нял, что едва ли старый мотоцикл помог быстрее достичь цели. Впрочем, в давние годы дхарские богатыри славились тем, что умели опережать врагов, и пеших, и конных.
…Где-то через час дхар остановился, но не потому что устал, а просто из желания посидеть минуту-другую на траве. Лес был пуст, по-прежнему не слышалось птичьих голосов, а из низких туч начало накрапывать. Впрочем, дождь теперь был не страшен, и Фроат, вновь закинув рюкзак со скаткой за спину, продолжил путь. Теперь он боялся лишь одного – заблудиться, но успокаивал себя тем, что лесная просека, по которой он бежал, никуда не сворачивала.
Приближался вечер. Фроат уже подумывал, чтобы остановиться и разбить лагерь для ночлега, но внезапно лес расступился. Просека вывела его к каменистому предгорью, поросшему высокой травой и редким кустарником. Дхар остановился и, не выходя из лесу, осторожно огляделся. Дорога шла теперь вверх по склону, затем вновь исчезала в глубине леса, росшего на склонах невысокой горы. Где-то там был перевал, за которым по словам участкового, находился главный кордон.
Лагерь Фроат увидел почти сразу. У подножия горы вытянулся неровный квадрат, внутри которого можно было заметить невысокие серые сооружения, вероятно, уцелевшие бараки. По углам дхар разглядел бревенчатые вышки охраны. Ни в лагере, ни около него не было ни души. Фроат вспомнил рассказы про местные привидения и усмехнулся. Лагерь ничем его не заинтересовал, и дхар собрался, немного передохнув, направиться к перевалу, но тут слух уловил отдаленный лай. Фроат замер – где-то далеко, как раз там, где стояли бараки, лаяла собака. Дхар решил, что это может быть отбившаяся от охотников одичавшая псина, но внезапно залаяла вторая собака, затем еще несколько, и вскоре над опустевшим лагерем слышался звонкий собачий концерт.
Фроат решил не рисковать – его, мягко говоря, непривычный вид мог вызвать неприятности, и дхар, сняв рюкзак и присев на траву, закрыл глаза, пытаясь вновь ощутить себя человеком. Вскоре он почувствовал холод и, открыв глаза, убедился, что пора надевать сапоги. Он стал прежним, только на руке краснела ссадина – где и за что он успел зацепиться, Фрол так и не вспомнил. Одевшись, он достал из рюкзака револьвер в самодельной полотняной кобуре и прикрепил его под мышкой. Можно было идти дальше.
До лагеря оставалось не меньше трех километров. Фрол шел не спеша, прикидывая, что может быть за покосившейся серой оградой. Едва ли люди, скорее, стая одичавших собак, и тут оставалось надеяться только на револьвер. Дорога стала заметно лучше. Где-то за километр от распахнутых лагерных ворот Фрол увидел поваленный щит, на котором когда-то была надпись, но от букв теперь не осталось и следа. Впрочем, о чем там сообщалось, догадаться было нетрудно.
Лай стих, однако время от времени со стороны лагеря слышались какие-то звуки, и Фрол уже несколько раз подумывал, не достать ли ему револьвер.
Шагах в трехстах от ворот дхар остановился. У ворот и вдоль развалившегося забора никого не было, но что-то не пускало дальше, и Фрол внимательно осмотрелся. Справа все было пусто и голо, но слева он заметил ровный ряд деревьев, посаженных явно человеческой рукой. Дхар пригляделся и понял – за деревьями начиналось кладбище. Сквозь зеленые ветви был виден долгий ряд могил, над которыми стояли простые деревянные памятники с пятиконечными звездами. От погоста веяло страшным холодом. Фрол тут же вспомнил катакомбы под Столицей, но пересилил себя и, осторожно поглядывая по сторонам, направился прямо к ровной линии выросших за эти годы елей.
Могилы успели просесть, деревянные памятники покосились, некоторые рухнули, не уцелело ни одной надписи, однако Фрол, поглядев на облупившиеся звезды, рассудил, что здесь похоронены бойцы охраны. Один из памятников оказался выше прочих, звезда над ним была жестяная, вся проржавевшая, но табличка, сделанная из литого чугуна, сохранилась неплохо. Под жестяной звездой лежал майор НКВД Пров Иванович Евдокимов. Могил было много, и Фрол подумал, что слухи о поразившей лагерь эпидемии не напрасны. Под жестяной звездой лежал один Евдокимов, и дхар рассудил, что покойный майор был, судя по всему, здешним начальником. Его немного удивило, что он видит только могилы охранников, но, пройдя немного дальше, все понял – сразу же за этим кладбищем находилось большое поле, покрытое курганами братских могил. Некоторые из них были уже раскопаны медведями или росомахами, и в траве желтели развалившиеся кости. Здесь навсегда остались заключенные…
Фрол перекрестился и поспешил вернуться на дорогу, ведущую к воротам. Теперь стало ясно – все, от начальника до последнего зэка, погибли очень много лет назад, а значит, тот, кто был за оградой, не имел к давно брошенному лагерю никакого отношения.
У ворот дхар остановился и прислушался. Еще метров за сто он слышал доносившиеся из-за ограды голоса, несколько раз начинала лаять собака, теперь же, когда Фрол оказался рядом, все стихло. Дхар поежился, достал револьвер и заглянул за ворота.
