружеским советом. Он предлагает бескорыстную помощь доброжелателя – так он сказал.
– Что я должна сделать?
– Повлиять на отца, чтобы мистер Беллингэм принял помощь, иначе он откажется, а сейчас это неразумно. Я надеюсь, вы сами не против участия Торндайка в судьбе вашей семьи?
Мисс Беллингэм задумчиво посмотрела на меня и тихо рассмеялась:
– Значит, то одолжение, что я вам оказываю в благодарность за вашу помощь, сводится к тому, чтобы позволить вам еще больше облагодетельствовать нас с отцом и вдобавок привлечь к этому вашего ученого друга, у которого и без нас хватает забот. Не слишком ли вы нас балуете?
– Нет, – возразил я. – Доктором Торндайком руководит профессиональный интерес. Не воспринимайте его жест как снисхождение. Вы мне не верите? – забеспокоился я, заметив ее скептическую улыбку. – Хирург среди ночи вскакивает с постели, чтобы бежать в больницу и делать экстренную операцию. Зачем ему это? Можно найти более спокойный заработок. Энтузиасты и альтруисты еще не перевелись. Вот и Торндайк считает, что его обязанность – бороться с болезнями общества и побеждать их.
– Не спорю: многие достойные люди трудятся не только ради денег, а из любви к своему делу, – сказала она. – Я не буду чинить вам и вашему профессору никаких препятствий. Но не расценивайте это как одолжение за вашу доброту ко мне.
– Мы с Торндайком думаем лишь о том, как помочь вам и мистеру Годфри в вашем деле, которое зашло в тупик из-за нелепого завещания Джона Беллингэма.
– Не правда ли, странно, – покачала она головой, – о чем бы мы ни говорили, мы неизбежно возвращаемся к моему дяде. Кстати, экспонаты, которые он пожертвовал музею, расположены в том же помещении, что и изображение Эхнатона. Не желаете взглянуть?
– С огромным удовольствием.
– Мне хотелось бы, если позволите, представить вам одного своего милого старого друга, – робко произнесла она, видимо, читая на моем лице недовольство, поскольку, что греха таить, в душе я посылал этого друга к черту – разумеется, из ревности.
Ее смущенный взгляд и внезапно вспыхнувший на лице румянец показались мне предвестниками чего-то нехорошего, и, пока мы поднимались по лестнице под широкую арку, я напряженно молчал, изредка боязливо поглядывая на свою спутницу и страшась ее холодной непроницаемой улыбки. Наконец она остановилась напротив стенной ниши и обернулась ко мне.
– Вот мой друг, – указала она. – Артемидор из Фаюма. Не смейтесь, я серьезно. Разве вы не слышали о благочестивых католиках, которые молятся какому-нибудь давно умершему святому? К Артемидору у меня именно такое чувство. Если бы вы знали, сколько утешения он доставляет мне в моем одиночестве! Вы считаете меня экзальтированной эгоисткой? – спросила она с горестным вздохом, так как я продолжал молчать.
– Вовсе нет, – серьезно заверил я. – Я вас вполне понимаю, но не могу это выразить.
– Слова не всегда удается найти, главное – чувства. Я надеялась, что вы меня поймете. – И она улыбнулась мне так, что радостная дрожь пробежала по всему моему телу. – Ладно, нам надо торопиться, чтобы успеть осмотреть дары моего дяди, так как тот зал сегодня закрывается в четыре часа.
Мы перешли в соседний зал и остановились перед стеклянной витриной, за которой помещался богато изукрашенный футляр с мумией писца ХХII (Ливийской) династии Себекхотепа, а рядом – утварь из его гробницы. Я увидел четыре канопы – ритуальные сосуды, где древние египтяне хранили забальзамированные внутренние органы; несколько ушебти со скрещенными на груди руками; принадлежавший покойному письменный прибор с обозначенным на нем именем фараона Осоркона I, в царствование которого жил Себекхотеп, а также предметы быта. Все названия сияли золотистыми буквами на черном фоне, рядом с каждым, шрифтом чуть мельче, приводилось краткое пояснение, а внизу я прочел на табличке: «Дар Джона Беллингэма, сквайра».
– Они соединили все экспонаты в одной витрине, – пояснила мисс Беллингэм, – чтобы показать содержимое гробницы человека, принадлежавшего к древнеегипетской знати. Как видите, и в загробной жизни образованный египтянин оставался верен своей профессии: при Себекхотепе обнаружили принадлежности, с помощью которых он писал на папирусе.
– А рабы при нем были? – поинтересовался я.
– Разумеется. Вот эти маленькие фигурки, или ушебти, – и есть прислужники покойного в царстве мертвых. Остаться без слуг в загробном мире знатный египтянин не мог. Забота о комфорте – прежде всего. Странная идея, да? Между тем она весьма логична, если верить в продолжение жизни независимо от тела.
– Маска в верхней части футляра – это портрет?
– Даже больше, чем портрет. До известной степени это – лицо покойного. Мумия обмотана в пелены из нескольких слоев, льняных или папирусных, соединенных клеем и цементом. Пелены подогнаны к телу и четко обрисовывают его контуры. Когда цемент высыхал, пелены покрывали тонким слоем штукатурки, а лицу придавали рельефность. Затем мумию украшали и наносили надписи. Тело в пеленах – это как орех в скорлупе, в отличие от более древних мумий, которые просто обматывали тканями и клали в деревянный гроб.