– Странно, окна в квартире темные, – сказал я, когда мы пересекали улицу перед домом Торндайка.
– Да и ставни не закрыты. Его, похоже, нет дома.
– Как же так? Ведь он пригласил нас и вашего отца. Тут что-то неладно. Профессор пунктуален во всем, особенно во времени.
Мы поднялись по лестнице и увидели клочок бумаги, прикрепленный к дубовой двери. В глаза мне бросилась фраза: «На столе записка для П. Б.»; я открыл дверь своим ключом, зажег лампу, схватил листочек и прочел вслух следующее:
«Друзья! Извините за непредвиденное изменение в программе. Мистер Норбери настоял на том, чтобы во избежание лишних пересудов я провел свой эксперимент до того, как возвратится с раскопок директор египетского отдела. Почтенный доктор готов начать сегодня же и приглашает мистера и мисс Беллингэм в музей. Пожалуйста, привезите их прямо туда. Швейцары предупреждены и проводят вас в кабинет. Полагаю, что наша встреча окажется полезной и прольет свет на важные обстоятельства.
– Вы не сердитесь? – спросил я Руфь.
– Напротив, я довольна. С музеем у нас, Поль, связано столько приятных воспоминаний! – растроганно промолвила она и повернулась к выходу.
У ворот Темпла я вызвал экипаж, и мы помчались на северо-запад.
– Доктор Норбери в четвертом египетском зале, – сообщил швейцар и повел нас, освещая путь фонарем, через анфиладу огромных помещений.
Фонарь покачивался и бросал слабые отблески, прорезывая мрак, мимоходом выхватывая экспонаты в витринах и вновь погружая их в небытие. Идолы то взирали на нас круглыми вытаращенными глазами, то уплывали во тьму. Грубо раскрашенные маски, освещаемые дрожащим фитилем, напоминали бесовские рожи, строившие нам гримасы, когда мы проходили мимо. Скользя по высоким статуям, луч света на миг словно бы оживлял их, и казалось, что они тайком следят за нами, чего-то выжидают и вот-вот зашевелятся, сойдут с постаментов и устремятся в погоню. Мне стало страшно, и Руфи, вероятно, тоже, потому что она прильнула ко мне и прошептала:
– Видели мраморного полинезийца? Мне померещилось, что он сию секунду прыгнет на нас, и я едва сдержала крик.
– Жутковато, – согласился я, – но все позади, эти чудища нас уже не поймают.
Швейцар вывел нас на площадку, потом мы обогнули северную галерею и вошли в четвертый египетский зал. Дверь с противоположной стороны распахнулась, послышалось какое-то жужжание, и мы увидели Джервиса: он встал на цыпочки и помахал нам рукой.
– Ступайте как можно тише, – попросил он, и мы вслед за ним попали в большое помещение, где горела одна-единственная лампа, поэтому почти все пространство утопало во тьме.
Мы сели на заранее приготовленные стулья, и я покрутил головой по сторонам, заметив, что, кроме Джервиса, тут еще трое: Торндайк с часами в руке, седой господин, похоже, доктор Норбери, и какой-то невысокий мужчина, предположительно Полтон, – в дальнем конце залы ничего не было видно. На переднем плане я различил два столика на подставках; к каждому из них был протянут резиновый шланг, опущенный в ведро. Я посмотрел в глубину комнаты и похолодел от страха: в слабом свете мне почудился зловещий силуэт виселицы. Взяв себя в руки, я вгляделся и понял, что это не виселица: к верхней перекладине крепилась объемная стеклянная чаша без дна, внутри которой располагался прозрачный шар с зеленым отливом. В центре шара мерцало ярко-красное пятно. Странное жужжание оказалось не чем иным, как звуком прерывателя; шар, очевидно, являлся трубкой Крукса; красное пятно представляло собой внутрисветящийся, докрасна раскаленный круг антикатода. Я догадался: проводится съемка икс-лучами, но зачем? Напрягая зрение, я попытался рассмотреть продолговатый предмет на полу под шаром, и тут раздался бодрый голос доктора Норбери:
– Странно, профессор, что вы выбрали столь сложный объект, как мумия. По-моему, проще и нагляднее было взять деревянную фигуру.
– Преимущество мумии в разнообразии материалов, – возразил Торндайк и обратился к мисс Беллингэм: – Леди, ваш отец часом не заболел?
– Он нездоров, – кивнула Руфь, – и мы решили, что я отправлюсь одна. Я немного знакома с господином Ледербогеном: одно время, приезжая в Англию, он останавливался у нас дома.
– Надеюсь, – вмешался доктор Норбери, – что побеспокоил вас не напрасно. Господин Ледербоген пишет: «Еще хочу рассказать о нашем знакомом бродяге-англичанине…» Мне кажется, так он называет вашего дядю.
– Мой дядя – бродяга? – нахмурилась Руфь. – Что за шутки?
– Не волнуйтесь, – успокоил ее доктор Норбери. – Лучше сами взгляните на письмо. Но мы не можем обсуждать эту тему во время сеанса, так ведь, доктор?
– Давайте подождем до окончания опыта, – сказал Торндайк, – и погасим свет. Выключайте, Полтон.
Зеленый огонек исчез. Жужжание замедлилось и прекратилось. Торндайк и Норбери встали, направились к мумии и осторожно приподняли ее, а Полтон вынул из-под нее огромный черный пакет. Единственную лампу потушили, и комната погрузилась в кромешную тьму, пока над одним из столов не вспыхнул яркий оранжево-красный свет.
