– Он в обмороке! – воскликнул Бэджер, нырнул под стол, вытащил оттуда бесчувственного адвоката и стал на колени, вглядываясь ему в лицо. – Доктор Торндайк, что с ним? Припадок? Или сердечный приступ?
– Ни то, ни другое, – покачал головой Торндайк, наклоняясь и щупая пульс. – Цианистый калий, надо полагать.
– Сделайте что-нибудь, я должен арестовать преступника.
Торндайк выпустил руку Джеллико, и та тяжело упала на пол.
– Бесполезно, он умер, – тихо сказал профессор.
– Умер? – недоуменно переспросил Бэджер. – Значит, все-таки ускользнул от правосудия?!
– Не стал дожидаться приговора, – бесстрастно заметил Торндайк, и его ледяной тон резанул мне слух: похоже, доктор считал такую развязку событий вполне естественной.
Инспектор вскочил и забегал взад-вперед по комнате, заложив руки в карманы, бросая на мертвеца злобные взгляды и угрюмо бормоча:
– Какой я дурак! Зачем я согласился на его проклятые условия?
– Не вините себя, – остановил его Торндайк. – Если бы вы сразу ворвались в дом, то нашли бы Джеллико мертвым: он бы заранее принял яд. А так мы застали его живым и получили важные показания. Вы, инспектор, поступили правильно.
– Когда он успел проглотить отраву? – спросил Бэджер. – Мы ведь глаз с него не спускали!
– Осмотрите его портсигар, – ответил профессор.
Бэджер вытащил из кармана покойника портсигар и раскрыл его. Из пяти папирос три были фирменные, с золотистыми кончиками, а две – обычные на вид. Торндайк взял одну из них, помял в пальцах и надорвал на четверть дюйма: на стол выпали две маленькие белые таблетки. Бэджер хотел понюхать их, но Торндайк схватил его за руку.
– Осторожнее! – крикнул он, потом сам, держа на безопасном расстоянии, понюхал таблетку и добавил: – Да, цианистый калий. Я догадался по цвету губ Джеллико. Таблетки были и в той папиросе, которую он раскурил, – он надкусил кончик и проглотил их.
Мы некоторое время постояли, глядя на распростертую безжизненную фигуру, затем Бэджер сказал:
– Когда будете проходить мимо швейцара, попросите его вызвать сюда констебля.
– Кстати, инспектор, – посуровел Торндайк, – вылейте херес из рюмки обратно в графин и уберите его от греха подальше. Вы меня поняли?
– Ах, черт! – воскликнул Бэджер. – Спасибо, что предупредили. Спокойной ночи, господа.
Мы покинули гостиную и оставили инспектора наедине с мертвецом – Джеллико выполнил уговор и действительно не оказал полиции ни малейшего сопротивления. Возле парадного входа Торндайк передал поручение Бэджера заспанному швейцару, мы попрощались и вышли на улицу. Профессор выглядел взволнованным; может, он вспоминал устремленный на него последний взгляд Джеллико? Ведь доктор наверняка еще тогда понял, что это взгляд умирающего.
– Бедный малый, – вздохнул Торндайк.
– Малый? – удивился Джервис. – По-моему, он очень крупный негодяй.
– Нет, – покачал головой профессор, – Джеллико не разбойник, он просто аморальный тип. Его толкали на преступление не столько злодейские намерения, сколько банальная алчность; его могли бы остановить угрызения совести, но у него она отсутствовала или атрофировалась. А человек он все-таки был мужественный, не лишенный самообладания. Я выполнил свой долг, друзья, но предпочел бы, чтобы не моя, а чья-нибудь чужая рука нанесла ему последний удар.
Я не стал возражать Торндайку и промолчал, ибо в ту минуту чувствовал то же самое. Джеллико принес моим друзьям Беллингэмам немало страданий, но я простил его, ведь он ввел в мою судьбу Руфь, с которой мы рука об руку пойдем по жизни и будем счастливы, пока не придет и наше время погрузиться в безбрежный черный океан вечности.
Красный отпечаток большого пальца
Глава 1Мой ученый собрат
«Conflagratam Anno 1677. Fabricatam Anno 1698. Richardo Powell Armiger Thesaurar». Слова, размещенные на четырех панелях, которые образовывали фриз ниже фронтона кирпичной галереи, подытоживали историю одного из высоких домов, расположенных в верхнем конце Кингс-Бенч-уок. Когда я рассеянно прочитал надпись, продолжая восхищаться изысканно выполненной резной кирпичной кладкой и спокойным достоинством здания, в пустой раме галереи появилась фигура, своим париком и старомодным одеянием столь близкая старинным декорациям, что, казалось, она завершала картину; и я задержался, дабы бросить на нее ленивый взгляд. Мужчина остановился в дверном проеме, чтобы перевернуть пачку бумаг, которую держал в руке, и, подняв глаза, встретился со мной взглядом. Мгновение мы безразлично рассматривали друг друга с тем вниманием, которое уделяют друг другу случайные незнакомцы, затем последовала вспышка мгновенного узнавания. Бесстрастное и довольно суровое лицо юриста смягчилось веселой улыбкой, и фигура, отделившись от рамы, спустилась по лестнице, протягивая мне руку в сердечном приветствии.
