– Защита отложена. Доктор Торндайк заранее предвидел, что суд первой инстанции признает Рубена виновным, поэтому решил держать сторону обвинения в неведении относительно линии защиты. Если бы полиция пронюхала, чтó собираются предпринять адвокаты, то быстро изменила бы свою тактику.
– Понятно, – вздохнула девушка, – и весьма печально. Я надеялась, доктору Торндайку удастся выиграть дело. Что произошло с Рубеном?
Я заранее боялся этого вопроса и, чтобы ответить на него, откашлялся и уперся взглядом в пол:
– Магистрат отказал выпустить обвиняемого под залог, и Рубена взяли под стражу.
– Что?! – воскликнула она, бледнея как полотно. – Его посадили в тюрьму?
– Не как осужденного. Он арестован до суда. Временно задержан.
– Но он в камере?
– Да, в Холлоуэйском каземате.
Несколько секунд она смотрела на меня безмолвно, с каменным выражением лица и расширенными зрачками, затем у нее перехватило дыхание, она отвернулась и, вцепившись в край каминной полки, опустила голову на руку и разразилась рыданиями.
Я не считаю себя сентиментальным и импульсивным, но при виде бескорыстного горя этой сильной и смелой девушки, очевидно, глубоко преданной Рубену Хорнби, растрогался бы, наверное, и камень, и деревянный истукан. Я сел с ней рядом, мягко взял ее за руку и бессвязно пробормотал хриплым голосом слова утешения. Через несколько минут она пришла в себя и высвободила руку.
– Простите, что причинила вам неудобство, – прошептала она. – Мне жаль, что я утратила самоконтроль и впала в уныние. Просто я вбила себе в голову, что вы – самый лучший друг, мой… и Рубена.
– Так и есть, дорогая мисс Гибсон, – промолвил я. – И мистер Торндайк, мой коллега, тоже друг – ваш и Рубена.
– Конечно, – сквозь слезы закивала она, – но я не готовилась к такому повороту событий, я искренне верила в доктора Торндайка, а теперь сложилась ужасная ситуация, и меня мучают дикие мысли о том, что будет дальше. До сих пор происходящее казалось мне кошмаром, но ненастоящим, а словно в страшном сне. Я думала, что проснусь – и все пройдет, рассеется. Однако Рубен в тюрьме, и это не сон, а явь, вот почему страх парализовал мои мысли и чувства. Бедный мальчик! Что с ним станет? Ради бога, доктор Джервис, скажите прямо: он погибнет? Почему? Ведь он ни в чем не виноват!
Что мне было ответить? Я слышал, как Торндайк ободрял Рубена, и знал своего друга настолько хорошо, что ни разу не усомнился в его словах. Если он обещал спасти юношу, значит, спасет. Но мисс Гибсон я не мог сообщить об этом и сначала ограничился тем, что попытался ее успокоить, однако в итоге сдался.
– Вам нельзя так тревожиться, – погладил я ее по руке. – Доктор Торндайк уверен в невиновности Рубена и надеется доказать ее всему свету. Но это строжайший секрет, я и так слишком разоткровенничался с вами, – договорил я, ощущая укор совести.
– Боже мой, – всхлипнула она, – не беспокойтесь, все останется между нами. Благодарю от всего сердца.
– Что до нынешней неудачи, – продолжал я, – не позволяйте ей вырвать почву у вас из-под ног. Попробуйте думать о ней как о хирургической операции, которая сама по себе неприятна, но проводится ради спасения жизни больного. Ее нужно вытерпеть, чтобы не лечь в могилу.
– Вы правы, мне нужно совладать с нервами. Я изо всех сил стараюсь следовать вашим советам, но едва подумаю, как Рубен, утонченный юноша, любитель искусства, шагает в одной толпе с мерзкими ворами и злодеями-убийцами, как он мечется по зловонной камере, словно дикий зверь в клетке, я теряю рассудок. Господи, какое оскорбление! Рубен унижен и растоптан. За что ему такой позор?
