– Но как тело Джона Беллингэма попало в футляр?
– Надо поинтересоваться у мистера Джеллико.
Повисла пауза, после чего Норбери, словно спохватившись, спросил:
– А где Себекхотеп? Я имею в виду, где настоящая мумия?
– Я полагаю, что останки Себекхотепа или их часть лежат в морге в Вудфорде и ждут судебного следствия.
Когда я услышал эти слова, кровь бросилась мне в голову, краска стыда залила щеки. Я ненавидел себя в ту минуту. Это я-то, специалист, изучавший физиологию и анатомию, окончивший медицинский колледж, слушавший курс у знаменитого профессора Торндайка, принял древние кости за останки недавно умершего человека. Какой позор! «А еще врач!» – вспомнил я упрек мисс Оман.
Доктор Норбери долго молчал, видимо, пытаясь прийти в себя после всего, что на него обрушилось.
– И все-таки, профессор, – произнес он как бы через силу, – нет ли ошибки? Ведь в голове не укладывается. Разве такое возможно?
– Ошибки нет, – твердо заявил Торндайк, – а если сомневаетесь, обратимся к фактам. Я встретился с дантистом Джона Беллингэма и получил выписку из его медкарты. У него было пять запломбированных зубов. Посмотрите: вот они. На левом жевательном зубе нижней челюсти установлена золотая пломба, которая видна как белое пятнышко, а на таком же зубе верхней челюсти – оловянная: на снимке она выглядит сероватой. Одного этого достаточно, чтобы опознать тело, а у нас есть еще татуировка – Око Озириса.
– Горуса, или Гора, – поправил доктор Норбери.
– Называйте, как угодно, – усмехнулся Торндайк, – главное, что татуировка нанесена именно на груди, причем киноварью. Снимок это воочию демонстрирует. Пойдем дальше. Сэр Морган Беннет, хирург, сообщил мне, что с помощью серебряной проволоки наложил своему пациенту три шва в левом надколеннике и два – в правом. Поглядите на фотографию: точь-в-точь. Наконец у покойного был перелом Потта на левой лодыжке. Сейчас он не особенно заметен, но я видел его, когда оттенок костей был светлее. У вас остались сомнения, доктор?
– Ваши доводы весьма убедительны. Бедный старина Джон Беллингэм! Ему пришлось столкнуться с предательством и поплатиться жизнью.
– К несчастью, да, – кивнул Торндайк. – На правой стороне черепа имеется пятно, похожее на перелом. Чтобы сделать его более четким, мы проявим следующий негатив.
– Ужасно! – воскликнул Норбери. – Какие же меры мы примем?
– Я заявлю в полицию, а вы известите коронера; кроме того, вам нужно установить контакт с одним из душеприказчиков.
– С мистером Джеллико?
– Нет, напишите Годфри Беллингэму.
– Погодите, ведь другой душеприказчик – мистер Хёрст? – удивился доктор Норбери. – Таково положение…
– Таково было положение, – поправил Торндайк, – теперь оно изменилось. Вы помните второй пункт завещания? Он определяет условие, при котором Годфри Беллингэм наследует все имущество и становится душеприказчиком: тело завещателя упокоится в пределах приходов церквей Святого Георгия в Блумсбери или Святого Эгидия на Полях. Тело Джона Беллингэма уже давно лежит в музее, как и другие мумии, а музей расположен в приходе церкви Святого Георгия. Таким образом, второй пункт выполнен, то есть Годфри Беллингэм согласно воле завещателя – главный наследник и второй душеприказчик. Это ясно?
– Как божий день. Но какое поразительное совпадение! Милая леди, с вами все в порядке? Не лучше ли вам присесть? – спросил он, с беспокойством взглянув на Руфь, которая тяжело дышала и едва держалась на ногах, опираясь о мою руку.
– Барклей, выведите мисс Беллингэм в галереи, там больше воздуха, – велел Торндайк. – Посидите там, дорогая леди, пока мы проявляем остальные негативы. Вам нужно отдохнуть и прийти в себя, вы и так настрадались, – ласково прибавил он, выпуская нас. – Но теперь буря миновала, и вот-вот выглянет солнце. Барклей, не сердитесь, но дверь я пока запру – нам для работы нужна абсолютная темнота.
Щелкнул замок, и мы очутились в галерее. Лампы не горели, лишь лунный свет мягко лился сквозь стеклянный потолок. Мы медленно двинулись через залы, минуя витрины с тускло блестевшими в полутьме экспонатами. Я осторожно держал в руке пальцы любимой девушки, и мы оба молчали. Вокруг царила полная тишина. Руфь с чувством пожала мне руку и сквозь слезы прошептала:
– Какая трагедия! Бедный дядя Джон! Он словно вернулся из царства мертвых, чтобы поведать нам об этих ужасах. Знаете, Поль, стыдно признаться, но у меня будто камень с души свалился.
– Это потому, что все плохое исчезло, дорогая, – сказал я ей. – Останутся лишь воспоминания о пережитых невзгодах, о вашем благородстве и стойкости.
– Я пока не пришла в себя, словно вижу страшный сон, который никак не закончится.
– Давайте прогоним грусть, – предложил я, – и подумаем о счастье, которое нас ожидает.
Она не ответила, но вздох, вырвавшийся из ее груди, убедительнее слов доказывал, как нелегко ей пришлось и сколько сил потребовалось, чтобы побороть страх и вынести все трудности.