– Мой дорогой Джервис, – воскликнул он, когда мы тепло пожали друг другу руки, – это восхитительный сюрприз. Как часто я думал о своем старом товарище и гадал, увижу ли я его когда-нибудь снова? И вот! Он здесь, выброшенный на мелководье Иннер-Темпла, как хлеб, пущенный по водам, из крылатого выражения.
– Ваше удивление, доктор Торндайк, ничто по сравнению с моим, – ответил я. – В свое время я простился с респектабельным практикующим врачом, а нахожу его превратившимся в представителя закона, облаченного в парик и мантию.
– Изменения не столь велики, как вы думаете, – рассмеялся в ответ Торндайк. – Гиппократ лишь прячется под мантией Солона4, как вы поймете, когда я объясню свою метаморфозу, а я сделаю это сегодня же вечером, если вы не связаны никакими обязательствами.
– Вечером я свободен, – сказал я, – и полностью в вашем распоряжении.
– Тогда приходите в семь. Мы съедим по отбивной, выпьем по пинте кларета и обменяемся автобиографиями. Сейчас у меня нет времени, через несколько минут я должен быть в суде.
– Вы проживаете в этой благородной старой галерее? – спросил я его.
– Нет, хотя я очень хочу, чтобы это было так. Моя квартира несколькими этажами ниже – номер шесть «А».
На вершине Миддл-Темпл-лейн мы расстались; Торндайк в развевающейся мантии продолжил свой путь в сторону суда, а я направил стопы к Адам-стрит, излюбленному прибежищу медицинских деятелей.
Нежный звон колокола на Темпле приглушенно сообщил о наступлении семи часов (словно извиняясь за то, что прервал тишину научных занятий), когда я вышел из-под арки Епископского суда и повернул на Кингс-Бенч-уок.
Мощеный тротуар был пуст, если не считать единственной фигуры, медленно расхаживавшей перед входом в здание, и, хотя парик уступил место фетровой шляпе, а мантия – сюртуку, я без труда узнал своего друга.
– Вы по-прежнему пунктуальны до минуты, как в старые добрые времена, – увидев меня, улыбнулся Торндайк. – Теперь я познакомлю вас со своим жилищем. Вот мое скромное пристанище.
Пройдя через главный вход, мы поднялись по каменной лестнице на первый этаж, где оказались лицом к лицу с массивной дверью, на которой белыми буквами было написано имя моего друга.
– Снаружи довольно непривлекательно, – заметил Торндайк, вставляя ключ в замок, – но внутри уютно. – Он толкнул тяжелую дверь и придержал ее, чтобы пропустить меня. – Вы, вероятно, посчитаете, что моя квартира – некая странная смесь, поскольку она сочетает в себе особенности конторы, музея, лаборатории и мастерской.
– И ресторана, – добавил невысокий пожилой человек, сцеживавший кларет из бутылки с помощью стеклянного сифона. – Об этом вы позабыли, доктор.
– Да, Полтон, я забыл, зато вы помните. – Торндайк бросил взгляд в сторону небольшого стола, располагавшегося возле камина и уставленного всем необходимым для нашей трапезы. – Скажите-ка, – снова заговорил он, когда мы осуществили первую стремительную атаку на плоды кулинарных экспериментов Полтона, – что произошло с вами с тех пор, как вы шесть лет назад оставили больницу?
– Моя история короткая, – ответил я с грустью. – В ней нет ничего особенного. Деньги у меня закончились довольно неожиданно. Когда я уплатил взносы за экзамен и регистрацию, мой сейф опустел, и, хотя, без сомнения, диплом врача содержит, говоря словами Джонсона, возможность обогащения для тех, кто не страдает алчностью, на практике есть огромная разница между возможностью и действительностью. Я и в самом деле зарабатывал себе средства к существованию – иногда как ассистент, иногда как временный заместитель. Сейчас у меня нет работы, и мое имя числится в списке ожидающих свободных вакансий.
Торндайк сжал губы и насупился.
– Страшный позор, Джервис, – сказал он некоторое время спустя, – что человек ваших способностей и знаний растрачивает время по мелочам на случайных работах, как полуквалифицированный бездельник.
– Верно, – согласился я, – мои достоинства весьма недооцениваются. Но чего вы хотите, мой ученый собрат? Если бедность идет за вами по пятам и опускает невидимый колпачок на ваш светильник в тридцать тысяч свечей, очень вероятно, что пламя погаснет.
– Да, полагаю, что это так, – пробормотал Торндайк и на некоторое время погрузился в глубокую задумчивость.
– А теперь, – прервал я его размышления, – представьте обещанное вами объяснение. Я положительно сгораю от любопытства узнать, какая цепочка обстоятельств превратила Джона Ивлина Торндайка из практикующего врача в светило юриспруденции.
– Факты свидетельствуют, – благосклонно улыбнулся он, – что такого превращения не произошло. Джон Ивлин Торндайк все еще практикующий врач.
– В парике и мантии?! – воскликнул я, разведя руками.
– Да, баран в волчьей шкуре. Я расскажу вам, как это случилось. После того как вы покинули больницу, я продолжал работать, отказавшись от нескольких мелких должностей и сосредоточившись на химических и физических лабораториях и музее. Потом я обратился в суд в надежде сделаться коронером, но вскоре старый Стедмэн неожиданно ушел в отставку – вы помните его, он преподавал судебную медицину, – и я подал заявление на освободившуюся вакансию. К моему удивлению, меня назначили лектором, после чего я выбросил из головы коронерство, занял свою нынешнюю квартиру и стал ждать, что будет дальше.