– Нет никакого позора для человека, невольно ставшего жертвой судебной ошибки, – сказал я, правда, не слишком убедительно, ибо вспомнил слова Торндайка насчет того, что презумпция невиновности – фикция; тем не менее я добавил: – Рубена оправдают, и он вернет себе прежнее положение и незапятнанную репутацию, а все, что ему придется пережить, будет вспоминаться как временное неудобство. Досадный курьез, только и всего.
Джульет вытерла слезы и решительно убрала носовой платок в ящик стола:
– Спасибо, что вернули мне мужество и прогнали страх. Я не в состоянии выразить, как ценю вашу доброту. Отныне обещаю быть храброй и терпеливой и полностью доверять вам.
Она произнесла эти слова так мягко и женственно, с такой трогательной улыбкой, что меня охватило непреоборимое желание взять ее за руку, однако я приказал себе держаться скромнее:
– Я рад, что хотя бы чуть-чуть ободрил вас, но не я играю в нашем деле первую скрипку. Окончательное спасение зависит от доктора Торндайка.
– Не спорю, но ценю вас не меньше, чем его, хотя бы за то, что вы пришли поддержать меня в столь нелегкий час, а мы, женщины, существа слабые, инстинктивно тянемся к тем, кто всегда рядом и на чье плечо можно опереться. Вы и сами знаете это из опыта. Ой, кажется, я слышу голос тети; думаю, вам лучше ускользнуть, пока путь к отступлению еще не отрезан. Но прежде чем вы уйдете, ответьте, как и когда я могу увидеть Рубена? Мне надо навестить его. Бедный юноша! Нельзя, чтоб он хоть на секунду почувствовал, будто друзья отвернулись от него в беде.
– Отправляйтесь к нему хоть завтра, – ответил я и, презрев всякую осторожность, опрометчиво выпалил: – Я и сам не прочь проведать его, и доктор Торндайк тоже.
– Вы позволите мне заехать за вами в Темпл? Я вам не помешаю? Как-то неловко идти в тюрьму одной.
– Не переживайте. Если вы позвоните мне, мы посетим Холлоуэй вместе. Вы твердо решили? Путешествие не из приятных…
– Еще бы! Никаких колебаний. Когда я должна прибыть в Темпл?
– Желательно около двух часов.
– Ладно, постараюсь не опоздать, но вам пора, иначе вас заметит тетя и заарканит своим длинным языком. – Джульет мягко подтолкнула меня к порогу и, отнимая руку, сказала: – Я вам безмерно благодарна. До свидания.
Дверь захлопнулась, и я остался один на улице, над которой кружились желтоватые завитки тумана. Когда я вошел в дом Хорнби, было еще светло и ясно, а теперь небо потонуло в бледной серости, свет быстро угасал, здания в тусклых, призрачных сумерках казались вдвое ниже, чем наяву. Я энергично зашагал по тротуару, пытаясь на ходу обдумывать создавшееся положение. Мой взбудораженный мозг плохо подчинялся мне, и я с трудом заставлял себя сосредоточиться на тех вопросах, которые касались меня лично, а также перспектив расследования дела об ограблении.
Прежде всего, я спросил себя: какие отношения сложились между мной и Джульет Гибсон? Каково мое положение? Что до девушки, с ней все понятно: она влюблена в Рубена Хорнби. А в чем заключается моя роль? Кто я такой? Джульет считает меня хорошим другом, потому что я – его друг. Но ценен ли я для нее сам по себе? От меня не укрылось, что я начал вызывать у нее интерес, не суливший для моего душевного равновесия ничего хорошего. Но разве я мог сопротивляться? Я еще никогда не встречал леди, которая так всеобъемлюще воплощала бы мой идеал женщины. К чему кривить душой? Мисс Гибсон очаровала, обворожила меня. Ее внутренняя сила, чувство собственного достоинства, женственная мягкость в сочетании с твердостью характера, не говоря уже о красоте и уме, снабдили ее всем необходимым, чтобы покорить, всецело подчинить меня. Я попал в сети ее обаяния, однако прекрасно понимал: придет время, и мисс Гибсон перестанет нуждаться во мне, и тогда мне придется вырвать ее из своего сердца, что наверняка причинит сильную боль.