Мы пересекли несколько античных залов. Скульптуры мифических героев в нишах у стен походили на молчаливых гигантов, стороживших тишину и охранявших память минувших веков. Глазами этих мраморных изваяний на нас смотрел давно канувший в Лету мир, смотрел не грозно и не гневно, а торжественно, словно благословляя нас – детей нового поколения, чей путь, увы, столь же недолговечен, как и все земное.
Возле одного из саркофагов мы, не сговариваясь, остановились. Я увидел знакомый золотой венок поверх прически молодого человека, утонченное лицо с выразительными чертами и внимательный взгляд больших темных глаз, свидетельствующий о сильном характере и богатом внутреннем мире. В открытом взоре юноши читались сознание собственного достоинства и страстность натуры.
– Узнаете, Руфь? – спросил я девушку.
– Конечно, – ответила она. – Это – Артемидор.
Мы долго стояли рука об руку, воскрешая в памяти грустные и радостные события, пережитые вместе. Потом я привлек девушку к себе и взглянул ей в глаза:
– Руфь, вы помните, чтó вы сказали мне, когда мы были здесь в последний раз?
– Господи, разве такое забудется? – воскликнула она. – У меня сердце разрывалось от горя и отчаяния, когда я прогоняла вас.
– Мне тогда казалось, что сердце мое разбито и свет навсегда погас для меня. Но впереди брезжил луч надежды – ваше обещание. Я верил: настанет день, и вы исполните его – нужно лишь терпение.
Она опустила голову мне на плечо и прижалась к моей щеке:
– Дорогой, – прошептала она, – день настал. Теперь – и навсегда.
Я обнял ее и прижал к сердцу. «Отныне, – подумал я, – не будет ни печалей, ни горестей; мы рука об руку пройдем свой земной путь, пусть даже очень короткий».
Отдаленный щелчок замка вырвал нас из плена грез. Руфь подняла голову, и наши губы на мгновение встретились. Мы безмолвно простились с Артемидором – своим другом, ангелом- хранителем, свидетелем нашего горя и счастья – и пошли обратно, наполняя залы эхом собственных шагов.
– Мне не хочется возвращаться в то темное помещение, – призналась Руфь.
– Почему, дорогая?
– Там лежит дядя Джон, который безвременно, беспричинно и несправедливо погиб, хотя мог бы жить да жить. Мне горько и совестно смотреть на его останки, когда сердце мое трепещет от радости воссоединения с вами, Поль. Я упрекаю себя в эгоизме.
– Что вы, Руфь? – удивился я. – Мы с вами живы, молоды и имеем право на счастье. Но я согласен: входить в ту комнату вам совсем не обязательно. – И я отстранил свою любимую от двери, из которой струился яркий луч.
В ту же секунду дверь отворилась, Торндайк вышел к нам и сообщил:
– Мы проявили четыре негатива. Когда они высохнут, доктор Норбери сделает нужные пометки. Снимки потребуются нам в качестве доказательств. Как вы себя чувствуете, мисс Беллингэм?
– Мне пора к отцу, – спохватилась девушка. – Он и так болеет, а тут еще такие новости…
– Руфь права, – поддержал я. – Мистер Годфри подвержен нервным возбуждениям, и неизвестно, как отреагирует его психика на известие об убийстве брата и о том, каким образом удалось установить факт его смерти.
– Понимаю, – кивнул Торндайк, – давайте договоримся так: вы, Поль, проводите мисс Беллингэм до дому, а потом отправитесь ко мне на квартиру и подождете меня там.
Я согласился, и мы в сопровождении доктора Норбери, освещавшего дорогу фонарем, покинули территорию музея. У ворот Торндайк пожелал моей спутнице спокойной ночи, а она протянула ему руку и посмотрела на него полными слез глазами:
– Я ведь даже не сказала вам спасибо, профессор, и, право, не знаю, какими словами выразить признательность за все, что вы сделали для моего отца и для меня, – это выше обычной благодарности. Прощайте! Да благословит вас судьба!
Глава 19В гостях у мистера Джеллико
Я отпер тяжелую парадную дверь профессорского дома и, оставив ее приоткрытой, вошел в вестибюль; внутреннюю дверь я запер, после чего проследовал в гостиную и долго мерил ее нетерпеливыми шагами. Похоже, пролетело немало времени, потому что Торндайк и Джервис, вернувшись, извинились за опоздание.
– Вы догадываетесь, зачем я вас позвал? – спросил профессор.
– Нет, – ответил я, – объясните.
– Мы должны наведаться к мистеру Джеллико. В этом деле есть некая подоплека, и, пока я не докопаюсь до нее и не вытащу на свет божий, точку ставить рано.
– А до завтра не терпит?
– Лисицу ловят за хвост, Барклей, а не то ускользнет, тем более такая хитрая и коварная, как Джеллико. И вот еще что: нужно вызвать инспектора Бэджера.
– Хотите, чтоб лисица подралась с барсуком3? – усмехнулся Джервис. – Джеллико ничем себя не обнаружит, он изворотлив, как змея.
– Не спешите с выводами, коллега. Надеюсь, поверенный даст показания, а в том, что с убийством Джона Беллингэма связаны некие исключительные обстоятельства, я убежден.
– Вы давно поняли, что тело лежит в музее? – спросил я Торндайка.