Сбившись в кружок, мы наблюдали, как Полтон – главный жрец этой мистерии – извлек из пакета большущий лист бромистой бумаги, положил его на столешницу и стал смачивать кистью, окуная ее в ведро.
– Я думал, в таких случаях употребляют пластинки, – пробормотал доктор Норбери.
– Так и есть, но шестифутовых пластинок не выпускают, поэтому я заказал специальную бумагу.
Затаив дыхание, мы следили, как на поверхности проступают очертания фигуры. С полминуты мы не замечали никаких изменений, но мало-помалу края бумаги потемнели, и мы различили светлое пятно с контуром мумии. Вскоре серые края сделались почти черными, но контур мумии по-прежнему белел. Наконец белесое пятно затянулось серой дымкой, и, когда серый цвет сгустился, из него, точно светло-серое привидение, «выполз» страшный скелет.
– У меня такое ощущение, будто я присутствую при нечестивом обряде; мурашки по коже, жуть, – поежился доктор Норбери, указывая на скелет, теперь резко выделявшийся на темном фоне. – Хватит проявлять, иначе вы растеряете все кости.
– Мне надо, чтоб и они потемнели, – спокойно отреагировал профессор, – на случай, если там застряли металлические предметы. У нас в запасе три листа бумаги, этого достаточно. – Торндайк склонился над столом и уставился в середину грудной клетки, а мы замерли, не спуская с него глаз. – Полтон, – велел он, – давайте гипосульфит.
Полтон, только и ждавший команду, отвинтил кран дренажной трубы, моментально спустил проявитель и залил фиксаж.
– Ого, – вырвалось у Норбери, когда свет упал на фотографию, – вы и вправду ничего не растеряли.
В эту минуту Руфь коснулась моего локтя, сначала легонько, а потом сжала его крепко и нервно. Я почувствовал, как дрожат ее пальцы, заметил мертвенную бледность ее лица.
– Не выйти ли нам в галерею? – предложил я. – Здесь душно и жарко, помещение дано не проветривали.
– Нет, – заявила она, продолжая держать меня за локоть, – я останусь. Мне уже лучше.
Торндайк внимательно посмотрел на нее и хотел что-то сказать, но доктор Норбери опередил его вопросом:
– Почему некоторые зубы мумии кажутся на снимке белее других?
– Белизна определяется присутствием металла, – пояснил профессор.
– Значит, на зубах пломбы? Любопытнейший факт! Я читал, что древние египтяне, высшая каста, разумеется, применяли пломбы из золота, врачи даже изготавливали искусственные зубы, но подобных экспонатов я не видел, и в нашем музее их нет. Надо бы распеленать и тщательно обследовать эту мумию. Все ли зубы запломбированы одним и тем же металлом? Похоже, нет – они не одинаково белые.
– Те зубы, что выглядят белыми, запломбированы золотом, а вот этот сероватый зуб, – указал Торндайк, – вероятно, оловом.
– Ох, как интересно! – всполошился Норбери. – Уникальный экспонат! А что вы думаете вот об этом пятнышке в верхнем отделе грудной кости?
– Это Око Озириса, – нерешительно промолвила Руфь.
– Господи! – хлопнул себя по лбу доктор Норбери. – Как я сразу не догадался? Вы совершенно правы, очаровательная леди. Око Горуса, или Озириса, если предпочтительнее такое название. Наверняка этот символ вызолочен на одном из слоев ткани.
– Для позолоты снимок слишком нечеткий, – сказал Торндайк. – Это татуировка, выполненная киноварью.
– Почему киноварью?
– Татуировка углем не оставила бы такого заметного пятна.
– По-моему, вы ошибаетесь, – насупился доктор Норбери, – мы проверим вашу гипотезу, если директор отдела позволит снять с мумии пелены. А вот эти маленькие штучки у колен тоже металлические?
– Да, и они не у колен, а в самих коленях: это фрагменты серебряной проволоки для скрепления травмированных надколенников.
– Вы уверены? – воскликнул Норбери, с восторгом глядя на белые пятнышки. – Что же получается? Мумия писца Себекхотепа, которую мы считали самой обыкновенной, – бесценная диковина? Раритет мирового значения? Единственный и неповторимый?
– Да, несомненно, – кивнул Торндайк.
– Благодаря вашим замечательным исследовательским способностям, профессор, мы сделали величайшее открытие. Бедный Джон Беллингэм! Он и не подозревал, какое сокровище оставляет музею. Как бы я хотел, чтобы он знал это и радовался вместе с нами! Чтобы он сейчас находился здесь!
Торндайк дождался, пока Норбери замолчит, и бесстрастно произнес:
– Джон Беллингэм здесь, доктор. Вот он.
Норбери отпрянул и уставился на Торндайка:
– Эта мумия – тело Джона Беллингэма? Как прикажете вас понимать? Она экспонировалась в музее за три недели до того, как он исчез.
– Нет, – покачал головой Торндайк. – Вы и мистер Джеллико видели Джона Беллингэма живым четырнадцатого октября, более чем за три недели до того, как мумия покинула дом на Куин-сквер. После этой даты ни один человек, кто знал Беллингэма и мог бы удостоверить его личность, не встречал его ни живым, ни мертвым.