…То, что было когда-то лагерем, поросло высокой травой, кустарником и желто-белыми цветами на высоких стеблях. Бараки, выглядевшие издалека почти целыми, вблизи оказались совершенно разрушенными. Крыши рассыпались, между бревенчатых стен тянулись к небу высокие деревья, вышки охраны покосились и держались каким-то чудом. Над мертвым лагерем стояла гулкая тишина, и Фрол готов был поклясться, что к этому страшному месту много лет никто не приходил. Он спрятал ненужный револьвер и шагнул за ворота, сразу же утонув по колено в высокой траве. Ничего интересного внутри не оказалось. Плац, когда-то аккуратно ухоженный, зарос особенно буйно, и, если бы не рухнувшие остатки того, что когда-то было трибуной, Фрол так и не понял бы, что перед ним. Сразу же за плацем стояли несколько небольших домиков, сохранившихся немного лучше, очевидно, служебные помещения и жилища охраны. Туда Фрол решил не идти и уже собирался повернуть назад, как вдруг где-то совсем рядом залаяла собака. Дхар дернулся, выхватил револьвер и оглянулся. Высокая трава стояла ровно, не шелохнувшись, вокруг по-прежнему не было ни души, но собака все лаяла, пока чей-то грубый голос не приказал:
– Тихо, Алмаз!
Лай оборвался, но Фрол почувствовал вокруг себя какой-то странный шелест, тихий шепот, словно его окружили десятки невидимок. Кожей ощущая чьи-то взгляды, дхар резко обернулся, но все оставалось по-прежнему, только в разрыве туч блеснуло неяркое солнце.
Чертыхнувшись, Фрол направился к ближайшему бараку. Он заглянул за рухнувшую стену, но внутри не было ничего, кроме выросшей почти в метр высотой травы. Если кто-то и прятался среди развалин, то во всяком случае не здесь.
– Эй! – не выдержал дхар. – Где вы все, елы?
– Да здесь мы, парень! – прозвучало у самого уха. – Слышь, какой сейчас год?
– Девяносто второй, – не думая, ответил Фрол.
– Вот черт! – отозвалась пустота. – Девяносто второй! Ну, приплыли… Ты что, парень, беглый?
Говоривший был где-то совсем рядом, но Фрол по-прежнему видел лишь высокую траву и почерневшие бревна рухнувшего барака.
– Да что вы пристали! – не выдержал он. – Вы-то кто?
– Мы-то! – недобро протянул кто-то, но тут в воздухе прошелестело «Шухер!» – и новый голос, хриплый, полный злости, проскрежетал: «Молчать, сволочи!»
Барак отозвался – загудел, заревел на сотню голосов.
– Да он все равно нас слышит!.. Сколько можно!.. Пошли вы, суки!
Фрол поспешил отбежать в сторону, но шум не утихал. Теперь голоса слышались из всех бараков, бешено лаяли собаки, кто-то невидимый приказывал замолчать. Вдруг грянул винтовочный выстрел, затем другой – и все стихло.
– Психи! – выдохнул сбитый с толку и изрядно напуганный Фрол. – А ну вас, елы! Сходите с ума сами!..
Он повернулся, чтобы побыстрее покинуть жуткое место, но внезапно чей-то голос, властный, явно привыкший повелевать, остановил его.
– Погодите, товарищ!
Невидимый стоял совсем рядом, в нескольких шагах.
– Вас можно на несколько слов?
– Можно, – согласился дхар. – Только перестаньте прятаться! «Зарница» здесь, что ли?
В ответ послышался негромкий смех.
– Мы не прячемся, просто вы нас не видите. Я стою прямо перед вами. Моя фамилия Евдокимов. Майор Евдокимов…
Фрол вспомнил надпись на чугунной плите, и его передернуло.
– Вы, я вижу, человек храбрый. За эти годы сюда заходили несколько каких-то граждан в очень странной форме, но они сразу же убегали. Один даже пытался стрелять…
Это обстоятельство показалось невидимому майору очень забавным, и он вновь коротко рассмеялся.
– Вы нас можете увидеть, когда стемнеет. Могу я узнать вашу фамилию?
– Сдаюсь, – вздохнул дхар. – Соломатин Фрол Афанасьевич, Кировская область, поселок имени Шестнадцатого Партсъезда, русский, холост, сержант запаса, елы. Галлюцинациями до сегодняшнего дня не страдал.
– Мы не галлюцинация, товарищ Соломатин. Я начальник особого лагеря при Кировском управлении Гулага…
– Ага, – буркнул Фрол. – Под жестяной звездой.
– Да, – спокойно согласился невидимый. – Мы все остались там. Какая-то эпидемия… Я умер одним из последних, это было в июне 1938-го… А потом мы все вновь оказались здесь, и с тех пор это повторяется каждый день. Для меня и для остальных здесь все совершенно реально.
Фрол еще раз огляделся, все еще думая о каком-то нелепом розыгрыше, но в мертвом лагере по-прежнему было пусто.
– Вы вот что, товарищ майор НКВД… Не люблю, елы, в жмурки играть! Когда стемнеет, подойду к воротам, тогда и поговорим. Идет?
– Хорошо, – согласился голос. – Буду ждать вас в полночь.
…Очутившись за пределами лагеря, Фрол еле подавил в себе желание бежать что есть духу. Он чувствовал, что ему в спину по-прежнему смотрят и не хотел ронять себя даже в глазах призраков. Дхар, не особо торопясь, добрался до опушки, прошел немного вглубь леса, чтобы проклятый лагерь исчез за деревьями и без сил рухнул на траву.
Он ожидал встретить всякое – но не такое. Дед рассказывал об оборотнях, яртах, о февральских волках, но о лагерях, населенных призраками, слышать не приходилось. Впрочем, на встречу в полночь, Фрол решил идти. Он привык держать слово, даже если оно было дано давно сгинувшему майору НКВД.