Поступал ли я как человек чести? Сам себе я ответил «да», ибо добросовестно выполнял свой долг и едва ли мог действовать лучше. Вдобавок я не рисковал ничьим счастьем, кроме своего собственного, а человек вправе поступать с ним так, как хочет. Нет, даже доктор Торндайк с его проницательностью не упрекнул бы меня в каких-либо корыстных намерениях.
Если относительно мисс Гибсон все более-менее вставало на свои места, то с Рубеном Хорнби я совсем запутался. Торндайк надеялся спасти его и вызволить из тюрьмы, но как? В чем заключалась тайная теория моего ученого друга? Всю дорогу, продираясь сквозь сгущавшийся туман, я мучительно размышлял об этом, пропуская свои мысли сквозь фильтр вновь открывшихся обстоятельств, но в голове у меня царил полнейший сумбур. В сейфе нашли красный отпечаток большого пальца, – рассуждал я, стараясь пока отвлечься от всего прочего. – Что это означает? Только одно: неопровержимую улику, свидетельство того, что кражу совершил Рубен Хорнби, потому что отпечаток принадлежит ему. Для меня это было так же очевидно, как и для судьи магистрата, и для специалистов Скотланд-Ярда – в общем, для всех, кроме Торндайка. Я заставил себя вновь просеять все вероятные версии преступления, и внезапно меня осенила мысль, которая еще совсем недавно показалась бы мне неприемлемой.
Что, если алмазы украл сам Джон Хорнби? Уолтер сказал, что дела его дядюшки в последнее время шли плоховато, его предприятию грозит крах, и тучи сгущались с каждым днем. Отпечаток пальца найден на листке, который Джон Хорнби якобы вырвал из своей записной книжки. Но кто видел, как он вырывал его? Кто подтвердит этот факт? Он базируется только на словах владельца сейфа. Вдруг отпечаток оставлен Рубеном еще давно, случайно и совсем при иных обстоятельствах, но юноша об этом забыл, не заметил, не придал значения? Мистер Хорнби ведь наверняка видел пальцеграф с отпечатками Рубена и других знакомых своей жены и сообразил, насколько эти оттиски важны для установления личности. Он мог на всякий случай припрятать лист бумаги с отпечатком Рубена, а когда решился на кражу – поставить на листе дату и положить его в сейф, чтобы отвести от себя подозрения. Все эти манипуляции я считал отвратительными и несовместимыми с кодексом чести, а Джон Хорнби, по крайней мере внешне, внушал мне доверие и казался порядочным. И все-таки полностью отвергать свою версию я не стал, учитывая, что порой безвыходное положение толкает людей на мерзкие поступки.
Я был так возбужден и воодушевлен своей прозорливостью, что чуть не уверовал, будто раскрыл преступление, и мечтал поскорее добраться до дома, чтобы поделиться с Торндайком своими догадками и увидеть, какое впечатление они на него произведут. Но когда я достиг центра города, туман стал таким плотным, что мне пришлось переключить все свое внимание на дорогу, чтобы не попасть под лошадь; странный, обманчивый вид, который туман придавал знакомым объектам, и исчезновение ориентиров сделали мое продвижение столь медленным, что лишь после шести часов я наконец спустился по Миддл-Темпл-лейн и через Краун-Оффис-роу добрался до квартиры своего коллеги. У парадной двери я заметил Полтона, который тревожно вглядывался в толщу желтоватых испарений.